Хэнк, это Дейв. У меня тут женщина. Говорит, что хочет  встретиться
с тобой.
   - Женщина? - Чувство тревоги усилилось. Белл нахмурился.
   - Да, - ответил Дейв. - Мне впустить ее?
   - А зачем она хочет встретиться со мной?
   - По поводу убийства Морреса.
   - Кто она, Дейв?
   - Говорит, что ее зовут миссис Дипаче.
   - Мать Дэнни Дипаче?
   - Подожди секунду. - Дейв отодвинул трубку. - Вы мать Дэнни Дипаче? -
услышал Хэнк вопрос, затем голос Дейва снова раздался в трубке:
   - Да, это она, Хэнк.
   Белл вздохнул:
   - Ну что ж, в любом случае я собирался встретиться  с  ней,  так  что
могу поговорить и сейчас. Впусти ее.
   - Хорошо, - сказал Дейв и отключился.
   Хэнк положил трубку на рычаг. Он не ожидал появления этой женщины. Во
время подготовки дела ему пришлось бы один раз вызвать  ее  к  себе,  но
только лишь для того, чтобы уточнить  биографию  парня.  Ее  неожиданный
визит раздосадовал его. Он надеялся, что  она  не  станет  плакать.  Она
должна понять, что он - государственный  обвинитель,  которого  граждане
округа Нью-Йорк выбрали защищать их права, и он будет защищать эти права
так же решительно, как адвокаты ее сына будут защищать его права. И  тем
не менее он знал, что она будет плакать. Он никогда не встречался с ней,
но она - мать мальчика. Она обязательно будет плакать.
   Он собрал со стола документы и убрал их в ящик. И откинулся на спинку
стула в ожидании матери Дэнни Дипаче,  вопреки  всему  надеясь,  что  ее
визит не добавит неприятностей к этому ужасно начавшемуся дню.
   Она оказалась моложе, чем он предполагал. Он понял это в тот  момент,
когда женщина вошла в  маленькую  приемную.  Потом  она  подошла  к  его
кабинету, и он разглядел ее лицо. Его словно ударили чем-то  тяжелым,  и
он внезапно понял, что все события  прошлой  ночи  и  сегодняшнего  утра
готовили его к этой единственной чудовищной  шутке.  Он  узнал  ее  и  в
потрясении не мог произнести ни слова.
   - Мистер Белл? - нерешительно произнесла миссис Дипаче,  и  их  глаза
встретились. Тень узнавания промелькнула на ее лице, она  тоже  испытала
потрясение и замерла на пороге.  Не  веря  своим  глазам,  она  потрясла
головой и неуверенно спросила:
   - Хэнк? - и повторила более твердо:
   - Хэнк?
   - Да, - выдавил он и с удивлением подумал,  почему  это  должно  было
произойти именно с ним. Он вдруг  почувствовал,  что  его  затягивает  в
омут, где он должен плыть, чтобы выжить, иначе утонет.
   - Ты.., мистер Белл?
   - Да.
   - Но я... Ты.., ты сменил фамилию? Да?
   - Да. Когда занялся  юридической  практикой.  Он  сменил  фамилию  по
множеству причин, многие из которых имели  глубокие  корни  и  лежали  в
области подсознания. Вероятно, он и сам не смог бы  их  объяснить,  даже
если бы захотел. Он и не пытался. Смена фамилии  была  fait  accompli  ,
законодательным актом, гласившим: "ПОСТАНОВЛЕНО: после  выполнения  всех
положений, предусмотренных настоящим документом, названные просители с 8
февраля 1948 года соответственно получают имена Генри Белл, Кэрин Белл и
Дженифер Белл, которые присваиваются им на  законном  основании,  а  все
другие имена с этого момента считаются недействительными".
   - Ты окружной прокурор? - спросила она.
   - Да.
   - И дело моего сына находится в твоем...
   - Сядь, Мэри, - прервал он ее.
