ого  судопроизводства,
это детям известно. Но дело не во мне, и не в твоих инстинктах,  и  даже
не в заработанных тобой деньгах, которые сами по себе ничего не значат.
   - Зачем этот разговор, Митя? Я слушаю тебя и вспоминаю, как однажды в
Воронеже ранним утром шел на автостанцию. Куда-то там я собирался  ехать
в область. Пустой  проспект,  солнце  еще  только  встало,  ясно,  слева
какие-то трубы дымят, и дым расползается в вышине буроватым таким слоем.
Асфальт мокрый, полит недавно. И вдруг слышу звук -  такой,  знаешь  ли,
специфический шорох,  как  порыв  ветра  в  вершинах.  Я  остановился  -
ветра-то никакого нет, и сейчас же  в  трех  шагах  впереди  ударило,  и
асфальт лопнул... Удар был такой, что я буквально подпрыгнул. И  что  ты
думаешь - смотрю, из тротуара торчит какая-то штуковина из  авиационного
сплава, килограмм этак  на  десять,  излом  блестит.  Задираю  голову  -
никакой авиации и близко нету. Чисто. Откуда она взялась? Что это  было?
Почему со мной и почему я остановился? Никаких комментариев... Ну,  я  и
пошел себе дальше. Я живу и именно этим и представляю угрозу  для  себя.
Выходит, и тебе я вынужден что-то доказывать?
   - Какие уж тут доказательства... - Адвокат с силой выдохнул воздух  и
взглянул сквозь желтое стекло на платформу. - Сколько осталось?
   - Минут двадцать. Удивляюсь, как ты, при твоей  профессии,  ухитрился
сохранить совершенно девственные представления о людях. Это, знаешь  ли,
особый дар. Тебе не приходило в голову, что на самом деле  никто  никому
не нужен?
   Человека интересует он сам, и лишь  у  черты  он  начинает  думать  о
продолжении.
   Обидно же уйти просто так, ни с чем. И глупо. Я, может, тоже хотел бы
иметь сына. - Марк встал,  опираясь  на  обитое  липким  желтым  винилом
кресло. - Но есть условие, почти не выполнимое. Этот мальчик  не  только
во всем должен был бы походить на меня, но и вообще не иметь в  себе  ни
капли чужого - мыслей, крови, запахов, желаний. Все мое: я,  но  моложе,
чуточку тоньше, умнее и дальновиднее.
   С острым чувством прекрасного... Я научил бы его любить то, что стоит
любить, научил бы и ненавидеть. И смеяться. Марк-второй... о,  он  нашел
бы средство быть счастливым,  свое  собственное  средство...  Пойдем  на
воздух, Митя, допивай, здесь разит, как в борделе.
   - Я сотню раз говорил, что тебе нужно поискать приличную  женщину,  -
проворчал адвокат, выбираясь из-за стола. - Счет, пожалуйста, девушка! -
повысил он голос, разворачиваясь корпусом в сторону бара. - Чего тебе не
хватает, так это нормальной  семейной  жизни.  Так  или  иначе  к  этому
приходят все.
   Я, например...
   Марк, сунув  подплывшей  официантке  в  мятом  кокошнике  четвертной,
по-лошадиному откинул голову и  неожиданно  захохотал,  хлопая  себя  по
карманам джинсов. Та  было  шарахнулась,  но  вдруг  ее  лицо,  серое  и
пористое, с  губами,  словно  намалеванными  густым  суриком,  вспыхнуло
нежным румянцем.  Ероша  волосы  и  смахивая  слезу,  Марк,  еще  слегка
задыхаясь, проговорил:
   - Все нормально, не пугайтесь. Приятель развеселил. Спасибо, девушка.
