Алло?
   - Хэнк, это ты?
   - Да. А кто говорит?
   - Джордж Тэлбот. Здорово, приятель! Как дела?
   - Так себе. А у тебя, Джордж?
   - Слушай, Хэнк, у меня тут возникла небольшая проблема. Боюсь, что мы
с Ди никак не сможем прийти к вам в субботу на вечеринку.
   - Что-нибудь случилось?
   -  Да  в  общем-то,  нет,  просто  "мозговой  центр"   моей   конторы
постановил, что я должен непременно отправиться на выходные в  Сиракьюс.
Вести переговоры  с  одним  очень  перспективным  придурком  на  предмет
закупки у него сухих завтраков. Ну что тут  поделаешь?  Я  ведь  человек
подневольный, что велят, то и делаю, и это ни для кого не секрет.
   - Да уж, никакого секрета здесь нет. Все очевидно, - сказал Хэнк.
   - Вот-вот. Да и что, по-твоему, важнее: лишний стакан выпивки или  же
кусок хлеба с маслом на столе?
   - Да-да, конечно, - согласился Хэнк. - И когда же ты уезжаешь?
   - Завтра. То есть я так предполагаю.  Вернусь  в  понедельник.  Если,
конечно, наши шишки из правления до того времени не придумают что-нибудь
еще. Но во всяком случае, на нас не рассчитывай.
   - А ты в последнее время не виделся с Макнелли и  Пирсом?  -  спросил
Хэнк.
   - С кем?
   - С Джоном и Фредом, - пояснил Хэнк. - Нашими  добрыми  соседями.  Ты
давно их не видел?
   - Ну, вообще-то мы  видимся  довольно  часто.  По-соседски.  Ну,  сам
понимаешь.
   - Понимаю, Джордж. Я все  отлично  понимаю.  Спасибо,  что  позвонил.
Жаль, конечно, что ты не сможешь в эту субботу быть  у  нас.  Но  ты  не
одинок, потому что уже очень многие наши соседи слегли с насморком, а  у
других умирают любимые бабушки где-нибудь в  Пеории.  Полагаю,  вы  даже
могли бы собраться все вместе и устроить собственную вечеринку.
   - Хэнк, ты это о чем?
   - Небольшой детский праздник под девизом "Сделай сам". Можно было  бы
смастерить своими руками кучу занимательных вещиц.
   - Понятия не имею, что ты имеешь в виду!
   - Например, сколотить замечательный деревянный крест, а  затем  сжечь
его на лужайке перед моим домом. Было бы очень весело.
   - Хэнк, послушай...
   - Ты хочешь мне еще что-то сказать, Джордж?
   - Мне действительно нужно ехать в Сиракьюс. И это никоим  образом  не
связано с теми сплетнями, что разносят Макнелли и Пирс.
   - О'кей!
   - Ты мне веришь?
   - А разве это что-нибудь изменит?
   - Нет, но мне просто важно знать. Я не испрашиваю у тебя советов, как
заключать сделки на продажу сигарет. И не собираюсь  поучать  тебя,  как
тебе выполнять свою работу. - Тэлбот немного помолчал. - Ведь участие  в
заговоре - тоже грех, не так ли?
   - Извини, Джордж. Но этот дурацкий телефон сегодня весь вечер  звонит
как бешеный.
   - Я просто хотел, чтобы ты знал, что я не  пополнил  ряды  варварских
орд. Мне действительно нужно уехать. И сказать по совести, мне и  самому
ужасно хотелось познакомиться с Сэмедсоном.
   - Ладно, Джордж. Жаль, конечно, что ты не сможешь прийти. Спасибо  за
звонок.
   - До встречи, - попрощался Тэлбот,  и  в  трубке  раздались  короткие
гудки.
   Хэнк опустил ее на рычаг.
   - Кого ты еще пригласила? - , спросил он у жены.
   - Крониных.
   - Они еще не звонили?
   - Пока нет.
   - А думаешь, позвонят?
   - Не знаю.
   Он подошел к жене и обнял ее:
   - Ты сердишься?
   - Нет. Просто почему-то немножко грустно. Мне здесь так нравилось...
   - Перестань говорить так, как будто мы уже завтра переезжаем отсюда.
   - Я имела в виду совсем другое. Никогда  бы  не  подумала,  что  наши
соседи такие... - Она покачала  головой.  -  Что  плохого  в  том,  если
человек выполняет свою работу так, как считает нужным?
   - Я всегда был убежден, что работать нужно только так, и никак иначе,
- сказал Хэнк.
