золотом украшений и горьковатой складкой чуть тронутых помадой губ!
   Марк отступил, взявшись за ручку раздвижной двери прихожей, Рита  же,
слегка кивнув, на миг отвернулась к зеркалу, а  затем,  словно  перестав
замечать хозяина дома,  прошла  на  высоких  прямых  каблуках  прямо  на
середину комнаты и остановилась, скользя равнодушным и слегка брезгливым
взглядом по стенам.
   - Недурно, - наконец проговорила  она,  поворачиваясь  всем  телом  к
Марку. - Недурно ты тут устроился.  У  меня,  собственно,  к  тебе  один
вопрос.
   Точнее - предложение. Ты мог бы  угостить  меня  чашкой  кофе,  если,
конечно, не  намерен  сразу  же  выставить  за  дверь?  Марк  Кричевский
кое-кому известен своими крутыми повадками, разве не так?
   - Не стоит с ходу растрачивать  себя,  Рита,  -  усмехнулся  Марк.  -
Присядь, кофе и коньяк я сейчас принесу. Сигареты на столике.
   Когда он  вернулся,  Рита  курила,  пощелкивая  карминным  ногтем  по
китайской, фарфоровой с серебром, пепельнице. Теперь на ней была  другая
маска - высокая шея женственно изогнулась, плечи опустились, став  разом
нервными и хрупкими, бледные запястья, освободившись от рукавов  жакета,
воплощали  женственность  и  беззащитность.   Непроницаемая   холодность
исчезла  совершенно  -  перед  ним  была  особа  романтичная   и   почти
беспомощная, и если бы Марк не знал достоверно, что Рита старше его едва
ли не на десяток лет и много искушеннее, то непременно был  бы  обманут.
Однако он был толковым учеником.
   - Итак? - Марк  опустился  в  кресло  и  разлил  коньяк.  -  Я  почти
заинтригован. Говори же, Рита.
   Женщина выпрямила спину,  сделала  осторожный  глоток,  не  глядя  на
Марка, и своим прекрасным, низким и  теплым  голосом,  которому  все  же
немного недоставало точности интонаций, произнесла:
   - Я хочу, чтобы ты, Марк, женился на мне. Или, если угодно, стал моим
мужем.
   Марк почесал краем бокала переносицу  и  улыбнулся  углом  рта.  Рита
подняла на него глаза и, выдержав паузу, спросила:
   - Почему ты молчишь?
   Марк кивнул, как бы обращаясь к  третьему  собеседнику,  и  раздельно
сказал:
   - Потому что этого никогда не будет.
   - Вот как? - Рита вскинула тщательно разглаженные, отливающие  шелком
брови. - Ты уже догадался. Я потому и выбрала тебя,  что  ты  был  очень
неглуп для своих лет. Очень. И все-таки продолжаешь казнить меня за  то,
что я наговорила в тот раз... Жаль. Я врала тогда, сама не зная  почему.
Наверное, из зависти. Ты был слишком хорош для меня. Но не забывай  и  о
том, что ты кое-чем обязан мне.
   Если бы я не свела тебя с серьезными людьми, весь твой бизнес  лопнул
бы через неделю. Как мелкий перекупщик ты бы  сел  ненадолго,  но  после
этого ходу бы тебе не было никуда. Вот так-то, милый.
   - Я понимаю, чего ты добиваешься, Рита. Но помочь не могу.
   - Да, да! - Женщина ударила ладонью по крышке стола, расплескав кофе.
- Ты прав! Я хочу уехать  отсюда.  У  меня  нет,  кроме  тебя,  никакого
другого варианта. Это понятно? Ведь ты едешь, почему же тогда...
   - Я остаюсь. Я уже остался.
   - Ты сошел с  ума!  Ведь  это  такой  шанс!  Еще  полгода  -  и  щель
закроется.
   Ты здесь никто, и  зовут  тебя  никак.  И  ничего  уже  нельзя  будет
изменить...
