.) Учителем истории я уже никогда  не  буду.  Неблагодарное  это
дело! Надо снова искать работу охранника. Здоровье  есть  -  восемь  лет
плаванья  и  три  года  фехтования.  На   работодателей   это   какое-то
впечатление производит., Найти бы снова ночь через две. Чтобы оставалось
время заниматься решением философских загадок.  Жизнь  должна  приносить
удовольствие - каждому по потребностям.
   А  за  окном  светило  весеннее  солнце  и  долетали  гулкие  обрывки
мегафонных фраз - на Софиевской площади снова шел какой-то митинг.
   Захотелось прогуляться. Выйдя из дому, я прошел мимо митингующих, над
головами которых реяли красно-черные флаги УНА-УНСО. На борту грузовичка
с мегафоном в руке к чему-то призывал мужчина с длинными  седыми  усами,
свисавшими чуть ниже подбородка. Я не хотел  вслушиваться  -  мимолетные
движения человеческих масс меня не очень интересовали.  Политика  -  это
лишь строительный материал новейшей истории, что-то вроде цемента. Стоит
только встрять в нее - и все!  Затопчут,  потом  выкопают  -  и  станешь
экспонатом в каком-нибудь захолустном историческом музее.
   Я прошел между грузовиком и толпой митингующих, внимание которых было
полностью  отдано  оратору.  На  ходу  заметил  несколько   раздраженных
взглядов в свою сторону. Наверное потому, что я проходил мимо, не  желая
присоединиться к их великому  стоянию.  Но  при  всей  моей  симпатии  к
каждому страждущему - я ценил любую целеустремленность в людях, лишь  бы
не вешались сами и не убивали других, -  состраданием  мое  отношение  к
подобным людям и ограничивалось. Предложить им больше, чем  сострадание,
было бы уже опасно для меня. Я любил себя и свою свободу, и в отношениях
с женщинами страсть предпочитал любви - страсть  сильнее,  не  поддается
никаким правилам и исчезает так же внезапно, как и появляется.
   Еще долго  мне  в  спину  кричал  мегафонный  оратор,  но,  дойдя  до
Оперного, я уже и о нем забыл. Спустился вниз на  Крещатик.  Прогулялся.
Зашел в кафе.
   Добавил себе в кровь кофеина.

Глава 10

   Посидев минут пятнадцать за столиком кафе, продолжил свою  бесцельную
прогулку. Ноги сами вывели меня к университетскому  скверику.  День  был
явно не "клубный". Только на одной скамейке двое стариков  без  зрителей
играли в шашки.
   Остановившись над ними, я вдруг заметил, что позади  меня,  метрах  в
пяти тоже остановилась странная пара  -  черноусый  худолицый  парень  и
такая  же  худолицая  черноволосая  женщина.  Парень  курил  трубку.  На
мгновение наши взгляды встретились, и я увидел в  недобром  прищуре  его
глаз напряжение и враждебность.
   "Может, показалось?" - подумал я, не понимая, чем  мог  испортить  им
настроение.
   Снова вернулся к играющим в шашки и тупо уставился на доску, забыв об
этой странной паре. Когда я оглянулся минут через пять - их уже не было.
   Вскоре я отправился домой - прогулка придала мне свежести  и  подняла
настроение.
   Я шел по Владимирской, а навстречу мне двигались участники только что
закончившегося митинга. Я словно врезался в ледоход, но их было не очень
много, так что я, бережно лавируя своим телом,  легко  избегал  ненужных
соприкосновений.
   Уже подойдя к своему парадному, я снова заметил краешком глаза что-то
подозрительное. Обернулся и  увидел  на  противоположной  стороне  улицы
опять ту же чернявую парочку. Они, видимо, смотрели на меня, но когда  я
обернулся - резко отвернулись.
   Озадаченный, я зашел в парадное.
   Дома  присел  в  кресло  и  задумался.  Постепенно  ко   мне   пришло
успокоение.
   Скорее всего, это было случайное совпадение -  со  мной  так  бывает:
ходишь по городу и три-четыре раза сталкиваешься лицом к лицу с одним  и
тем же легко запоминающимся человеком. Тут уж и  он,  наверно,  тебя  за
кого-то принимает, да и сам ты начинаешь гадать: с чего это он за  тобой
следит? Главное - они не были похожи ни на бандитов, ни на наркодельцов,
так что никакого отношения к происшедшему на складе  "детского  питания"
они иметь не могли.