   - Да. - Кэрин немного помолчала. - Ну  и  черт  с  ними!  Нам  больше
достанется. К тому же мы с тобой проведем целый вечер в обществе Эйба.
   - Конечно, - согласился Хэнк и улыбнулся.
   - Меня поражает другое. Если уж даже все эти добропорядочные граждане
Инвуда, эти столпы общества, законодатели общественного мнения - если уж
даже они ведут себя таким вот образом, то  чего  же  ожидать  от  детей,
живущих в Гарлеме? Слушай, Хэнк, а может быть,  там  и  не  должно  быть
никакой причины. Возможно, просто люди больше  предпочитают  ненавидеть,
чем любить?
   - Ну это уж вряд ли, - проговорил он и снова улыбнулся. -  Вот  я,  к
примеру, больше всего на свете предпочитаю любить. А ты разве нет?
   - Ты -  сексуальный  маньяк,  -  сказала  она.  -  Когда-нибудь  тебя
все-таки выведут на чистую воду и  посадят  под  замок  до  конца  твоей
активной половой жизни.
   Раздался телефонный звонок.
   - Это Кронины, - предположил Хэнк. - Бойкот должен быть  единодушным.
Зато теперь мы точно знаем, что все  на  нашей  улице  считают,  что  мы
должны просто похерить дело Морреса и поскорее забыть  о  нем.  А  троим
юным героям, отправившим его на тот свет, воздвигнуть памятник в  парке.
Так ты снимешь трубку или мне самому ответить?
   - Я подойду, - сказала Кэрин.
   - Закопать Морреса, пока тот не начал вонять. А юных убийц  похлопать
по плечу и сказать: "Отлично сработано, парни!"  И  тем  самым  снискать
почет и уважение Макнелли с Пирсом и  всех  истинно  белых  протестантов
нашей округи.
   - Кронины - католики, - вздохнула  Кэрин.  -  А  вот  ты  сейчас  сам
начинаешь уподобляться Макнелли.
   - Это я так образно выразился, - пояснил Хэнк. Кэрин сняла трубку.
   - Алло? - сказала она, немного послушала, а затем, все еще  продолжая
слушать, со знающим видом кивнула Хэнку.
 
Глава 9 
 
   Судья Авраам Сэмелсон сидел на открытой веранде дома семейства Белл в
Инвуде, держа в изящной руке широкобедрый, суживающийся кверху  бокал  с
коньяком. Небо к западу было усеяно звездами, и, склонив к  плечу  лысую
голову, судья задумчиво вглядывался в небеса, согревая в ладони бокал  с
ароматным напитком, наслаждаясь его изысканным букетом и изредка отпивая
коньяк маленькими глотками. В доме был включен  проигрыватель,  и  тихая
музыка лилась из открытой двери во внутренний дворик, где цвели  любовно
выращенные Кэрин цветы. Отсюда открывался великолепный вид на  реку,  за
которой темнели скалы Нью-Джерси.
   - Да уж, Хэнк, этот Бартон здорово тебя пропесочил в своих статейках,
- сказал Сэмелсон.
   - Это точно, - согласился Хэнк.
   - Но лично мне кажется, что результат скорее окажется обратным, и это
сыграет тебе на руку. Сам того не ведая, он  создал  вокруг  тебя  ореол
этакого лихачества и романтизма. Разве во всем Нью-Йорке найдется мужик,
который не мечтал залезть под юбку к цыпочке-ирландке? Нет,  разумеется,
я не верю ни единому его  слову.  Но  все-таки  вся  эта  история  может
служить наглядным примером того, какую опасность таит в  себе  бездарное
сочинение.  Бартон  задается  целью  покончить  с  тобой,  и  каков   же
результат? Он создает образ романтического героя.
   - Не думаю, что результат получится таким уж романтичным,  -  заметил
Хэнк.
   -  Просто  ты  слишком  чувствителен.  Таких,  как   Бартон,   нельзя
ненавидеть, над ними можно лишь посмеяться. Выряди его в длинный плащ  и
шепни на ушко какую-нибудь многообещающую сплетню - и он счастлив. И уже
воображает себя великим репортером.
   - И все-таки, мне кажется, он довольно опасен, - проговорил Хэнк.
   - Если только воспринимать его всерьез. Если же мы лишь посмеемся над
ним, то вся эта его опасность немедленно улетучится.
   - Если бы так!.. - вздохнул Хэнк. -  Черт  возьми,  Эйб,  если  б  ты
только знал, как бы мне сейчас хотелось согласиться с тобой.
