идут  пузыри.  Все  вокруг
замерли.  Спасатель  на  вышке  вспоминает  о   своих   непосредственных
обязанностях - ведь кто-то, кажется, уже тонет, - но потом  решает,  что
так далеко  его  полномочия  не  распространяются.  Однако  с  вышки  он
все-таки спускается и бочком  выскальзывает  из  толпы,  отправляясь  на
поиски полицейского.)
   Дэнни. Ну ладно, хватит. Отпусти его, пускай теперь гребет отсюда.
   Амбал. Держи! Держи крепче!
   Дэнни. Но он же утонет! Отпустите его!
   Амбал. Я сказал, держи его крепче!
   (На поверхность воды всплывает еще один пузырь. Подростки молча стоят
вокруг. Альфредо, удерживаемый  под  водой  Бэтменом  и  его  приятелем,
отчаянно вырывается,  но  вырваться  ему  никак  не  удается.  Затем  он
перестает сопротивляться.)
   Дэнни. Отпусти его! Он же тонет, неужели ты не видишь?
   Амбал. Притворяется! Обыкновенная задержка дыхания.
   Дэнни. Черт, ты же его утопишь! Амбал, отпусти его!
   Амбал. Заткнись!
   (Альфредо быстро слабеет,  его  глаза  широко  распахнуты  от  ужаса.
Фрэнки, стоящий у питьевого фонтанчика, оборачивается, дивясь  внезапной
тишине, нависшей над бассейном. "Mira!" - восклицает он,  едва  взглянув
на воду. Остальные пуэрто-риканские подростки также  оборачиваются  и  в
тот же миг стремительно срываются  с  места,  со  всех  ног  бросаясь  к
бассейну. Следом за Фрэнки они с разбегу  кидаются  в  воду,  налетая  с
кулаками на Бэтмена и его приятеля,  удерживающих  Альфредо  под  водой.
Освобожденный  Альфредо  выплывает  на  поверхность,  из  последних  сил
хватаясь обеими руками за край бассейна, и пытается отдышаться.  В  воде
же разгорается настоящее  побоище,  сопровождаемое  громкими  криками  и
отборной бранью. Девчонки, столпившиеся у  края  бассейна,  пронзительно
визжат.   Тем   временем   возвращается   спасатель   в    сопровождении
полицейского, и в воздухе звенит трель его свистка.).
 
*** 
 
   - Значит, зачинщиком был Амбал? - уточнил Хэнк.
   - Ну да, черт возьми, он самый, - подтвердил Фрэнки. - Мы  же  никого
не трогали. Просто купались. А  в  результате  оказались  в  полицейском
участке, и все из-за этого тупого ублюдка. И из-за чего? Просто  потому,
что он вдруг возомнил себя крутым.
   - А что, Дэнни и в самом деле отказался выполнить приказ Амбала?
   - В каком смысле?
   - Но разве он не пытался спасти этого мальчика от ваших, Альфредо?
   - Я даже не знал, что он  вообще  там  был,  -  признался  Фрэнки.  -
Впервые слышу об этом.
   - Он был там, - сказал Гаргантюа. -  Наши  ребята  говорили,  что  он
будто кричал, чтобы они отпустили Альфи. Во всяком случае, до меня дошли
такие разговоры. Но ведь он и не из Громовержцев. Атак себе,  примазался
и таскается за ними всюду.
   - Ему следует выбрать себе  компанию  почище,  -  хмыкнул  Фрэнки.  -
Потому что все они там козлы  вонючие.  Вы  когда-нибудь  видели  ихнего
президента?
   - Нет. А кто он? - спросил Хэнк.
   - Пацан по  имени  Большой  Дом.  По  жизни  же  он  просто  заморыш.
Недомерок. - Фрэнки покачал головой. - И где они его  только  раскопали?
Разве президент не должен обладать лидерскими качествам? Я, конечно,  не
считаю себя таким уж великим лидером, но этому уроду Доминику  только  с
воробьями воевать. Тьфу, даже говорить о них противно.