Глава 11

   Ночью меня разбудил телефонный звонок. - Слышишь, козел? - ворвался в
мою сонную голову неприятный мужской голос с хрипотцой. -  Тебя  просили
выйти, но никто не просил закрывать за собой двери! Ты нам теперь должен
десять штук за лишние хлопоты. Ровно через неделю ночью к тебе  подойдут
за зелеными. Если не соберешь - твои проблемы. Квартиру заберем.  -  Кто
это? - инстинктивно вырвалось у меня.
   - Ты что, не понял? - возмутился голос. - Если я счас скажу, кто это,
с тебя будет не десять, а двадцать штук, лох поганый!
   Короткие гудки уже доносились из трубки, а я все еще держал ее  возле
уха.
   Сон прошел, и на его место просачивалось ощущение тоскливой и грязной
реальности.
   "И чего я действительно эту дверь  закрыл?  Может,  и  бежать  бы  не
пришлось, если б замок не щелкнул..."
   Тоска овладевала мной. Ночь была испорчена, и  хотелось  верить,  что
только ночь. Хотя эти десять штук, которые с меня кто-то хотел снять  за
закрытую складскую дверь, не были похожи на шутку.
   Я встал, помыкался по комнате,  освещенной  только  сумрачным  ночным
свечением неба, пробивавшимся через окно и  делавшим  темноту  доступной
глазу.
   Опять ночь оказалась бесполезным временем суток - теперь уже  мне  не
заснуть.
   Я взял книжку-матрешку и пошел на кухню.  Сварил  кофе  и  уселся  за
стол.
   Вытащил из Толстого "Кобзарь" и, все еще щурясь, привыкая к  кухонной
лампочке без абажура, свободно, как висельник,  болтавшейся  на  проводе
над потолком, раскрыл эту книгу, принесшую в мою жизнь что-то неожиданно
светлое и загадочное, отвлекающее меня от тусклой ежедневной реальности.
   Наверно, читать рукопись Гершовича было бы интереснее,  но  я  боялся
концентрации его мысли. А здесь, на полях "Кобзаря",  каждый  написанный
мелким  почерком  комментарий  выглядел  отдельной  картинкой,   красиво
оформленной,  взятой  в  рамку,  так  что  можно  было  эту  картинку  и
рассматривать и обдумывать, не чувствуя при этом усталости мысли.
   "Мужчина всю жизнь борется со своим якобы природным назначением "быть
сильным", он тратит иногда всю жизнь на сознательное вырабатывание этого
качества, подсознательно же всегда находясь  в  поиске  защиты,  которую
может дать и дает  ему  только  женщина.  Всякое  проявление  природного
мужского качества он посвящает  поиску  этой  защиты.  В  политике  этот
естественный   процесс   используется   как   раз   для   инъектирования
патриотизма,  ведь  всякий  монумент,  воздвигаемый  родине,  изображает
женщину, и часто в воинственной позе. Женщину  -  защитницу  слабых,  то
есть мужчин".
   Горечь кофе осела на языке, и мне захотелось задержать этот  вкус  до
утра - он и бодрил, и отвлекал от запаха корицы, который, казалось,  уже
витал по всей квартире, куда бы я ни заходил.
   Я снова пролистал несколько страниц.
   "Любовь к себе и к своей жизни мужчина легко переносит  на  любовь  к
женщине, пытаясь сделать ее составной частью своей жизни".
   Эта мысль показалась мне немного банальной. Но, понимая, что все  эти
записи делались не для печати, я не стал обвинять покойного мыслителя  в
излишнем любовании собственными размышлениями и  потере  качества.  Ведь
это открытие он сделал для себя, и хоть для меня в нем  не  было  ничего
нового, но только потому, что интуитивно я это и так понимал.
   Я сидел, листал "Кобзарь" и читал комментарии  Гершовича.  Читал  уже
невнимательно, не запоминая и не оценивая  его  мысли.  Пережидал  ночь.
Пока завеса темноты  за  окном  не  стала  рассасываться  приближающимся
рассветом.