   Она села, а он рассматривал ее  лицо,  которое  когда-то  так  хорошо
знал, лицо, которое он держал в своих юных руках: "Дождись меня, дождись
меня..." Это лицо осталось прежним, разве  что  в  нем  появились  следы
усталости, но это было все то же лицо девятнадцатилетней Мэри О'Брайен -
карие глаза и ярко-рыжие  волосы  огненного  оттенка,  аристократический
нос, чувственный рот, потрясающий рот, который он когда-то целовал...
   Столько раз думал он об этой встрече! Великая американская  сказка  о
встрече двух влюбленных под звездным небом.  Он  представлял  себе,  как
однажды вновь встретится с Мэри О'Брайен, и  оба  почувствуют  отголоски
прежней любви, может быть, на  какое-то  мгновение  прикоснутся  друг  к
другу и грустно вздохнут о жизни вдвоем, которой у них не было и никогда
не будет, - а потом расстанутся вновь. И вот  эта  встреча  произошла  -
Мэри О'Брайен оказалась матерью Дэнни Дипаче, а  он  не  знает,  что  ей
сказать.
   - Как.., странно, - наконец произнес он.  -  Я  даже  представить  не
мог...
   - Я тоже.
   - То есть я знал, что ты замужем. Ты написала мне о том, что выходишь
замуж, и.., и, вероятно, даже назвала его имя, но с тех пор  прошло  так
много времени, Мэри, и я...
   - Я называла его имя, - вставила она. - Джон Дипаче. Мой муж.
   - Да, возможно. Я просто не помню.
   Он помнил мельчайшие подробности того дня, когда получил  ее  письмо,
помнил дождь, моросящий  по  взлетному  полю  на  севере  Англии,  звуки
работающих двигателей, белые клубы  выхлопных  газов,  красные  и  синие
диагональные полосы на ее конверте, торопливый почерк и  адрес:  капитан
Генри Альфред Белл, 714 5632, 31-й эскадрон бомбардировщиков,  ВВС  США.
Он помнил и слова:
 
   "Дорогой Хэнк!
   Когда ты просил дождаться тебя, я ответила, что не знаю.  Я  сказала,
что еще слишком молода. Я встретила человека, дорогой Хэнк, и  собираюсь
выйти за него замуж. Надеюсь, ты меня поймешь. Я не хочу причинять  тебе
боль и никогда не хотела..."
 
   И внезапный рев бомбардировщиков, взлетающих с потемневшего поля.
   - Я не запомнил его имя, - повторил он. Они замолчали.
   - Ты.., ты хорошо выглядишь, Мэри, - первым нарушил он молчание.
   - Спасибо.
   - Я и не знал, что ты все еще живешь в старом районе.
   - В Гарлеме? Да. Там у Джонни магазин. - Она запнулась. - Моего мужа,
Джонни.
   - Понятно.
   - Хэнк...
   - Мэри, я не знаю, для чего ты пришла сюда, но...
   - О, Хэнк, ради всего святого, неужели  ты  собираешься  убить  моего
сына?
   Она не плакала. И в этот момент он пожалел, что она  не  плачет.  Она
словно плюнула ему в лицо и,  побледнев,  метала  молнии  своими  карими
глазами.
   - Мэри, давай постараемся понять друг друга, - предложил он.
   - Хорошо. Давай.
   - Наши отношения остались в далеком прошлом. Ты замужем, я  женат,  у
нас обоих есть дети...
   - И ты обвиняешь моего ребенка в убийстве.
   - Мэри...
   - Разве это не так, Хэнк?
   - Да, обвиняю, - кивнул он. - Я работаю на этот округ, и моя работа -
защищать  жителей  округа.   Твой   сын   совершил   убийство,   и   как
государственный обвинитель.
   - Мой сын не имеет  к  убийству  никакого  отношения!  Его  совершили
другие!