   - Было бы очень здорово, если бы вы, мистер Белл, отправили  всю  эту
троицу на электрический стул, - снова подал голос Гаргантюа.
   - Да уж, - согласился Фрэнки, - было бы  круто.  -  Он  повернулся  к
Хэнку. Его глаза были по-прежнему скрыты за стеклами  темных  очков,  но
теперь от его прежнего имиджа  любителя  живописи  Пикассо,  гордящегося
своим испанским происхождением, не осталось  и  следа.  Лицо  его  стало
непроницаемым, а голос сделался зловеще-монотонным. - Это было бы  очень
здорово, мистер Белл.
   - Ведь нельзя же допустить, чтобы им все это сошло с  рук,  -  вторил
ему Гаргантюа.
   - Никак нельзя, - подтвердил Фрэнки. -  Очень  многим  это  может  не
понравиться.
   Еще  какое-то  время  они  сидели   в   молчании.   Двое   подростков
красноречиво поглядывали на него, словно  пытаясь  донести  смысл  своих
намеков, не прибегая к словам.
   В конце концов Хэнк встал из-за стола.
   - Ну что ж, спасибо за информацию, - проговорил он  и  сунул  руку  в
задний карман брюк за бумажником.
   - Не надо, я угощаю, - остановил его Фрэнки.
   - Нет уж, я все же сам...
   - Я же сказал, что угощаю, - уже более настойчиво повторил Фрэнки.
   - Что ж, тогда спасибо, - сказал Хэнк и вышел из бара.
 
*** 
 
   Мать Рафаэля Морреса возвращалась с работы домой  после  шести  часов
вечера. Она работала швеей  на  Манхэттене,  в  так  называемом  Швейном
квартале. До того, как перебраться в Гарлем, она жила в пуэрто-риканском
городке Вега-Байя, где работала в крошечной швейной мастерской по пошиву
рубашек для детей. Здание,  в  котором  находилась  мастерская,  снаружи
ничем не походило на швейную фабрику.  Это  был  аккуратный,  чистенький
домик в глубине небольшого сада, обнесенного кованым ажурным забором, за
которым цвели дикие орхидеи. Рабочий день  Виолеты  Моррес  начинался  в
восемь часов утра и продолжался до шести часов вечера. Конечно, здесь, в
Нью-Йорке, и условия труда, и его оплата были гораздо лучше, что правда,
то правда. Но в Пуэрто-Рико, возвращаясь домой после работы, она  знала,
что там ее ждет сын Рафаэль. А здесь, в Нью-Йорке, этого  уже  не  будет
никогда. Потому что ее Рафаэль был мертв.
   Она переехала в Нью-Йорк  по  настоянию  мужа,  работавшего  мойщиком
посуды в ресторане на Сорок второй улице. Сам он перебрался  сюда  годом
раньше ее  и  поначалу  жил  у  каких-то  своих  дальних  родственников,
откладывая деньги на то, чтобы снять отдельную  квартиру  и  выписать  к
себе жену и сына. Она же приняла это предложение без  особого  восторга.
Конечно, ей было прекрасно известно, что Нью-Йорк -  это  город  больших
возможностей, но уезжать из Пуэрто-Рико не хотелось, да и  страшно  было
покидать родные места и отправляться  навстречу  неизвестности.  Полгода
спустя муж бросил ее, подавшись к другой  женщине  и  предоставив  им  с
сыном возможность самостоятельно искать средства для выживания в большом
городе.
   В свои тридцать семь лет - подумать только, она,  оказывается,  всего
на два года старше Кэрин, жены Хэнка - она выглядела на все  шестьдесят.
Это была очень худая, словно высохшая женщина  с  изможденным  лицом,  и
лишь ее глаза и чувственные губы сохранили едва различимые  следы  былой
красоты. Она не  пользовалась  косметикой.  Черные  прямые  волосы  были
безжалостно зачесаны назад и стянуты на затылке в тугой пучок.