   - Заходите еще. - Официантка кивнула, не сводя глаз с Марка.  Сейчас,
оживленное смехом, лицо его было  необыкновенно  привлекательно,  словно
высвечено изнутри, так что глаза сделались густо-синими, а губы,  обычно
сосредоточенно сжатые и сухие,  улыбались,  и  было  видно,  что  нижняя
очерчена необычно, с забавным изгибом -  тем,  что  в  прошлом  столетии
игриво именовался "луком Амура".
   - Ты, например... - передразнил он, обращаясь к адвокату. - Сам-то ты
пальцем о палец не ударил ради этого. Где твои  чада  и  домочадцы?  Где
волны и ослы, где тучные поля? Дима, не валяй дурака.  Мы  оба  взрослые
люди, к тому же оба при деле,  как  бы  там  оно  ни  называлось.  -  Он
нахмурился, совсем детская складка сморщила тонкое переносье. -  За  эти
годы я знал с десяток тех, кого  ты  называешь  "приличными  женщинами".
Поверь, я охотно дал бы отрубить себе руку или ногу, лишь бы никогда  не
иметь перспективы поселиться с какой-нибудь из них под одной  крышей  и,
что называется, вести  совместное  хозяйство.  И  я  сделаю  все,  чтобы
никогда между мной и моим сыном не стояла такая особа. Как - не знаю. Не
спрашивай меня. Это из области фантастики.  Но  ведь  сказано  же,  черт
побери:
   Исаак родил Иакова, а Иаков  кого-то  там  еще  -  и  так  далее,  до
бесконечности.
   Почему? Где тут их женщины - жены, наложницы? Уверяю  тебя,  все  это
неспроста...
   Под подошвами адвоката  хрустел  гравий  перрона.  Несло  тепловозным
выхлопом, старуха торговала мелкими мятыми грушами. Жаркий  ветер  гонял
пыль, и дежурный по станции заслонял лицо  жесткой  фуражкой  с  красным
верхом.
   Неспешно подполз фирменный скорый, и  Марк,  подхватив  приятеля  под
руку, в два счета уломал проводницу взять их. Все эти разбитные  бабенки
в поездах, ресторанах, на вокзалах и за прилавком таяли перед ним. Этого
секрета адвокат никогда не мог понять. Была в Марке какая-то  неуловимая
легкость, лишенная и тени  привычного  всеобщего  хамства.  Даже  прямой
отказ он встречал с улыбкой, тем вернее в конце концов добиваясь своего.
Самому Дмитрию Константиновичу все подобное давалось  с  трудом  -  даже
объяснения с кассиршей в угловом гастрономе, замотавшей сдачу.
   Минутой позже они .уже стояли в коридоре  спального  вагона,  и  Марк
нетерпеливо  переминался  с  ноги  на  ногу.  Поезд  тронулся,  и   едва
неуклюжее, ящиком, здание вокзала уползло направо, а колеса загремели на
выходных стрелках, он, словно и не было паузы, вдруг проговорил:
   - Я вижу, ты не понимаешь, о чем я. Не ломай голову. Все это  ерунда.
Я и сам до конца не разобрался, есть ли тут какой-то смысл. Может  быть,
мне следовало бы усыновить какого-нибудь парнишку. Вот  так  -  взять  и
усыновить. Чем не выход?
   Адвокат слабо махнул рукой и отвернулся.
   - Ну хорошо, хорошо! - воскликнул Марк. - Забудем. - Обеими руками он
рванул раму окна вниз - ударило ветром, взлетели желтые занавески. - Все
это тебе не по душе, я знаю. Только не надо дуться на меня, Митя.
   - Ты, Марк, просто не представляешь себе, о чем  речь.  Я  не  говорю
уже, что сама по себе процедура довольно сложна...
   - Ну, если я не могу украсть или сотворить из воздуха  Марка-второго,
придется преодолеть и это.
   - Для одинокого мужчины это практически недоступно.  Этим  занимается
специальная комиссия, которая никогда не допустит...
   Марк прищурился, подставляя разгоряченное лицо ветру.
   - Положим, видывали мы комиссии и покруче.