   - Ты не соглашался со мной никогда, и я не вижу причины,  по  которой
тебе следовало бы  начать  делать  это  сейчас.  Ты  был  самым  большим
спорщиком среди студентов, изо всех, кто прошел через  мои  руки  за  те
четырнадцать лет, пока я  преподавал  юриспруденцию.  Но  справедливости
ради - а мое теперешнее положение судьи обязывает меня быть справедливым
- вынужден констатировать, что ты был и самым способным моим студентом.
   - Спасибо за комплимент.
   - Думаю, теперь я могу точно сказать, что  за  все  четырнадцать  лет
моей преподавательской деятельности у меня было лишь  шестеро  учеников,
которым я в душе прочил будущее  адвоката.  Остальным  же  следовало  бы
податься в сапожники. - Сэмелсон замолчал. - Или  тебе  такое  заявление
кажется слишком категоричным?
   - Ну, в общем-то оно, конечно, немного отдает снобизмом, хотя...
   - Я вот тут подумал об отце Дэнни Дипаче. Ведь  он,  кажется,  держит
обувной магазинчик, не так ли?
   - А.., ну да.
   - И что он за человек?
   - Я никогда не встречался с ним.
   - Наверное, он... Хотя ладно, не будем об этом.
   - И все-таки, что ты хотел сказать?
   - Лишь то, что преступление не происходит само  по  себе,  на  пустом
месте. И если уж ребенок откалывает такой фортель, то в  девяти  случаях
из десяти выясняется, что там и с родителями не все в порядке.
   - И что нам с этим делать? Вместо детей судить родителей, что ли?
   - Я не знаю, что  делать,  Хэнк.  В  законе  ничего  не  говорится  о
распределении вины. Если трое  вступают  в  сговор  с  целью  совершения
преступления и лишь один из них спускает курок, то все равно судят  всех
троих. С другой стороны, если в результате не правильного  воспитания  в
семье или же его полного отсутствия один ребенок пыряет  ножом  другого,
то  его  родители  не  считаются  нарушителями  закона.  Но  разве   это
правильно? Почему же в таком случае их никто не обвиняет в соучастии?
   - Хочешь сказать, что нужно арестовать и родителей?
   - Ничего такого я сказать не хочу, и вообще  брось  свои  адвокатские
штучки и не пытайся поймать меня на слове. - Сэмелсон  усмехнулся.  -  Я
просто  задаю  вопрос:  где  начинается  ответственность   и   где   она
заканчивается?
   - Хороший вопрос, Эйб. Найди на  него  ответ  и  после  этого  можешь
открыть на телевидении свое собственное интеллектуальное шоу.
   - Этот вопрос встает передо мной каждый день в зале  суда.  И  каждый
день я ищу на него ответ, в  соответствии  с  законом  выношу  приговор,
устанавливаю наказание, соответствующее преступлению. И все-таки нет-нет
да и подумаю: а справедливо ли я, собственно говоря, поступаю?
   - Что? Эйб, да ты, наверное, шутишь!
   - Нет,  не  шучу,  но  это  строго  между  нами,  и  если  ты  только
проболтаешься кому-нибудь об этом, то  я  расскажу  газетчикам,  как  ты
однажды теоретически выстроил защиту по делу Сакко и Ванцетти.
   - Кэрин, у него потрясающая память, - усмехнулся Хэнк.  -  Вбирает  в
себя все, как промокашка.
   - Только уже слишком  потертая  и  заляпанная  чернилами,  -  добавил
Сэмелсон.
   - И все-таки  интересно,  почему  вы  сомневаетесь  в  справедливости
правосудия? - спросила Кэрин.
   - Я не говорил, что сомневаюсь в нем; я сказал, что  я  о  нем  часто
задумываюсь. - Он обернулся к Хэнку. - Ты что, и жену решил  выучить  на
стряпчего по темным делам?
   - Она и так лучший адвокат во всем Нью-Йорке. Так что это мне  самому
в пору учиться у нее, - ответил Хэнк. - Ты бы только слышал, какие у нас
тут порой разворачиваются дискуссии.
   -  И  все-таки,  что  заставляет  вас  задумываться  об  этом?  -  не
унималась, несмотря на насмешки, Кэрин.
   - Ты только посмотри на нее, -  сказал  Сэмелсон.  -  Словно  терьер,
суетящийся у кости, перед тем как вцепиться в нее зубами. А задумываться
о правосудии, милочка, меня вынуждает то,  что  я  не  уверен,  что  мне
когда-либо удалось принять абсолютно справедливое решение.