   Они сидели молча друга против друга в гостиной  ее  тесной  квартики,
находящейся на четвертом этаже дома без лифта. Ее  большие  карие  глаза
смотрели на Хэнка с такой искренностью, что в какой-то момент ему  стало
не по себе. Это был взгляд, исполненный вселенской скорби. Ее горе  было
столь велико, что заглушить его не могли никакие уговоры и никакие слова
утешения. Такое состояние требует тишины и уединения,  напрочь  отвергая
всякое беспокойство.
   - Да что вы можете? - спросила она. - Что вы вообще можете сделать?
   По-английски женщина говорила хорошо, почти без акцента.  Еще  раньше
она рассказала Хэнку, что до того, как приехать к  мужу  в  Нью-Йорк  из
Пуэрто-Рико, она целый год учила язык в вечерней школе.
   - Я могу позаботиться о  том,  чтобы  свершилось  правосудие,  миссис
Моррес, - сказал Хэнк.
   - Правосудие?  В  этом-то  городе?  Не  смешите  меня.  На  торжество
справедливости здесь могут рассчитывать лишь те,  кто  был  тут  рожден.
Всех прочих не ждет ничего иного, кроме ненависти.
   Слушая ее, он подумал о том, что в ее голосе  не  было  горечи,  хотя
заявление само по себе было резким, вызывающим. Ему же была слышна  лишь
невыразимая печаль, отчаяние и обреченность.
   - Это город ненависти, сеньор. Он пронизан  ею  насквозь,  она  всюду
преследует вас, и это очень страшное ощущение.
   - Миссис Моррес, я  занимаюсь  делом  вашего  сына.  Может  быть,  вы
расскажете мне что-нибудь еще о...
   - Вот именно, вы занимаетесь делом.  А  ему  уже  ничто  и  никто  не
поможет. Вы больше ничем не можете помочь моему Рафаэлю. Мой сын  мертв,
а те изверги, что убили его, все еще живы. И если их оставят в живых, то
убийства не прекратятся, потому что они не люди, а звери. Это же  грубые
животные, исполненные ненависти! - Она замолчала, неотрывно глядя ему  в
глаза. А  потом,  словно  ребенок,  спрашивающий  у  отца,  почему  небо
голубое, сказала:
   -  Скажите,  сеньор,  почему  в  этом  городе  все  так  друг   друга
ненавидят?
   - Миссис Моррес, я...
   - Меня учили любить, - продолжала она, и внезапно ее голос  потеплел,
стал тоскующим, и в нем послышалась нежность, взявшая на мгновение  верх
над печалью. - Мне с детства внушали, что любовь - это самое прекрасное,
что есть на свете. Так говорили мне  в  Пуэрто-Рико,  в  стране,  где  я
родилась. Любить там легко. У нас там тепло, нет спешки  и  суеты,  люди
здороваются с тобой на улице, и все знают друг друга в лицо. Они  знают,
кто такая Виолета Моррес, и говорят мне:  "Здравствуй,  Виолета,  как  у
тебя сегодня дела, есть ли новости от Хуана? Как твой сынок?"  Ведь  это
очень важно - быть нужным кому-то,  вам  так  не  кажется?  Очень  важно
знать, что ты - Виолета Моррес и что все эти люди на улице знают тебя. -
Она снова замолчала. - Здесь же все по-другому. Тут холодно, все куда-то
бегут, торопятся, и никто не поздоровается  с  тобой,  не  спросит,  как
дела. В этом городе нет времени для любви. Здесь есть только  ненависть,
отнявшая у меня сына.
   - Миссис Моррес, виновные в гибели  вашего  сына  будут  наказаны.  Я
позабочусь о том, чтобы справедливость восторжествовала.