   - Да не в этом дело в конце концов.
   - А в чем же?
   - В том, готов ли ты взять на себя... ну, ответственность, что ли. Но
и это еще не все... Вот что, мы когда будем в Москве?
   - Около четырех.
   - Ну и отлично. У меня есть еще одно дело сегодня, я надеюсь успеть.
   Если у тебя ничего срочного,  я  просил  бы  тебя  поехать  со  мной.
Времени это займет немного.
   - Я готов, ты же знаешь. Что-нибудь серьезное?
   -  Нет.  Обычная  служебная  рутина,  но  мне  кажется,  тебе   будет
любопытно.
   - Вот как. Что бы это могло быть?
   - Все увидишь на месте, - пообещал адвокат,  усаживаясь  на  откидное
сиденье  и  выворачивая  шею,  чтобы,  не  меняя  позы,   взглянуть   на
расписание. - Терпение - добродетель мудрых,  как  любил  говорить  один
хорошо мне знакомый профессор общего права, пересидевший на кафедре трех
вождей и завершивший свою карьеру в кресле  замначальника  управления  в
доме на Лубянке. Неожиданный, мягко говоря, финал. Тем не  менее  у  нас
сохранились вполне теплые отношения. Теперь он на пенсии, разводит лилии
под Звенигородом.
   Марк не слушал его, рассеянно глядя в окно, за которым  перебрасывали
эхо пролеты моста через Оку...

***

   На площади у Курского к стоянке такси вилась нескончаемая очередь, но
они довольно  быстро  нашли  частника,  согласившегося  подкинуть  их  в
Сокольники.
   Марк сидел молча и, только когда машина,  не  доезжая  Преображенской
площади, свернула налево, а затем еще раз и еще, спросил:
   - Так куда все-таки мы направляемся? Что за таинственность, Митя?
   - Погоди, - отвечал адвокат, кладя руку на  плечо  водителю.  -  Все,
приехали. Здесь, пожалуйста...
   Водитель "Москвича" развернулся и ускакал  по  щербатому,  годами  не
знавшему ремонта асфальту, и они остались на улице, где по одну  сторону
тянулся ряд  кособоких  мещанских  построек,  а  по  другую  -  зеленела
чугунная ограда. За ней в глубине виднелся  краснокирпичный  трехэтажный
особняк, совсем почерневший  от  времени,  а  далее  -  серые  складские
корпуса. Неведомая сила вырвала и опрокинула решетку  в  двух  или  трех
пролетах, и там, на обгрызенной кирпичной тумбе,  расслабленно  восседал
рослый детина в надвинутой на уши синей фуражке.
   Адвокат, однако, проигнорировал пролом с детиной и направился к будке
проходной, где вахтер в такой же фуражке приветствовал его кивком.
   - Это со мной, - бросил Дмитрий Константинович, проходя без задержки,
и Марк последовал за ним по бетонированной дорожке, бордюры которой были
свежо выбелены известкой. - Заведение основано известным  тебе  Алексеем
Федоровичем Кони в тысяча восемьсот восемьдесят  первом  году,  то  есть
ровно сто лет назад, в память убиенного императора Александра. Тогда оно
называлось исправительным приютом для малолетних преступников,  ныне  же
это спецшкола Мосгороно, хотя суть осталась той же.  Место  в  известном
смысле  привилегированное  -  чтобы  сюда  угодить,  нужно  долго  ждать
очереди.
   - Не пойму, я-то тебе зачем понадобился?
   - Ты? А так, для общего развития. Разве ты  не  хотел  мальчика?  Ты,
наверное, и понятия не  имеешь,  что  здесь  за  контингент.  Лингвисты,
поэты,  актеры,  сверходаренные  механики  и   математики...   А   какие
психологи! Это те, что приспособились и выжили. В то же время  процентов
тридцать из них - потенциальные клиенты психиатра, в частности, "бегуны"
- эти регулярно удирают и пропадают на два-три месяца. Бегут без  всякой
цели, добираясь до Кавказа и Зауралья.