   - Оставим это, - сказал Марк. - Что сделано, то  сделано.  Не  о  чем
говорить.
   - Но я не понимаю - почему?
   - Потому что я никогда не ходил в стаде.
   - А сейчас ты где?
   - Сейчас я сам по себе. У меня своя  игра.  Я  свободен  выбирать,  а
когда у меня есть эта свобода, я чувствую себя почти аристократом.
   - Чепуха! - фыркнула Рита, глотком допивая коньяк и протягивая  бокал
Марку. - Еще... У евреев нет и не было аристократов.  Только  богатые  и
бедные.
   По моим сведениям, теперь ты почти богат, а значит, тебе здесь нечего
делать. К тому же деньги помогли  бы  тебе  избавиться  от  унизительных
процедур и волокиты.
   Там совсем другой мир, где мы смогли бы...
   - Что? Что смогли бы? Здесь все, что я люблю, - живопись,  которую  я
собрал за эти годы и с которой не намерен расставаться. Я не поддерживаю
отношений с людьми из посольств, потому что тогда у власти был бы совсем
другой подход ко мне и мне не удалось бы многое из  задуманного.  Именно
поэтому у меня нет канала, чтобы без помех вывезти то,  без  чего  я  не
представляю свою жизнь.
   Если же я попытаюсь действовать сам и меня поймают - десять  лет  мне
гарантированы. Риск слишком велик. Я говорю все как есть, независимо  от
того, сама ли ты пришла или тебя кто-то прислал ко мне. Пусть  знают.  И
пусть попробуют взять мой фонд, если невтерпеж!
   Все. Надменная уверенность, загадочная женственность,  высокомерие  и
печаль исчезли. Крылья тонкого носа Риты дрогнули, лицо свела гримаса, и
она некрасиво, по-бабьи заплакала, вздрагивая плечами и шумно сморкаясь.
Марк молчал, ожидая, пока она справится с собой.
   - Где у тебя ванная? - наконец спросила Рита. - Мне нужно  умыться  и
привести себя в порядок.
   Марк указал, и пока шумела вода и из-за двери доносились приглушенные
звуки,  медленно  пил,  раскручивая  после  каждого  глотка  маслянистую
жидкость в бокале и нюхая незажженную сигарету. Курить он перестал сразу
же  после  инцидента  с  милицией,  словно  в  нем   сработал   какой-то
переключатель, но инстинктивная тяга к сухому и чистому аромату хорошего
табака осталась.
   Рита вернулась. Теперь она дышала ровно, бледные губы были подобраны,
а лицо выражало как бы даже некое торжество.
   - Я хочу еще коньяку, - сказала она, опускаясь в кресло. - И еще хочу
сказать тебе, что  мне  пришла  в  голову  презабавная  мысль.  Если  ты
согласен, я в четверть часа докажу тебе, что все, за что  ты  держишься,
ничего не стоит. Нуль.
   Весь твой фонд, вся твоя обожаемая живопись, эти пейзажики-портретики
- шелуха, годная только на то, чтобы  быть  обращенной  в  деньги,  если
кто-то еще согласен платить за эти допотопные забавы. Вот здесь,  -  она
щелкнула сумочкой, выбросив на  стол  крохотный  пластиковый  пакетик  с
пухлым белым порошком, кристаллы которого поблескивали, как  бертолетова
соль, - доказательство. Советую  попробовать.  Я  сделаю  это  вместе  с
тобой, чтобы ты не заподозрил, что я намерена отравить тебя или повлиять
с тайным умыслом на твою драгоценную психику. Это  действует  не  больше
четверти часа, зато ты кое-что узнаешь.
   - О чем? - Марк засмеялся, блестя зубами и  откидывая  голову.  -  Ты
всегда любила всяческую экзотику, но наркотики... - Он пожал плечами.