Глава 12

   Утром, вспомнив о ночном телефонном звонке, я забеспокоился всерьез.
   Дневной свет словно внес реальность в угрозы звонившего. Десять тысяч
долларов - сумма настолько большая,  что  не  только  отдать  ее,  но  и
заработать было для меня чем-то фантастическим.  Но  от  угрозы  забрать
вместо  денег  квартиру  бросило  в  холод.  Мало  того,  что  я  продал
двухкомнатную на окраине,  чтобы  купить  однокомнатную  в  центре,  так
теперь  кто-то  собирается  сделать  меня  бездомным!  Я  понимал,   что
действительно поломал все планы неизвестным гостям, рвавшимся  на  склад
"детского питания". Но на то  я  и  был  нанят  охранником...  Хотя  им,
конечно, на это наплевать. Я даже не знаю - пробрались они туда в  конце
концов или нет.
   Нет, твердо решил я, ни  шагу  назад.  Денег  таких  у  меня  нет,  а
квартиры не отдам! Лежит в загашнике  пятьсот  долларов  -  надо  срочно
ставить бронированную дверь. Вряд ли они будут взрезать ее автогеном.  А
если и начнут - я успею милицию вызвать... Надежда на милицию вызвала  у
меня улыбку. Но надо же хоть от  кого-то  ждать  защиты.  Милиция  могла
защитить реальнее, чем новая конституция, но она не могла защищать  меня
двадцать четыре часа в сутки.
   К одиннадцати часам я уже  созвонился  с  фирмой  по  изготовлению  и
установке бронированных  дверей.  Ко  мне  приехал  представитель,  снял
размеры, предложил выбор замков. Тут же  мы  подписали  отпечатанный  на
компьютере договор, и оставалось мне жить незащищенным только  два  дня.
Да и двери оказались дешевле, чем я думал - всего триста баксов.
   Поставив подпись на договоре, я почувствовал себя увереннее.  Заметил
и свежесветившее солнце за окном, и воробьиное чириканье услышал.  Жизнь
продолжалась, и надо было ее продолжать, беря от нее максимум и  отдавая
минимум, чтобы того, что оставалось, хватило бы на дольше.

Глава 13

   Прошло два дня, и квартира моя превратилась в крепость. Когда тяжелые
бронированные двери были установлены и я попрощался с  двумя  мастерами,
меня молнией поразило чувство свободы.  Защищенность  моей  квартиры  на
некоторое время передалась мне. И пошел я,  защищенный,  прогуляться  по
улице.
   Было около двух. Солнце висело  над  Софиевским  собором  так,  будто
собиралось падать. Наглеете укладки под  асфальт  невиновного  патриарха
Владимира было пусто и я неспешно прошел  мимо  его  нежеланной  могилы,
мимо таинственного штаба охраны госграницы, из дверей которого время  от
времени появлялся лысый мужичок-боровичок с сотовым телефоном в руке,  и
именно с улицы перед штабом вел свои, должно быть, секретные  телефонные
переговоры. Но сейчас и его не было.
   Только редкие, не организованные ни в митинг, ни в шествие,  прохожие
попадались мне на пути.
   Я шел и думал об этом неоправданном чувстве свободы, которое даровала
мне  новая  железная  дверь.  Неожиданно  рядом  тормознула   "девятка".
Опустилось затемненное стекло дверцы, и я увидел мужчину лет сорока пяти
в синей футболке.
   - Слышишь, как к Бессарабке проехать? - спросил он.
   Я объяснил и потом проводил машину взглядом.
   Номера у этой "девятки" были одесские.
   Когда машина исчезла  из  виду,  исчезло  и  мое  чувство  свободы  и
защищенности. И исчезло, надо сказать, не зря. Я  стал  с  осторожностью
косить по сторонам и тут  же  накосил  взглядом  уже  знакомую  чернявую
парочку, которая попалась мне недавно раза три  за  день.  Усатый  мужик
смотрел на меня,  а  его  подружка  рассматривала  журналы  под  стеклом
газетного киоска.
   "Опять случайное совпадение? - подумал я.  -  Или  живут  они  где-то
рядом?"
   Обойдя вокруг Золотых ворот, я вернулся домой.
   Этим же вечером раздался телефонный звонок.
   - Как идет сбор зеленых? - спросил меня знакомый голос.
   - Никак, - ответил я.
   - Смотри, козел, мы тебе счетчик включать не будем - не те времена. Я
тебя предупредил: не будет десяти штук  -  переселим  тебя  на  доску  с
названием "Найти человека". Понял?
   Ответа на свое "понял"  говоривший  не  ожидал  и  сразу  же  положил
трубку.
   Настроение мое стало безрадостным.
   Ну  что  толку  с  этой  двери,  если  я  могу  чувствовать  себя   в
безопасности, только закрывшись изнутри?
   "Нет, - подумал я, - надо куда-то свалить на время. Квартиру  закрыть
и свалить. Все равно рано или поздно они про меня забудут".
   И хотя нынешнее время не вдохновляло на туризм, я всерьез задумался о
том, чтобы на время покинуть любимый город. Надо было уезжать, и уезжать
срочно. И как-то само собой  определилось  направление  -  на  казахский
берег Каспийского моря, на полуостров  Мангышлак,  где  когда-то  стояло
Новопетровское укрепление.
   Сбор вещей отвлек меня  от  неприятных  ощущений,  нахлынувших  после
телефонного звонка.
   Я сунул в свой китайский  рюкзак  рукопись  Гершовича,  три  банки  с
"детской  молочной  смесью",  пару  банок  найденных  в  кухонном  шкафу
консервов. Сверху все это заложил одеждой.
   Потом уселся на кухне с чашкой чая. За окном было уже  темно,  и  эта
темнота успокаивала  меня.  Мир  спит,  думал  я.  Может,  и  враги  мои
неизвестные спят? Самое время выскользнуть из дома и раствориться в этой
темноте.
   Так я и сделал. И рассвет уже встречал  в  поезде  Киев-Астрахань,  в
полупустом вагоне с помятым краснолицым проводником,  тщетно  пытавшимся
разжечь уголь в маленькой топке титана.