   - Справедливость? Здесь может быть лишь  одно  справедливое  решение,
сеньор. Прикончить убийц тем же способом, как они  расправились  с  моим
сыном. Справедливость восторжествует, если им сначала выколют  глаза,  а
потом набросятся на них с ножами, как они накинулись на  моего  Рафаэля.
Другой участи эти изверги не заслуживают. Сеньор, это же звери,  грубые,
грязные животные, можете не сомневаться. И  если  вы  не  отправите  всю
троицу на электрический стул, то здесь уже никто  не  будет  чувствовать
себя в безопасности. Я говорю это от всего сердца. Останется лишь страх.
Страх и ненависть - они  будут  безраздельно  править  этим  городом,  а
честным, порядочным людям останется лишь  прятаться  по  своим  норам  и
уповать на Господа.
   Мой Рафаэль был хорошим, добрым мальчиком. За всю свою короткую жизнь
он не совершил ни  одного  дурного  поступка.  Глаза  его  были  мертвы,
сеньор, но у него было большое, чуткое сердце. Знаете,  ведь  считается,
что слепой человек нуждается в постоянной опеке. Но на самом деле это не
так. В этом была  моя  ошибка.  Я  дрожала  над  ним,  пылинки  сдувала,
старалась всегда-всегда быть рядом. Это продолжалось до тех пор, пока мы
не приехали сюда. А потом его отец ушел от нас, и  мне  пришлось  срочно
искать работу. Ведь нужно же на что-то жить. Рафаэль же, пока я была  на
работе, проводил время на улице. И на этой же самой улице его  и  убили.
Хороший мальчик умер.
   - Миссис Моррес...
   - Вы лишь одним можете помочь мне и моему Рафаэлю. Другого  не  дано,
сеньор.
   - Что же это, миссис Моррес?
   - Вы можете добавить мой гнев к  той  ненависти,  что  охватила  этот
город, - проговорила она, и в ее голосе не было  злости,  лишь  пустота,
навязчивая одержимость  голыми  фактами,  кажущимися  слишком  сложными,
чтобы постичь их суть с первого раза. - Приплюсовать к ней  ту  злобу  и
обиду, с которой мне суждено прожить остаток своих дней. И еще вы можете
убить тех подонков, что погубили моего Рафаэля. Вы  можете  убить  их  и
избавить наши улицы от нелюдей. Вот что  вы  можете  сделать  для  меня,
сеньор. Да простит меня Господь, но вы можете их убить.
   Вечером  вернувшись  домой,  он  застал   Кэрин   в   гостиной.   Она
разговаривала по телефону. Хэнк прямиком направился к бару,  налил  себе
бокал мартини, мимоходом чмокая жену в щеку и слыша, как она заканчивает
разговор.
   - Ну разумеется, Филис, я все понимаю, - говорила она.  -  Да  уж,  с
этими няньками сплошная морока. Конечно, мне следовало  бы  предупредить
тебя заранее. Жаль.., мы очень надеялись, что вы придете.  Так  хотелось
встретиться... Да,  я  понимаю.  Ну  конечно  же  не  в  последний  раз.
Разумеется. Спасибо, что позвонила. Передавай Майку привет, ладно? Пока.
   Кэрин положила трубку, после чего подошла к Хэнку и, обвив его руками
за шею, крепко поцеловала в губы.
   - Ну, как прошел день? - поинтересовалась она.  -  Я,  пожалуй,  тоже
выпью с тобой.
   Он наполнил коктейлем еще один бокал и со вздохом сказал:
   - На редкость мерзкое дело. После  похода  в  Гарлем  никак  не  могу
отделаться от ощущения, что я обеими руками копаюсь в болотной  жиже,  и
дна этой трясины не видно Мне остается лишь вслепую шарить вокруг себя и
уповать на то, что удастся не  напороться  на  острые  камни  или  битые
бутылки. Я говорил с одной из девушек, что были с Морресом тем  вечером,
когда он был убит. Знаешь, что на самом деле он вынул из кармана? Ну, ту
вещь, которую защита упорно называет ножом?