   - А что такое абсолютная справедливость?
   - К сожалению, абсолютной справедливости в природе не  существует,  -
вздохнул Сэмелсон. - Разве  может  возмездие  быть  справедливым?  Разве
библейский принцип "око за око" так уж бесспорен? Сомневаюсь.
   - Так в чем же она, эта справедливость? - спросил Хэнк.
   - Быть  беспристрастным  -  значит  руководствоваться  истиной,  быть
свободным от предубеждений,  быть  объективным  и  неподкупным.  Поэтому
справедливости нет ни в чем.
   - Почему же?
   - Потому что вершат правосудие люди. Но дело  в  том,  что  абсолютно
правдивых, объективных,  беспристрастных  и  непредубежденных  людей  не
бывает.
   - Значит, нам можно со спокойной душой забыть обо всяких там  законах
и порядках?  -  подытожил  Хэнк.  -  И  снова  вернуться  в  первобытное
состояние?
   -  Нет!  Законы  придуманы  людьми   в   соответствии   с   насущными
потребностями тех же самых людей. И хоть наше правосудие не  совершенно,
но оно, по крайней  мере,  может  отстоять  достоинство  человека.  Если
кому-то был причинен ущерб, то  общество  обязано  возместить  его.  Как
утверждается, твой Рафаэль Моррес стал жертвой противоправных  действий.
Его лишили самого дорогого - жизни. И теперь Моррес, а вернее, общество,
выступающее от его имени, требует  возмездия.  А  ты  отстаиваешь  честь
Морреса, поддерживая обвинение  тех,  кто  предположительно  совершил  в
отношении него данное преступление.
   - Это и есть правосудие, - заключил Хэнк.
   - Нет, это еще не есть правосудие. Потому что если бы  мы  стремились
принять по-настоящему справедливое решение,  то  на  расследование  дела
Рафаэля Морреса понадобилась бы целая вечность. Хэнк, ну неужели  ты  не
понимаешь? В наших судах мы имеем дело с голыми  фактами  -  видим  лишь
черное и белое. Совершили ли  эти  подростки  преступление  в  отношении
того, другого подростка? Если так, то  они  виновны  в  убийстве  первой
степени и должны быть наказаны в соответствии с законом. А если нет,  то
их нужно отпустить. Но где же полутона? Разве  может  человек  считаться
честным, объективным и справедливым, если в его  распоряжении  находятся
лишь  самые  очевидные  факты  -  однозначно  "за"  или  же  категорично
"против".
   - Окружной суд представит все факты, Эйб. И ты об этом знаешь.
   - Да, факты, имеющие отношение к убийству.  И  конечно  же  от  обеих
сторон будут выступать психологи, защита будет пытаться представить  все
так, что эти бедные мальчики оказались там совершенно случайно и что они
- продукт нашего жестокого времени, а ты станешь утверждать,  что  время
тут ни при чем и что современный убийца ничем не  отличается  от  убийцы
колониальных времен. Ровно через три недели суд присяжных выслушает  все
это, взвешивая факты и обстоятельства данного  преступления,  а  я  буду
руководить этим процессом, обращая внимание  всех  на  правовые  аспекты
дела. И затем присяжные вынесут вердикт. Если они решат,  что  подростки
невиновны, то я отпущу их. А  если  они  решат,  что  ребята  виновны  в
совершении убийства первой степени и не попросят о  снисхождении,  то  я
сделаю то, что должен сделать по долгу службы и в соответствии с  данной
мной присягой: назначу предусмотренное законом наказание.  Отправлю  тех
троих мальчиков на электрический стул.
   - Да, - понимающе кивнул Хэнк.
   - Но справедливо ли это? - Сэмелсон в  сомнении  покачал  головой.  -
Преступление  и  наказание.   Благородная   концепция.   Каким   образом
соотносится с ней  наша  система  наказания,  основанная  на  комплексах
современного человека, терзаемого постоянным чувством вины?  Или,  может
быть, всякий раз вынося приговор так называемому преступнику, мы  прежде
всего  удовлетворяем  свое  собственное  подсознательное  стремление   к
самонаказанию?
   - Эйб, справедливо  ли  подводить  базу  современной  психологии  под
законы, возникшие тысячи лет назад.