   - Нет, ты должен понять, -  требовательно  проговорила  Рита.  -  Это
вовсе не то, что ты думаешь. Эта штука...  Называется  довольно  длинно,
кое-кто наверху очень увлекается сейчас ею...  Диметилтриптамин  -  так,
кажется. Синтетика. Уже через минуту ты  сможешь  заглянуть...  нет,  не
скажу. Ну неужели ты стал совсем нелюбопытен? Это так не похоже на тебя.
Марк отсмеялся и сказал:
   - Твой кофе совсем остыл. Сварить новый? Рита тряхнула головой, глаза
ее сухо заблестели, напоминая сейчас надкрылья жуков.
   - Не хочу. Тогда помоги мне, если сможешь. У тебя есть листок  тонкой
бумаги?
   - Разумеется.
   - Дай.
   Марк пошарил на полке  и  протянул.  Точными,  словно  у  сомнамбулы,
движениями Рита свернула листок в трубочку, отмерив в нее ровно половину
порошка.  Тот  оказался  чрезвычайно  легким,  и  все  это   время   она
отворачивала лицо, стараясь дышать в сторону. Закончив, сказала:
   - Ну вот. Теперь главное. Ты должен взять трубочку  и  вдуть  порошок
мне в ноздри, чтобы он попал глубоко в бронхи.  Только  так  достигается
мгновенное действие. Это совершенно безвредно и много раз  проверено.  И
не пугайся, если это напомнит  тебе  такой  странноватый  секс.  В  этом
порошочке много всякого, и не случайно его нельзя принять как следует  в
одиночку. Ну, давай же, чего ты ждешь?
   Марк склонился над нею и, слегка задыхаясь от тяжелого аромата духов,
сделал все, о чем его просили. В лице Риты  ничего  не  изменилось.  Она
вздохнула, затуманенно улыбнулась и пробормотала:
   - Ты... Теперь - ты. Я умоляю тебя - сделай это, и ты  не  пожалеешь,
увидишь, что я... я была права. Необходимо  попробовать  это  вместе,  и
тогда...
   В руках у нее, сухо шелестя, свернулась трубочка, просыпался порошок.
И Марк, словно завороженный всем, что  происходило  у  него  на  глазах,
позволил ей сделать то,  чего  она  добивалась,  потому  что  услышал  в
сбивчивых и неубедительных словах Риты  что-то,  заставившее  его  остро
забеспокоиться. Ничего не случится, маленькая экскурсия, пустяки, сказал
он себе, ощущая в легких  затрудненность,  как  если  бы  полной  грудью
хватил морозного воздуха, и слабый привкус канифоли на зубах,  смешанный
с химической горечью.
   И сейчас же почувствовал, что один в комнате. Один, но не одинок. Все
было как  прежде  -  книги,  гладкие  молочно-серые  стены,  акварельный
набросок  Шагала  на  плохой  бумаге,  пейзаж  маслом   с   облаками   в
черно-золотой раме, холодное дерево подлокотника под ладонью. В теле  на
мгновение возникла болезненная суета, словно оно сопротивлялось чему-то,
и сейчас  же  невидимая  мембрана,  отделявшая  его  существо  от  мира,
беззвучно лопнула  и  в  поле  зрения  поплыл  густой  светящийся  мазок
голубизны. Сердце билось ровно, и все чувства оставались ясными.
   То, что Марк увидел дальше, оказалось гораздо более странным, чем  он
мог представить. Осторожно и бережно чей-то жемчужный  голос  попробовал
ноту - и тут же рассыпался в воздухе цветными лепестками, затем собрался
и потек, как густеющий расплавленный металл. С невероятной  простотой  и
достоверностью  мир  превратился  в  сверкающий,  запутанный,  как  вязь
цветных арабесок, дворец, где каждый изгиб мотива и завиток пространства
захлестывали разум бессловесным восторгом. В то же время  Марк  понимал,
что все, открывшееся ему, - это он сам, и  реальность  этой  тайны,  где
одновременно сосуществовали в  ином  измерении  его  детство,  юность  и
сегодняшний день, оставляла ощущение чуда.