   - Что же это было?
   - Губная гармошка. Ну и как тебе это?
   - Они все равно будут настаивать, что их клиенты по ошибке приняли ее
за нож.
   - Скорее всего, так оно и будет. - Он немного помолчал. - Этот  Амбал
Рейрдон, если верить рассказам его врагов, тот еще  подарочек.  -  Снова
напряженная пауза, а потом:
   - Кэрин, ты представить себе не можешь, что творится в  Гарлеме.  Это
же полнейший абсурд! Подумать только, дети  сбиваются  в  стаи,  образуя
свои маленькие армии со своими военачальниками, арсеналом - и все той же
слепой ненавистью к врагу. Они носят куртки вместо  мундиров,  а  движет
ими вся та же бессмысленная, тупая вражда, которая обычно  и  становится
причиной большинства войн. У  них  нет  даже  сколь-нибудь  общей  идеи,
которую можно было бы нести,  как  флаг,  им  нет  дела  до  всяких  там
затасканных лозунгов типа "За безопасность мира во имя  демократии"  или
"Азия для азиатов", приводящих в  исступление  истинных  патриотов.  Они
воюют между собой, потому что таков стиль их жизни. А другой  жизни  они
не знают. Еще во времена моего детства Гарлем считался гиблым местом, но
с тех пор он стал еще хуже, ибо нечто более страшное еще  примешалось  к
тому  гнилостному  душку,  исходящему  от  трущоб  и  всеобщей   нищеты.
Создается впечатление, будто эти  ребята,  вынужденные  жить  в  тюрьме,
разделили  эту  одну  большую  тюрьму  на  множество   тюрем   поменьше,
воздвигнув между ними многочисленные  и  ревностно  охраняемые  границы:
здесь моя территория, а там - твоя, попробуешь сюда сунуться, и  я  тебя
убью, а если я пройду там, то и мне не жить. Они  как  будто  специально
решили  усложнить  свою  и  без  того  непростую   жизнь   и   принялись
разгораживать одно большое гетто на несколько вотчин. И  знаешь,  что  я
понял сегодня? То, что, наверное, я могу до  посинения  допрашивать  их,
пытаясь выяснить, почему они враждуют между собой. А  они  будут  упорно
говорить, что им нужно защищать свою  территорию,  своих  девушек,  свою
честь, национальную гордость и нести тому подобную чушь. Но мне кажется,
что они и сами не знают настоящего ответа. Он замолчал,  разглядывая  на
свет свой бокал.
   - Хотя, возможно, у этой теории "воинственного поведения" может  быть
и другое объяснение. Возможно, все эти ребята просто больны.
   - Ну да. Ату его, ату!
   - Все это было бы смешно, - мрачно проговорил он, - если бы  не  было
так грустно.
   - Я вовсе не...
   - Кэрин, пойми, что даже если бы те трое парней и не явились  бы  тем
вечером в Испанский Гарлем, чтобы убить Морреса, то я просто уверен, что
рано или поздно кто-нибудь из пуэрториканцев  обязательно  забрел  бы  в
Итальянский Гарлем, чтобы  прикончить  кого-нибудь  из  Громовержцев.  Я
слышал, как они говорили о своих врагах. И это уже не детский лепет типа
игры в полицейских и воров. Когда эти ребята говорят, что хотят  кого-то
убить, то именно это они и собираются сделать. Убить! Это  видно  по  их
глазам.
   - Но ты не можешь  оправдывать  убийц  лишь  на  том  основании,  что
когда-нибудь они сами могли бы стать жертвами.
   - Нет, конечно же нет. Я  просто  думал  над  тем,  что  сказала  мне
сегодня миссис Моррес, мать убитого мальчика.
   - Ну и что же она тебе такого сказала?
   - Она назвала убийц сына зверями. Вопрос в том, были ли  они  ими  на
самом деле.
   - Не знаю, Хэнк.