   - А охрана?
   -  Что  охрана?  Вольнонаемные.  Периметр  ты  сам  видел.  Тут  есть
парнишка, который по совершенно отвесной бетонной стене  поднимается  до
уровня четвертого этажа...
   - Значит, это не по линии МВД?
   - Разумеется, нет. Эти дети неподсудны по возрасту,  хотя  среди  них
есть часть совершенно профессиональных правонарушителей. Остальные -  из
обычных школ, балласт, от которого очень хотели избавиться, или  сироты,
которым не нашлось места в интернате. Например, потому,  что  парень  не
понял, что фломастеры на соседней парте принадлежат не  ему...  Сюда.  -
Адвокат поднялся на крыльцо особняка и распахнул дверь, пропуская  Марка
вперед. - Нас должны встретить. Года три назад я проработал  здесь  лето
воспитателем. У меня было достаточно иллюзий,  но  со  многими  пришлось
расстаться, когда парнишка, которого я сделал в группе своим помощником,
накатал на меня жалобу в  прокуратуру,  приписав  мне  все,  что  с  ним
проделывали в разных местах за его короткую жизнь.
   Там ее и рассматривать не стали - хотя бы потому, что за три месяца я
бы не успел сотворить и половину всего этого  свинства.  Я  не  был  ему
понятен, а потому представлял угрозу. Здешним персоналом этот  маленький
Макиавелли вертел как хотел. О, вот и Татьяна Наумовна...
   Навстречу им по коридору шла гвардейского  роста  блондинка  в  узкой
юбке с разрезами по бокам и пестрой шелковой блузе  с  бантом  у  горла.
Свою небольшую голову она несла твердо,  пышные  волосы  развевались  на
ходу, каблуки отщелкивали расстояние с неумолимой  точностью.  При  виде
чужих ее замороженное лицо распустилось в приветливую улыбку:
   - Дмитрий Константинович!.. А мы вас ждали  еще  днем.  Проходите  ко
мне, я сейчас пошлю за Пановым. Ребята в мастерской.
   Они вошли в кабинет, где, кроме голого стола,  телевизора  и  шеренги
жестких стульев из гнутой фанеры у стены, ничего не было. Когда дверь за
блондинкой  закрылась,  адвокат,  со  вздохом  опускаясь   на   сиденье,
проговорил:
   - Татьяна Наумовна - обыкновенная садистка, рекомендую. Почему  ее  и
привлекает эта работа. Где бы еще она смогла так развернуться...
   - Их что - бьют?
   - Персонал - практически нет. Все делается руками самих детей.  В  их
среде выращивают мелких  паханов,  которые  и  осуществляют  карательные
функции.
   Кайф  Татьяны  Наумовны  -  в  сладострастном  уничтожении   личности
маленьких мужчин.
   Ей много не везло в интимной  жизни.  Принцип  прост:  попадая  сюда,
ребенок лишается всяких прав, в том числе и  прав  человека.  Считается,
что от этого он испытывает благотворный шок,  возвращающий  его  в  лоно
общества.
   - А что они делают в мастерской?
   - Как - что? Работают. Бьют жидов. Это  местный  термин.  Сколачивают
ящики для овощей.  Спецшкола  -  рентабельное  предприятие,  на  деньги,
заработанные  ею,  ГОРНО  содержит   три   других   интерната.   Обычный
принудительный детский труд.
   Здесь сто шестьдесят человек. От восьми до пятнадцати лет. А чего еще
ожидать?
   Труд у нас, как известно, - от всех болезней.
   - Слушай, Дима, но за что все-таки они здесь?
   - Драки, кражи. Соучастие в грабежах.  Наводки.  Бродяжничество.  Как
правило, их используют взрослые, а потом  подставляют.  Эти  идут  через
милицию.