   Он словно обнаружил в себе затерянный континент, и этот континент был
населен. Здесь было множество детей, он сразу догадался, что  это  дети,
хотя эти существа походили на земных детей не больше, чем живые цветы на
их двухмерное изображение. И они  все  время  менялись,  так  что  почти
невозможно  было  уследить  за  этой  чередой  образов.  Что  это  было?
Магическая проекция начала  новой  жизни  или  весть  из  тех  областей,
которые мы в ослеплении своем наивно называем смертью?
   Он не знал, да и времени оставалось немного, -  он  уже  видел  вдали
выход, пустой проем, открывающийся в пустоту, полную серых звезд.
   Голос  позвал  его,  и  он  почувствовал,  что  больше  не  в   силах
противостоять течению... В ту же секунду все кончилось.
   Рита дремала напротив, уронив голову и разбросав  острые  колени.  Ее
юбка вздернулась, обнажив измятые кружевца белья и жесткую, ранящую глаз
белизну внутренней стороны бедра. Марк невольно отвел взгляд и наткнулся
на набросок Шагала. Теперь он не был для него загадкой. Все его тело еще
отзывалось  смутным  гулом,  словно  через  него  продолжал  течь  поток
неизвестной энергии.
   Марк встал и распахнул окно, впуская  ночь  в  дом.  Теперь  он  знал
доподлинно, что было отнято у человека в Раю, но  знал  также,  что  это
было сделано справедливо.
   Рита пошевелилась и слабо застонала.
   - Ты в порядке? - спросил Марк. - Хочешь воды? Она покачала  головой,
с трудом приподняв веки.
   - Не надо было мне пить. Все в норме, только ужасная  слабость.  Если
позволишь, я останусь у тебя. Извини. Марк пожал плечами:
   - Может быть, все-таки отвезти тебя домой?
   - Там пусто, - сказала Рита. - И страшно. Не гони  меня,  Марк,  если
можешь.
   Они легли порознь, но перед рассветом она все-таки пришла к  нему,  и
он проделал с ней все, что казалось ей столь необходимым и  важным,  все
время ощущая грубую вещественность  ее  ухоженной  кожи,  тяжелый  запах
плотской влаги и несвежесть дыхания этой женщины. Когда она застонала, а
потом  взвизгнула,  хватая  темноту  разинутым  ртом   и   изгибаясь   в
мучительном спазме, Марк отвернулся, касаясь лбом холодной стены,  перед
ним  плавало  в  темноте  текучее,  как  вода,  лицо  существа  из   его
галлюцинации, и негромко проговорил:
   - Я хочу ребенка. - Голос его  звучал  совершенно  ровно,  словно  он
обращался к одному себе. - Мальчика. Я назову его Марком.
   Рита  приподнялась.  В  колеблющемся,  как  бы   мигающем   полусвете
отчетливо обозначились ее сильная, высоко  вздернутая  грудь  с  черными
метинами сосков, впалый живот.
   - Хорошо. Я готова. В моем  возрасте  это  уже  трудно,  но  если  ты
хочешь... пусть...
   - При чем тут ты? - с горечью сказал Марк. - Мне нужен сын - и  никто
больше. Женщины - это чудовищно.
   В Туле, в вокзальном ресторане,  не  оказалось  никакой  воды,  кроме
вошедшей в моду после Олимпиады  фанты  -  отвратительного  концентрата,
разбавленного воняющей хлором жидкостью  из-под  крана.  Марк  отодвинул
полусъедобный лангет с сухим рисом и вялыми  ломтиками  огурца  с  дырой
посередине и через весь зал направился куда-то в недра заведения.