   - Если это правда, я выясню ее до суда.
   - Он даже не состоит в банде!
   - Мэри, поверь мне, здесь не карательная контора. Прежде чем передать
дело в суд,  его  тщательным  образом  расследуют.  И  если  обнаружатся
какие-либо смягчающие обстоятельства...
   - О, перестань, перестань, Хэнк, пожалуйста! Я  не  ожидала  от  тебя
такого. От незнакомца - да, но не от тебя, не от Хэнка Белани.
   - Белла, - мягко поправил он.
   - Я - Мэри, - тихо произнесла она, -  девушка,  которую  ты  когда-то
знал. Мэри! Которая когда-то любила тебя.., очень сильно. - Она  сделала
паузу. - Так что не говори мне о смягчающих обстоятельствах.
   - А что ты хочешь от меня услышать, Мэри?
   - Что моего мальчика не отправят на электрический стул...
   - Я не могу обещать тебе ничего...
   - ..за преступление, которого он не совершал! - закончила она.
   В комнате снова повисло молчание.
   - Никто не расплачивается жизнью за то, что  не  совершал,  -  сказал
Хэнк.
   - Ты действительно веришь в это?
   - Да, верю.
   Она посмотрела на него долгим, тяжелым взглядом:
   - Похоже, передо мной совсем другой человек...
   - С нами обоими многое произошло за эти годы, - развел руками Хэнк. -
Не можем же мы ожидать...
   - Странно, - устало произнесла она. - Я пришла в этот кабинет, ожидая
увидеть незнакомца, - и я его увидела. Я тебя совсем не знаю. Я даже  не
знаю, повлияет ли то, что произошло когда-то между нами, на судьбу моего
сына. Насколько я могу судить...
   - Не говори так, Мэри! - резко перебил он. -  Я  -  юрист  и  верю  в
справедливость. К твоему сыну отнесусь по справедливости.  Признаюсь,  я
очень страдал после того, как получил твое письмо, но все это было очень
давно, я стал взрослым и забыл о своей боли.
   - А мой сын станет взрослым? - тихо спросила она.
   Ответа не последовало.
 
*** 
 
   Днем он зашел в кабинет к Холмсу. Большинство журналистов  фамильярно
называли шефа отдела по расследованию убийств Шерлоком, но все  служащие
звали его Эфраимом, то есть его настоящим  именем.  Круглое  лицо  этого
невысокого  седовласого  человека  в  очках  придавало  ему  сходство  с
телевизионным комиком. Однако впечатление было обманчивым: Эфраим  Холмс
был начисто лишен чувства юмора.
   - Какие у тебя вопросы, Хэнк? - спросил он. - Я занят.
   - Дело Морреса, - без предисловий заявил Хэнк.
   - А что с этим делом?
   -  Я  хочу  от  него  отказаться.  И  прошу   назначить   обвинителем
кого-нибудь другого. Холмс резко поднял голову:
   - Почему, черт побери?
   - По личным причинам.
   - Каким?
   -  По  личным  причинам,  -  повторил  Хэнк,  не  желая  вдаваться  в
подробности.
   - Ты боишься?
   - Нет. С чего ты взял?
   - Не знаю. Вся эта газетная шумиха. Эти ублюдки  уже  предрешили  ход
дела. Вопят о смертном приговоре. Я  и  подумал,  может,  ты  из-за  них
дергаешься.
   - Нет. Газеты тут ни при чем.
   - Тогда в чем дело? Думаешь, у нас мало шансов на победу?
   - Нет, дело в наших руках.
   - По обвинению в убийстве первой степени?
   - Да, по обвинению в убийстве первой степени.
   - Тогда какого черта ты хочешь от него отказаться?
   - Я же сказал тебе: по личным причинам.  Эфраим,  я  бы  хотел  взять
самоотвод.
   - Кто-нибудь из этих ребят каким-то образом связан с тобой?
   - Нет.