Глава 14

   Около полудня поезд остановился на границе. Сначала по вагону  прошли
скучные украинские таможенники. Один из них  бросил  на  меня  взгляд  и
спросил с надеждой в голосе: "Что-нибудь вывозим?"
   Я отрицательно мотнул головой.
   - А ну покажи багаж, - потребовал он. Я поднял свою полку  и  показал
ему тощий рюкзак. По лицу таможенника было видно, что он хотел сплюнуть,
но сдержался.
   Потом шла русская таможня. Они подошли вдвоем.
   - Что ввозим? - спросил один.
   - Себя, - пошутил я.
   Второй таможенник прищурился, повел носом.
   - Ты что, корицу на продажу везешь? - спросил он.
   - Нет.
   Они не поверили, и пришлось мне им тоже показать свой рюкзак. Тут  уж
они повели себя с достоинством и лезть внутрь рюкзака не захотели.
   Поезд снова запыхтел, застучал по рельсам. За окном проносились те же
пейзажи, только теперь российские. Наконец вода  в  титане  закипела,  и
проводник  принес  мне  стакан  чая  с  "железнодорожным",   практически
нерастворимым сахаром.
   За этим чаем, уткнувшись в бессмысленное движение заоконного пейзажа,
я подумал, что оставил позади себя в Киеве двое  закрытых  металлических
дверей и одну вскрытую могилу. Ни больше и ни меньше.