   Адвокат   Дмитрий   Константинович   лениво   поковырял    в    своем
никелированном корытце  и  бросил  вилку,  принявшись  катать  шарик  из
непропеченного хлебного мякиша. Возвратиться в Москву  электричкой  Марк
наотрез отказался, и теперь они ждали проходящего скорого, коротая время
за столиком. Ресторан в этот  полуденный  час  был  почти  пуст,  неряхи
официантки чесали языками, сбившись кучкой у бара, у окна одиноко клевал
носом ранний пьяный, не замечая, что локоть  его  покоится  в  фаянсовой
салатнице с остатками майонеза.
   Марк вернулся, неся за горлышки потные бутылки боржоми.
   -  Ты  всегда  ездишь  в  Серпухов  через  Тулу?  -  спросил  Дмитрий
Константинович.   -   Странный   маршрут.   Несколько   шизоидный.   Это
необходимо?
   - Прижилось, - отвечал Марк, усаживаясь и срывая крышки с бутылок.  -
Пей.  Это  нейтрализует  последствия  здешней  кухни...   Сначала   было
необходимо.  Я  соблюдал  чрезвычайную  осторожность.  А  сейчас   стало
привычкой. Или ритуалом, если больше  нравится.  Когда  случается  ехать
напрямую, начинаю испытывать беспокойство.
   - Почему ты не согласился, чтобы я тебя отвез?
   - Ты сам видел. Посторонние  на  машине  в  Дракине...  Как  бы  тебе
сказать... Допустим, если бы  я  въехал  на  стогометалке  в  Боровицкие
ворота...
   Адвокат наклонился, подставляя под стакан розовую мягкую ладонь.
   Впервые за последние годы  Марк  позвал  его  взглянуть  на  то,  что
именовал "основным фондом", и до сих пор Дмитрий Константинович  не  мог
опомниться.
   Насколько он понимал в  живописи,  его  приятель  обладал  уникальным
собранием  маленьких  шедевров,  отмеченным  безукоризненным  вкусом   и
выстроенным  в  соответствии  с  известным  одному  владельцу   сюжетом.
Особняком стояло "Испытание огнем", но и оно, несмотря на свою очевидную
древность  и  полную  противоположность  русской  школе   первой   трети
двадцатого столетия, каким-то образом вписывалось в концепцию  собрания,
паря  над  ним,  как  чужая  суровая  птица  в   подмосковных   небесах.
Подлинность картины не вызывала сомнений, зрелость мастера и  блеск  его
техники - также. Таким вещам место в лучших музеях Европы, а  значит,  и
стоимость их исчисляется сотнями тысяч. Но то в Европе. Впрочем, и здесь
Марк мог  позволить  себе  многое,  ибо  его  страсть-ремесло  приносила
хорошую прибыль. Кое в чем адвокат принимал участие  сам  и  вполне  мог
прикинуть  доходы  приятеля.  Марк   действовал   чисто,   ответственно,
мгновенно ориентировался и всегда стремился свести риск  к  минимуму.  И
тем не менее все это было зыбко и недолговечно.
   Двумя-тремя точными  движениями  Дмитрий  Константинович  смял  шарик
мякиша, отщипнув лишнее, чего-то коснулся ногтем мизинца  -  и  на  свет
глянула бровастая косоротая физиономия. Казалось, вот-вот, как с  экрана
телевизора, донесется гнусавый, с инсультной кашей  во  рту,  старческий
баритон.
   Марк кивнул и повел углом рта.
   - Поговаривают -  совсем  плох.  Вряд  ли  дотянет  до  зимы.  А  ты,
оказывается, не забыл, как мы с тобой лепили  из  пластилина  легионеров
Красса.
   Дошли, кажется, до  сотни.  У  меня  неважно  получалось,  зато  твой
центурион - это было нечто... Помнится, твоя мама  заставила  нас  после
этого до ночи драить полы.
   Адвокат иронически покосился.  Марк  был  начисто  лишен  способности
воспроизвести хоть что-нибудь на листе бумаги или в куске глины.  Словно
его острый глаз и живое воображение при рождении  не  получили  никакого
инструмента.