   - Тебя беспокоит требование смертной казни для мальчишек?
   - Нет.
   - Ты не любишь пуэрториканцев?
   - Что?
   - Я говорю...
   - Я слышал. Что за странный вопрос?
   - Не будь таким заносчивым. Ненависть" не выбирает  себе  юрисдикцию.
Может быть, ты один из тех, кто считает, что город  только  выиграет  от
смерти таких людей, как Рафаэль Моррес. Может быть, ты считаешь убийство
оправданным?
   - Что за вздор! - воскликнул Хэнк. - Никто не имеет права так думать.
   - Неужели? Тогда тебя ждет большой сюрприз. - Холмс  Помолчал,  затем
продолжил:
   - Я пока не вижу оснований для передачи дело другому.
   -  Можно  объяснить  это  так:  пусть   защита   пустит   слух,   что
государственный обвинитель с предубеждением относится к делу.
   - Значит, ты все-таки не любишь пуэрториканцев?
   - Я говорю не о предубеждении такого рода.
   - А о каком?
   - Эфраим, я не могу тебе всего объяснить. Просто Хочу  отказаться  от
дела. Я только что начал работать с ним, так что время еще  не  упущено.
Кроме того, контора, полагаю, только выиграет от моего отказа.
   - Ты так думаешь, да? И кому, По-твоему, Я должен передать дело?
   - Это тебе решать, а не мне.
   - Я когда-нибудь уговаривал тебя, Хэнк? Скамей?
   - Нет.
   - Хорошо. Если я всем скажу, что ты лучший обвинитель в  этом  офисе,
ты поймешь, что я не пытаюсь просто польстить тебе. А это  очень  важное
дело, гораздо важнее, чем ты...
   - Это просто еще одно убийство, Эфраим. Мы ведь ведем дела по  сотням
убийств каждый...
   - Пойми ты, это не просто еще одно  убийство.  Это  чертовски  важное
дело. И я хочу, чтобы его вел именно ты, и босс этого хочет,  поэтому  я
не  отдам  его  никому  другому,  если  ты  не  Представишь  мне  веских
оснований.
   - Ну хорошо, - вздохнул Хэнк. - Я знаком с матерью одного из  парней.
Дипаче.
   - Она твой друг?
   - Нет, не совсем. Я знал ее еще в молодости, до армии.
   - Насколько близко ты ее знал?
   - Она была моей девушкой, Эфраим.
   - М-да. Понятно.
   - Я попросил ее ждать меня, когда  отправлялся  на  фронт.  И  вскоре
получил от нее "Дорогого Джона" . До сегодняшнего дня я ее  ни  разу  не
видел.
   - Когда все это было?
   - Лет пятнадцать назад.
   - Много времени прошло, Хэнк.
   - Да, но защита может использовать этот факт  и  тем  самым  ослабить
наше дело.
   - - Каким образом?
   - Допустим, они вызовут  Мэри  для  дачи  показаний.  Что,  если  она
заявит,  что  в  1943  году  бросила  меня,  и  теперь   государственный
обвинитель в отместку требует смертной казни?
   - Насколько хорошо ты ее знал, Хэнк?
   - Я же сказал тебе. Она была...
   - Ты спал с ней?
   - Нет. Ничего подобного.
   - Она способна дать ложные показания под присягой?
   - Ради спасения сына? Конечно! Она скажет и сделает все, что угодно.
   - Тем не менее не думаю, что это может причинить нам вред. Ни с какой
стороны.
   - Хотел бы я с тобой согласиться.
   - Сейчас я тебе кое-что объясню, Хэнк. Ты сказал, что это всего  лишь
очередное убийство, а я сказал, что это не так. Хочешь знать, почему?
   - Да.