   Много таких, которых  невзлюбила,  скажем,  учительница  в  начальных
классах. Я сам видел, как ради того, чтобы избавиться от такой  паршивой
овцы, три десятка детей превращают в сексотов, чтобы накопить факты  для
комиссии  по  делам  несовершеннолетних...  Да  мало  ли...   Опять   же
распавшиеся  полуинтеллигентные  семьи.  Отец  ушел,  мать  в  отчаянии,
ребенок отбился от рук. Тут срабатывает комплекс Медеи -  мать  начинает
делать все, чтобы ухудшить положение. В конце концов  сама  же  и  сдает
сына сюда, порой почти сразу отказываясь от  родительских  прав.  Своего
рода месть отцу. Но ему-то, как правило, уже на все наплевать...
   Вот сейчас  приведут  Панова.  Он  не  в  мастерской,  Татьяна  врет.
Мальчишка третий день сидит в карцере, потому  что  отказался  работать.
Родных нет, сгинули куда-то, один дед в деревне за Можайском, но и  тому
он не нужен. Одиннадцать лет, здесь он  -  четвертый  месяц.  Совершенно
асоциален, но при этом абсолютная память, золотые руки, отличная голова.
Одна странность - практически не ощущает боли.  Может  упасть  лицом  на
асфальт только для того, чтобы развлечь приятелей, и встанет с  улыбкой.
Не жесток, не зол, но, в сущности, - безнадежен. Не  поддается  никакому
воздействию. Отсюда уйдет на малолетку - помогут,  потом  поднимется  на
взросляк.  Сюда  попал  за  квартирные  кражи.  Ты  погуляй  пока,   мне
необходимо поговорить с ним. Коллегия вручила  мне  защиту  его  старших
соучастников, тут нужна конфиденциальность... Если спросят, скажешь,  ты
здесь с Семерниным, адвокатом.
   Марк хотел было сказать что-то, но дверь  распахнулась  и  в  кабинет
втерся парнишка в чистой голубой рубахе в клетку и хлопчатых штанах, еще
хранящих складку. Остановившись у стола, он завертел круглой, стриженной
под ноль головой, оценивая обстановку. Кожа у него была  полупрозрачная,
как снятое молоко, а глаза  яшмово-серые,  туманные,  опушенные  густыми
девическими ресницами.
   - Что так долго? - спросил адвокат, кивая Марку на дверь. - Тебя что,
Александр, переодевали?..
   Марк  шагнул  в  коридор,  где,  словно  изваяние  на  носу  корабля,
возвышалась Татьяна Наумовна.
   - Вы сотрудник  Дмитрия  Константиновича?  -  очень  высоким  голосом
осведомилась она, пропуская его  вперед.  Марк  кивнул.  -  Насколько  я
помню, вас не было в прошлый раз. Хотите осмотреть школу?
   - Спасибо. - Марк сухо поклонился. - Я немного устал. Если  можно,  я
побуду на воздухе. У вас, кажется, неплохой сад. Не могу позволить  себе
отнимать у вас время.
   -  Ради  Бога,  наоборот  -  мы  всегда  рады  гостям.  Школа  у  нас
образцовая, есть на что взглянуть. Порядок, гигиена, нормальные  условия
для развития.
   Многие дети, попав сюда, буквально расцветают -  они  и  в  семье  не
получали такого ухода  и  питания.  Здесь,  знаете  ли,  почти  половина
сироты, а если родители и имеются, то это такой контингент...
   - Еще раз благодарю вас, - прервал женщину Марк. -  Так  как  я  могу
пройти в сад?
   - Прямо по коридору, слева дверь, там не заперто. Если охрана спросит
- скажите, Татьяна Наумовна разрешила.
   Марк пошел по скрипучему паркету, натертому красным. Слева  и  справа
тянулись помещения без дверей, где стояли идеально  заправленные  синими
солдатскими одеялами койки. Пахло уборной. Стены были выкрашены в  серое
и  слегка  обшарпаны  на  уровне  его  бедра.  Было  оглушительно  тихо.