Глава 15

   Солоноватый морской запах перебивал даже привычный запах вокзала. Над
Астраханью светило солнце-альбинос, белое, словно раскаленное добела. Но
жары не ощущалось - может быть из-за ветерка, дувшего с моря.
   Я как-то заторможено  отошел  от  вокзала  в  неведомом  направлении,
просто озираясь по сторонам и осматриваясь в  незнакомом  городе.  Людей
вокруг почти не было, а те, что все-таки  попадались  на  глаза,  больше
были похожи на бомжей или последователей учителя Иванова: какой-то босой
толстяк   в   спортивных   брюках,   выпятив   нескромный   живот,   как
доказательство нормального прошлого, шел мне навстречу. И прошел мимо.
   Я  обратил  внимание  на  излишнее  количество   российских   флагов,
развешанных  на  домах.  Приятный  звук  треплющегося  ветерком  знамени
постоянно сопровождал меня, внушая необъяснимую самодовольную  гордость,
хотя мне самому было очевидно, что я здесь чужак, иностранец,  случайный
путешественник со странной целью.
   "Ах, да! - внезапно подсказала мысль.  -  Сегодня  же  суббота!  Хотя
просто выходного дня вроде бы  маловато  для  патриотического  украшения
города?!"
   Размышляя так, я шел по какой-то улице. Потом, просто из любопытства,
прочитал, что шел  я  по  улице  Тольятти.  Где-то  над  головой  громко
распахнулось окно-я машинально  поднял  голову  и  увидел,  как  пожилая
женщина провела по улице сонным взглядом, словно метлой. Провела и снова
спряталась, оставив окно открытым, Город просыпался.  Впереди  показался
транспарантик, висевший над пустынной дорогой.
   Генеральный спонсор Дня города - Акционерное общество "Кулибин"
   Ну вот, понял я, на праздник попал.  Может,  и  мне  с  их  праздника
что-то перепадет?
   Но город еще почивал,  хотя  на  моих  часах  стрелки  встретились  и
показали без десяти десять.
   Минут через пятнадцать я увидел живую человеческую очередь, впадавшую
в открытые двери булочной. Когда я подошел к очереди, по лицам ее членов
пробежала обеспокоенность, и почти тотчас я понял ее причину -  из  недр
магазина зычный женский голос сообщил, что булок  больше  нет.  На  моих
глазах сконцентрированная кривая линия очереди распалась,  и  люди-атомы
помчались в двух противоположных направлениях. А еще минуты  через  три,
оглянувшись, я уже не увидел ни остатков  очереди,  ни  открытых  дверей
булочной - позади лежала пустынная мертвая улица.
   - Ну  ладно,  -  сказал  я  себе  голодному,  -  в  праздники  обычно
разворачивают праздничную торговлю, так что что-нибудь я да  съем  перед
тем, как отыщу паром или корабль.
   Полчаса  спустя  я  какими-то  неведомыми  путями  снова  вернулся  к
вокзалу, хотя вроде бы и не сворачивал нигде - видно город был  круглый,
как земной шарик. Теперь у вокзала было оживленнее  -  может  еще  какие
поезда подъехали, а  может,  люди  просто  уже  начали  просыпаться.  От
вокзала я в этот раз пошел по другой, не  менее  широкой  улице.  И  уже
через десяток шагов увидел идущего мне навстречу астраханца с невиданным
бутербродом  в  руках.  Это  была  продольно  разрезанная  булка,  жирно
намазанная черной икрой. Он ее держал обеими руками и на ходу с заметным
удовольствием покусывал свой супербутерброд.
   То, что Астрахань - город рыбный, я и так знал,  а  потому  воспринял
увиденную картину как патриотический выпендреж.  Но  когда  минут  через
десять я встретил еще нескольких граждан  с  такими  же  бутербродами  -
соседи них одну  старушку  в  лохмотьях  и  с  медалью  "За  победу  над
Германией" на груди, - уже задумался поглубже. Теперь  это  было  похоже
уже не на простой выпендреж,  а  на  какую-то  благотворительную  акцию.
Правда, от этого вывода я не стал более сытым, даже какая-то  зависть  к
обездоленным возникла - вот ведь, вспомнили о них и икрой  накормили  на
День города!
   Продолжая свое полубесцельное хождение, я заметил, что практически  у
всех попадавшихся мне на пути горожан  в  руках  были  похожие  огромные
бутерброды, щедро намазанные икрой. Не все из  прохожих  с  бутербродами
напоминали своим внешним видом  обездоленных.  Были  среди  них  люди  и
вполне респектабельные.
   Все прояснилось очень скоро. Я вышел на площадь, где российские флаги
развевались даже над коммерческими киосками. И тут  я  увидел  небольшие
очереди у этих киосков. В руках все стоявшие  граждане  держали  плоские
бутербродные  заготовки  -  продольно   разрезанные   булочные   батоны.
Остановившись и понаблюдав, я понял механизм  празднования  Дня  города.
Граждане просовывали в окошки киосков свои длинные булки, а  обратно  их
получали уже покрытыми икрой. И при этом никаких документов у граждан не
требовали, из чего я сделал вывод, что найди я сейчас булку -  я  получу
такой же шаровой обед астраханского аристократа.
   Оставалось найти булку. Спортивным шагом обойдя  окрестные  улицы,  я
понял, что с булками я опоздал - все булочные были закрыты, а  у  дверей
одной из них проходившая мимо старушка мне участливо сообщила, что  хлеб
в городе закончился еще вчера.
   Отчаявшись, я подошел к киоску, у которого на моих глазах рассосалась
очередь.
   - У вас булки не найдется? - спросил я.
   - Ты что! - усмехнулся молодой парень-продавец.
   - А черного хлеба? Есть очень хочется, - признался, давя на  жалость.
- Я только с поезда...
   Парень вздохнул, не убирая с лица улыбки.
   - Дай-ка руку, - сказал он.
   Я, не совсем понимая что и зачем, протянул ему в окошко руку,  думая,
что положит он мне в ладонь какой-нибудь дармовой "сникерс".  Но  парень
наклонился на пару секунд, а потом я почувствовал, как  по  моей  ладони
расползается что-то липкое.
   - Хоть так поешь! - сказал он мне.
   Я вытащил руку из окошка - моя  л