   -  Хорошо.  Начнем  с  того,   что   весь   город   уже   стонет   от
несовершеннолетних  преступников.  О  них   кричат   на   каждом   углу:
полицейские,  учителя,  судьи,  журналисты,   присяжные.   Кругом   одни
эксперты, которые, видите ли,  подсчитали,  что  ежегодно  примерно  два
процента или  чуть  больше  несовершеннолетних  преступников  умудряются
избежать суда. И знаешь, к чему они  призывают?  Давайте,  говорят  они,
проявим твердость! Исключим  смутьянов  из  школ!  Оштрафуем  родителей!
Введем комендантский час! Максимальные тюремные сроки! Остановим  убийц!
Докажем им, что мы настроены серьезно!..
   Бог мой, все они настроены серьезно, но  они  -  всего  лишь  горстка
вице-президентов компаний, которые не могут решить,  как  лучше  продать
свою продукцию. Может быть, решение так и не будет принято, но  это  уже
не наша проблема. Я говорю тебе все это только для того, чтобы показать,
какое  на  нас  оказывается  давление.  Нас  всеми  способами  вынуждают
устроить показательный суд над этими убийцами. Все требуют отправить  их
на электрический  стул:  пусть  другие  поймут,  насколько  страшен  меч
правосудия.
   - Эфраим, наша контора никогда не поддавалась...
   - Это во-первых, Хэнк! А  сейчас  я  тебе  докажу,  почему  это  дело
считается таким важным и почему его должен  вести  лучший  юрист  нашего
офиса. Пунктом два идут  толерантные  группы.  Убитый  мальчик  оказался
пуэрториканцем. Пуэрториканцы нашего города, вероятно, самые  угнетенные
люди в мире, новые козлы отпущения для обезумевшего общества. Как только
пуэрториканец совершает преступление, газеты ликуют. Журналисты  считают
делом принципа ловко манипулировать  сформировавшимся  предубеждением  и
выдать образ готового злодея. Я не хочу сейчас углубляться в  психологию
и выявлять связь между преступлением и  национальными  меньшинствами.  Я
хочу сказать только одно. На этот  раз  жертвой  стал  пуэрториканец.  И
теперь все толерантные группы требуют справедливости - по-моему,  вполне
обоснованно - для убитого Рафаэля Морреса.  Короче  говоря,  нас  просят
проявить не просто твердость,  а  твердость  без  всякой  дискриминации,
показать, что нам не важно, какой цвет кожи у убийцы  -  белый,  черный,
коричневый или желтый. Мы должны показать, что правосудие  -  не  только
карательный орган, но и справедливый.
   - Понимаю, к чему ты клонишь,  -  удалось  вставить  Хэнку.  -  Но  я
по-прежнему считаю, что любой другой обвинитель...
   -  И  наконец,  элемент  мелодрамы,  который  так   по   душе   нашим
сентиментальным писакам. Мы ведем это  дело  в  интересах  людей  нашего
округа. А знаешь ли ты, как  эти  люди  к  этому  делу  относятся?  Трое
молодых здоровых лбов появляются на тихой улочке и  до  смерти  забивают
ножами слепого  мальчика.  Слепого,  Хэнк!  Чувствуешь  праведный  гнев?
Неужели ты не понимаешь, что они нанесли оскорбление  всем  существующим
нормам порядочности?  Как  можно  себя  чувствовать  в  безопасности  на
улицах,  если  даже  слепого,   которого   защищают   негласные   законы
человечности, зверски убивают?
   - Понимаю, - согласился Хэнк.
   - Правда? Тогда  ты  должен  понять,  что  дело  должен  вести  самый
талантливый и компетентный юрист. Ты - именно тот, кто нам нужен,  Хэнк,
и наша цель - смертный приговор.
   - Но мне все-таки кажется...
   - Нет. Считай, ты получил официальный отказ. Пойми же наконец,  Хэнк,
судить будут не только этих троих парней. Судить будут весь наш офис.  -
Холмс замолчал, а потом добавил:
   - А если посмотреть на это дело несколько с другой стороны, то, может
быть, и весь этот проклятый город.