   В этом смысле его учеба на архитектурном была просто насмешкой. Тогда
откуда это звериное чутье на настоящие вещи?
   - Да, - сказал он. - И в этом тоже ничего хорошего. Сменит его  этот,
как его... интеллектуал. Он уже сейчас у руля. Вот кто подтянет  резьбу.
Ты у них тоже числишься интеллектуалом?
   Марк беззвучно засмеялся. За окном зала проплыл маневровый  тепловоз,
пол дрогнул, звякнуло стекло в бра на розово-ржавой стене.
   - Уволь, - сказал он. - Куда нам с нашим  носом  рябину  клевать.  Мы
люди простые, нас с четвертого курса поперли за  неуспеваемость.  Вот  и
перебиваемся с хлеба на квас. И кстати, предпочитаю не вести  разговоров
о политике. Даже с друзьями.
   - Не нравишься  ты  мне,  Марк,  в  последнее  время,  -  вдруг  сухо
проговорил адвокат. - Как-то ты переменился. Что происходит?
   - Ровным счетом ничего.
   - Ты никому не доверяешь, стал не в  меру  требователен  и  жесток  с
людьми. Вокруг тебя никого не осталось. Ни-ко-го. Я не в счет. Я-то тебя
люблю такого, какой ты есть, хотя и со мной ты холоден. Тебе не кажется,
что власть над вещами постепенно заменяет тебе  человеческие  отношения?
Или я ошибаюсь?
   Марк склонил голову и прищурился в тарелку.
   - Это очень похоже на то, что говорила  Мила  перед  отъездом.  Но  я
здесь ни при чем. Разве мне нужна эта власть, о которой ты говоришь?  Да
и есть ли она - это еще вопрос. Не я ими владею, а  они  мной.  Иначе  с
какой стати я повез бы тебя туда? И не надо  этих  драматических  речей.
Все  люди,  как  известно,  еще  с  неандертальских  времен  делятся  на
охотников   и   собирателей,   и   разве   я   виноват,   что    родился
охотником-одиночкой  с  кровью   собирателя   в   жилах?   Еврей-охотник
встречается  реже,  чем   еврей   -   председатель   сельхозартели,   но
встречается. В этом мире очень  много  возможностей,  а  человек  обычно
плывет по течению. Я - выгребаю. Может быть, к какому-то берегу.
   - Ты несчастлив, Марк, вот что я тебе скажу. Среди  моих  подзащитных
мне приходилось встречать похожих на тебя.  Все  они  плохо  кончили.  Я
понимаю, что никакой успех невозможен без сознательного  отделения  себя
от других. Хочешь не хочешь, а приходится рвать  с  семьей,  со  средой,
которая тебя создала, идти на риск. Здесь  источник  настоящей  тревоги,
беспокойства, тоски.
   Лучше всего такие люди чувствуют себя,  оказавшись  наконец  в  общей
камере. Будто вернулись на родину и заново обрели смысл жизни. По-своему
поучительное зрелище.
   - Что-то ты больно суров сегодня. И потом - разве не каждому человеку
приходится покинуть тех, кого он любит, чтобы  научиться  любить  иначе?
Или я ошибаюсь?
   - Согласен. - Дмитрий щелчком сбил  со  скатерти  голову  генсека.  -
Звучит изящно. Только ты забрел так далеко, что тебя уже  не  дозваться.
Допустим,  ты  завершишь  свою  коллекцию,  окончишь  сюжет,  на  чем-то
остановишься. А дальше?
   Дальше что?
   - Я не думаю об этом. Кто вообще думает  о  таких  вещах?  Ты  же  не
размышляешь, куда податься, когда твои услуги станут никому не нужны?
   - Тут и размышлять нечего. Они и  сейчас  ни  к  чему.  Адвокатура  -
родимое пятно буржуазной юстиции на  теле  советск