   - И если они были зверями, то кто, черт возьми,  выпустил  их  в  тот
лес, по которому они теперь рыщут?
   - То же самое  можно  сказать  о  любом  убийце.  Все  люди  являются
продуктом  своего  общества.  Но  тем  не  менее  у  нас  есть   законы,
защищающие...
   - Неужели если мы отправим этих троих ребят на электрический стул, то
другие пацаны перестанут убивать?
   - Может быть, и перестанут.
   - Может быть. А может быть, и нет. А в этом случае мы лишь  продолжим
череду бессмысленных убийств, добавив к смерти Морреса еще три - Дипаче,
Апосто и Рейрдона - с той лишь единственной разницей, это наше  убийство
будет санкционировано обществом.
   - Ну, ты даешь! - покачала головой Кэрин. - С тобой не соскучишься.
   - Где же справедливость? - задался вопросом Хэнк. -  И  вообще,  что,
черт возьми, это такое  -  справедливость?  Зазвонил  телефон,  и  Кэрин
поспешила снять трубку.
   - Алло? - сказала она. И после паузы:
   - А, здравствуй, Элис. Как дела? Спасибо, у нас  все  хорошо.  -  Она
снова замолчала, сосредоточенно слушая, а потом:
   - Да? Ну конечно, я понимаю. Нет, бросать его одного не годится.  Да,
я все прекрасно понимаю. Надеюсь, ему скоро  станет  лучше.  Спасибо  за
звонок,  Элис.  -  Она  положила  трубку,  и  вид  у  нее  был  довольно
озадаченный.
   - Элис Бентон? - поинтересовался Хэнк.
   - Да.
   - И что случилось?
   - Она не сможет прийти к нам в субботу. - Кэрин замолчала,  покусывая
губы. - Хэнк, я пригласила к нам на обед кое-кого  из  соседей.  Хотела,
чтобы они познакомились с Эйбом Сэмелсоном.
   - Ясно. И что, у Бентонов что-то стряслось?
   - У Фрэнка поднялась температура. Элис не хочет  оставлять  его  дома
одного.
   Телефон зазвонил снова. Кэрин взглянула сначала  на  него,  потом  на
Хэнка, а затем побрела к аппарату, чтобы ответить на звонок.
   - Алло? Да, это Кэрин. Марсия, дорогая, здравствуй. Как дела? Нет, ты
не отрываешь нас от обеда. Хэнк только что вернулся домой  и...  Что?  -
Еще какое-то время она молча слушала. - Ясно. Очень жаль. Мы так на  вас
рассчитывали... Да, ошибки иногда случаются, особенно когда каждый ведет
свой ежедневник. Да, я понимаю. Конечно, Марсия. Я очень  рада,  что  ты
позвонила. - Она опустила трубку на рычаг и осталась неподвижно стоять у
телефона.
   - Марсия Дикарло?
   - Да.
   - И она тоже не может быть у нас в эту субботу?
   - Не может, - кивнула Кэрин.
   - И почему, интересно знать?
   - Джо еще раньше запланировал на это  же  время  другую  встречу.  Он
сделал пометку в своем ежедневнике. А когда я звонила, то она не  знала,
что этот день у них уже занят. Теперь она извиняется и говорит, что  они
зайдут к нам как-нибудь в другой раз. -  Кэрин  помолчала.  -  Так  что,
Хэнк, у нас уже три отказа.
   - М-м-м. Неужто Макнелли с Пирсом и сюда добрались? Узнаю их  изящный
почерк...
   - Не знаю... Неужели наши соседи?..
   - Неужели наши соседи полагают, что мы подрываем их жизненные  устои,
пытаясь призвать  к  ответу  убийц  пуэрториканца?  Даже  не  знаю,  что
сказать. Честно говоря, до сих пор я был более высокого мнения  о  наших
соседях.
   Телефон зазвонил снова.
   - Я сам подойду, - сказал  Хэнк.  Он  отставил  бокал  с  выпивкой  и
направился к телефону. -