 
*** 
 
   Он стоял на пароме, и с правой стороны возвышался прекрасный в  своем
уродстве мост Куинсборо. Вдалеке, словно наполовину погруженный под воду
кит, виднелся остров Велфэр. Там в тюрьме  для  несовершеннолетних  ждал
суда по обвинению в убийстве пятнадцатилетний  мальчик  по  имени  Дэнни
Дипаче. Его не отправили в здание на Двенадцатой улице, потому  что,  по
слухам, слишком многим удавалось бежать оттуда.
   С Ист-Ривер дул прохладный ветерок, лаская шею, позволяя расслабиться
после изнуряющей жары.  Впереди  в  своем  холодном  величии  показались
ажурные пролеты моста Триборо. Он помнил, как строили этот мост, как шел
к котловану на Сто  двадцать  пятой  улице  четырнадцатилетний  мальчик,
пробирающийся   среди   бетонных   блоков,   стальных   опорных    реек,
свежераскопанной земли. То было лето  1934-го,  и  мальчику  тогда  мост
представлялся вратами к сокровищам мира. Если ты  сможешь  перейти  этот
мост, думал он тогда, то сможешь выбраться из Гарлема.  Этот  мост  имел
особое значение в его жизни, и в тот День,  стоя  среди  бульдозеров,  с
грохотом разрывающих землю  вокруг  него,  он  решил,  что  когда-нибудь
обязательно покинет Гарлем - и больше никогда не вернется туда.
   Он не знал, правда, как относится к району - ненавидит его  или  нет.
Но отчетливо осознавал, что где-то существует другая жизнь,  лучше,  чем
здесь. Поэтому он твердо решил оказаться в той, другой жизни. И одним из
сокровищ своей жизни он считал Мэри О'Брайен.
   С ней он познакомился позже, когда  ему  исполнилось  семнадцать.  Он
родился в итальянской семье, и его  дедушка  -  даже  накануне  войны  с
гитлеровской Германией  и  ее  союзниками  -  считал  Италию  культурным
лидером мира и провозгласил Муссолини  спасителем  итальянского  народа.
Поначалу Хэнк не мог поверить, что влюбился в ирландскую девушку.  Разве
родные не твердили ему, что все ирландцы  -  пьяницы?  Разве  друзья  из
уличного братства не говорили, что все ирландские девушки -  распутницы?
Разве итальянские и ирландские мальчишки не находились в состоянии войны
с каждодневными уличными драками? Так как же он мог влюбиться в девушку,
которая была ирландкой до корней своих рыжих волос?
   Ей  было  пятнадцать,  когда  они   познакомились.   Тогда   она   не
пользовалась  помадой.  Они  встречались  целый  год,  прежде  чем   она
позволила ему поцеловать себя. У нее были чудесные губы.  Он  и  до  нее
целовался с девушками, но только после поцелуя Мэри О'Брайен  он  познал
сладость женских губ. И с того дня влюбился в нее без памяти.
   Дедушка попытался разобраться в ситуации.
   - Почему, - спросил он по-итальянски, - ты встречаешься с ирландкой?
   - Потому что я люблю ее, дедушка, - с юношеским максимализмом отвечал
Хэнк.
   Любя ее, он открывал для себя все новые и новые достоинства Мэри -  и
любил ее еще сильнее. В конце концов она стала частью его планов.  Когда
он уедет из Гарлема, Мэри О'Брайен уедет с ним. Он возьмет ее на руки  и
унесет отсюда, она будет смеяться, и ее рыжие волосы  будут  развеваться
на ветру.
   В 1941 году японцы напали на Перл-Харбор. Хэнка, которому в то  время
исполнился  двадцать  один  год  и  который  учился  на  старшем   курсе
Нью-йоркского университета, сразу призвали в армию.  В  доме  дедушки  в
честь него устроили вечеринку. И пока гости ел