   - Разве? Интересно, с чего это ты решил, что человек  так  уж  сильно
изменился за последнюю тысячу лет? Люди -  самые  порочные  животные  на
свете. И мы живем, мучимые чувством коллективной  вины,  прикрывая  свой
позор высокопарной сентенцией о триумфе правосудия. Но вот  что  я  тебе
скажу, Хэнк: к делам, которыми мне приходится заниматься, это  не  имеет
никакого отношения. Нет, конечно, работу  свою  я  знаю  и  выполняю  ее
должным образом, но лично мне не кажется, что правосудие  так  уж  часто
торжествует. Огромное число убийц разгуливает на свободе. И  речь  не  о
тех людях, которые собственноручно спускают курок или берутся за нож. До
тех пор, пока человечество не сможет точно  определить,  где  начинается
сам акт убийства, ни о каком правосудии не может идти и речи. Будут лишь
люди, вооруженные риторикой и -  подобно  нашему  другу  Майку  Бартону,
играющему роль журналиста, - они станут лишь  играть  в  правосудие.  Но
разве это не профанация чистой воды?
   Сэмелсон посмотрел на звезды.
   - Наверное, для того,  чтобы  судить  других,  нужно  быть  Богом,  -
серьезно проговорил он. - Мы же всего лишь люди.
 
*** 
 
   С понедельника Хэнк засел за работу над  материалами  дела.  До  суда
оставалось три недели, а слова судьи никак не шли у него из головы.
   В  работе  Хэнк  был  аккуратен   и   педантичен,   выстраивая   свои
доказательства с математической точностью. Он был твердо убежден в  том,
что адвокат никогда не должен ошибочно полагать, что  присяжные  "и  так
все знают". Наоборот, взяв за основу  предположение,  что  присяжные  не
знают ничего ни  о  законе,  ни  о  рассматривающемся  деле,  он  должен
представить имеющиеся в его распоряжении факты таким образом,  чтобы  на
их  основании  прийти  к  неизбежному  заключению.  Один  за  другим  он
складывал вместе крохотные фрагменты большой мозаики. И к тому  времени,
как он будет готов произнести  свою  заключительную  речь,  разрозненные
факты должны составить единую, ясную и бесспорную картину, на  основании
которой станет возможным сделать лишь  один-единственный  и  неоспоримый
вывод. Залог же успеха грандиозного представления  -  это  та  черновая,
подготовительная работа, которой он занимался у себя в кабинете накануне
процесса. Задача перед ним была не из  простых  -  шокировать  присяжных
фактами ив то же время поселить в них уверенность, что  все  необходимые
умозаключения сделаны ими самостоятельно. В каком-то смысле он предлагал
им встать на его место. Мысленно  покидая  скамью  присяжных  и  как  бы
перевоплощаясь в прокурора, они получали возможность анализировать факты
с той точки зрения, с какой до этого их рассматривал он  сам.  Но  чутье
истинного актера подсказывало ему, что присяжные ждут от него  большего,
чем  просто  перевоплощения.  Они  каждый  раз   жаждут   представления,
зрелищного шоу, особенно если процесс связан  с  делом  об  убийстве.  А
следовательно, важно решить, какие свидетели будут выступать сначала,  а
какие - потом,  да  чтобы  при  этом  данные  ими  показания  образовали
логическую  последовательность,  плавно  и  ненавязчиво   подводящую   к
кульминационному моменту постижения непреложной истины. К тому же нельзя
забывать и о том, что защита будет гнуть свою линию. Так что нужно  быть
заранее готовым к любому неожиданному ходу с их  стороны.  По  существу,
ему предстояло проработать две  версии  одного  дела  -  свою,  а  также
возможную версию защиты.
   Утром того понедельника, за три недели до суда, на столе Хэнка  царил
невообразимый беспорядок. По всей его поверхности были разложены  листки
бумаги, каждый из которых он прижал  сверху  металлическим  пресс-папье.
Рядом  теснились  разлинованные  листы  больших  блокнотов,  испещренных
торопливыми заметками. В одном углу высилась кила папок  с  расшифровкой
показаний из стенограмм допросов. Папка с  отчетом  психолога  покоилась
рядом с телефоном, а маленький блокнотик пестрел  напоминаниями  о  том,
что еще только предстояло сделать:
 
   "Позвонить в полицейскую лабораторию!  Где,  черт  возьми,  отчет  об
экспертизе ножей?!
   Встретиться с Джонни Дипаче!
   Предводитель Громовержцев - Большой Дом.
   26 августа - день рождения Дженни..."
 
   Однако среди этого хаоса существовал некий  порядок,  известный  лишь
одному Хэнку. Его беспокоило, что полицейская лаборатория до сих пор  не
представила  отчета  экспертизы  орудий  убийства.  По   его   расчетам,
представление этой улики должно  было  стать  одним  из  ку