Достигнув двери, он оглянулся - женщина упорно смотрела ему вслед.
   Спустившись по ступеням бетонного крыльца, Марк оказался в  саду.  Он
был стар, почва под  корявыми  яблонями  утоптана  до  звона,  а  многие
деревья словно ощипаны на  высоту  человеческого  роста.  Марк  побродил
немного,  а  затем  направился  на  звуки,  доносившиеся  из  помещения,
поначалу показавшегося ему  складским.  Там  гудел  какой-то  двигатель,
повизгивала циркулярная пила, стучали молотки. За все это  время  он  не
встретил ни души, и только когда приблизился к  куче  влажных  опилок  у
стены здания, из-за нее донесся хрипатый голос:
   -  Слышь,  кент,  курить  есть?  Марк  обошел  кучу  -  под   стеной,
скорчившись, сидел парнишка лет десяти, гремя спичечным коробком.
   - Ты что здесь делаешь? - спросил Марк, и в  мгновение  ока  парнишка
исчез. Куда он подевался -  Марк  так  и  не  понял,  похоже,  юркнул  в
какую-то дыру за трубой вентиляции. Толкнув тугую дверь, он  оказался  в
узком полутемном предбаннике, шум стал громче, в нем различались  теперь
голоса. Он сделал несколько шагов, потянул  к  себе  еще  одну  ручку  и
застыл на пороге.
   Так в принципе он и представлял себе ад.  Мутно  освещаемый  большими
голыми лампами воздух был желто-серым и почти непрозрачным. Помещение  с
рядами обитых железом столов тянулось вдаль, исчезая во  мгле,  а  слева
белела под потолком пирамида свежесколоченной тары. За столами он  видел
одни  спины,  много,  больше  сотни,  шевелящиеся,   обтянутые   дешевой
серо-коричневой тканью, вздрагивающие и  перемещающиеся  в  такт  ударам
множества молотков. Кроме спин, были только затылки  -  всех  мастей.  И
сейчас же в ритме работы послышались какие-то перебои  -  его  заметили.
Откуда-то из дальнего угла мимо верстаков скорым шагом к  нему  двинулся
человек в тенниске  и  кедах.  Вблизи  он  оказался  небрит,  с  бойкими
желто-карими глазами и мягким старушечьим носом.
   - В чем дело? - крикнул он, приближаясь.  -  Вы  кто?  Марк  выставил
ладонь.
   - Татьяна Наумовна разрешила.
   - А-а! - крикнул человек. - Так бы и сказали. Ладно. Молотки умолкли.
   Теперь все лица были повернуты к Марку. Он переступил с ноги на ногу,
не зная, что с собой делать под этими взглядами. Человек, потеряв к нему
интерес, ушел в темноту. Внезапно  Марк  услышал  новый  звук  -  словно
отдаленное церковное пение.
   Сотня ртов издавала его, и звук  этот  креп  и  усиливался  с  каждой
секундой, а глаза детей были  неотрывно  прикованы  к  Марку.  Мгновение
спустя звук стал нестерпимым.
   - Га-а-а! - глумливо ревела мастерская, не отпуская Марка,  заставляя
его втягивать голову в плечи.  -  Га-а-а!  Он  толкнул  спиной  дверь  и
попятился.
   Навстречу ему под яблонями неторопливо шел адвокат.
   -  Ты  здесь,  -  сказал  Дмитрий  Константинович,   с   любопытством
разглядывая Марка. - Я закончил. Мы можем ехать. Как впечатление?
   - Не знаю. - Марк потряс головой, избавляясь от шума  в  ушах.  -  Во
всяком случае, ненавидеть их уже научили.
   - Идем. Нам здесь нечего больше делать. Если ты не  будешь  очень  уж
отбиваться, на  следующей  неде