ет  бумагу.  Она
сидела не двигаясь, потом перевела взгляд на лицо Марка, что-то дрогнуло
в ней и погасло, сменившись полным покоем.
   - Все, - сказал Марк, энергично потирая руки. -  Ну  и  смердит!  Как
всякий незаконно состряпанный документ. В унитаз его!
   Лина поднялась, подошла к столу и провела пальцем по  легкому  налету
пыли на его поверхности.
   Марк на кухне разливал в бокалы шампанское.
   - За твое счастье! - произнес он. - Ты выпьешь со мной глоток?
   - Да. - Женщина легко  прикоснулась  к  его  бокалу  краем  своего  и
медленно, ощущая на языке ледяную колючую горечь, с наслаждением  выпила
все.
   Марк щелкнул клавишей магнитофона  и  принес  из  спальни  канделябр,
чтобы зажечь свечи.
   - Кутить, так по всем правилам, - сказал он. -  В  детстве  я  мечтал
жить в замке, при свечах. А ты?
   - А я хотела всю жизнь протанцевать на сцене.
   - Все еще может сбыться...
   - Я мечтала стать балериной...
   - Лина! - воскликнул Марк. - Да ведь мы с тобой никогда не танцевали.
   Ты послушай, какой блюз. Ну, вставай же!
   - Марк! Она вдруг до слез покраснела.
   Он взял Лину за руки  и  осторожно  вывел  из-за  стола,  на  котором
трепетали три свечи в  старом  бронзовом  канделябре.  Слегка  приглушил
музыку, и стало слышно, что за темным окном  снова  стучит  дождь.  Лина
как-то боком повернулась к нему и положила ладонь на его  плечо.  Другая
рука, с браслетом, безвольно повисла вдоль ее тела.
   Марк обнял Лину и, двигаясь в такт музыке, прикрыл глаза.
   В начале июля на Москву обрушилась чудовищная жара, от которой в доме
не было спасения.
   Лина бродила по комнатам с отекшими  щиколотками,  с  воспаленной  от
пота кожей, к которой страшно было прикоснуться: от самой  легкой  ткани
на  ней  появлялись  рубцы.  Лина  обматывала  живот   мокрым   махровым
полотенцем или лежала в прохладной воде, открыв  дверь  в  ванную.  Марк
боялся приближаться и только упрашивал поменьше пить.
   В конце  концов,  созвонившись  с  каким-то  приятелем,  он  уговорил
бедняжку, пока не спадет жара, на пару недель уехать на Рижское взморье.
У приятеля имелся там  большой  дом  в  дюнах,  машина  и  матушка-врач,
которая могла присмотреть за будущей  матерью,  пока  Марк  окончательно
приведет дела в порядок и приедет за  ней,  чтобы  вернуть  домой  перед
родами.
   Лина была согласна.
   В среду  решено  было  уехать  из  расплавленного  жарой  города  уже
окончательно. Марк покинул дом рано, Лина поднялась вслед за ним, чтобы,
пока не навалилось пекло, спуститься в магазин за продуктами  в  дорогу.
Был восьмой день второго месяца лета. До  родов  Лины  в  конце  августа
оставалось не так уж и много времени, которое  ей  хотелось  провести  в
покое - она могла позволить себе дней двадцать расслабиться у моря.
   При выходе из лифта она столкнулась с генералом Супруном в мундире, в
окружении свиты возбужденных. чем-то молодых людей. Как ни  торопился  к
себе Петр Алексеевич, соседка все же была  остановлена  за  локоток  его
властной рукой.

***

   - Сегодня раненько видал вашего супруга - все спешит  куда-то...  Как
он поживает? - проговорил генерал, на полшага отступив вместе с  ней  от
лифта, давая своим орлам возможность в него погрузиться.
   - Нормально, - обронила  Лина  и,  не  желая  поддерживать  разговор,
отодвинулась от Супруна, как бы предлагая ему присоединиться к ожидающим
в лифте спутникам.
   - А вы,  Линочка,  все  хорошеете,  -  не  унимался  генерал,  сладко
подмигивая и, словно ненароком, касаясь указательным пальцем ее круглого
живота, - неплохо себя чувствуете, а?
   Лина поняла, что еще секунда, и случится ужасное - она  ударит  этого
отвратительного старика. "Что же это со мной  творится?  -  мелькнуло  в
ней, когда, резко и неуклюже развернувшись, она  торопливо  выбежала  из
подъезда на показавшийся свинцово-синим солнечный свет. - Сейчас еще  не
хватало расплакаться..."
   Глубоко задышав и преодолев судорогу тошноты, Лина достала из кармана
хозяйственной  сумки  темные  очки  и  пошла  прочь  от  дома,  стараясь
держаться в тени. Она была в ситцевом сарафане, однако ее открытая спина
и волосы, собранные в пучок под  шляпкой  из  белой  соломки,  мгновенно
взмокли. Воздух был неподвижен, густ, полон пыли  и  удушливых  запахов;
Лине нестерпимо захотелось вернуться домой,  но,  обернувшись  и  увидев
стоящую у подъезда черную служебную "Волгу" генерала, она лишь  ускорила
шаг.
   В продуктовом дышать стало как будто легче, но пришлось потолкаться в
очереди, так что, когда Лина выбралась оттуда и отправилась купить еще и
хлеба,  а  затем   отыскать   какие-нибудь   фрукты,   ее   преследовало
единственное желание: наконец-то оказаться дома, выпить кувшин холодного
компота, сбросить липкую одежду, погрузиться в  воду  и  лежать  там  до
самого вечера...
   Едва женщина, нагруженная покупками, переступила порог квартиры,  как
сразу же услышала настойчивую, трель телефона. Босиком она  пробежала  к
письменному столу, схватила трубку и услышала голос Марка:
   - Полиночка, где ты была? Я звоню уже почти час.
   - В магазине, - раздраженно сказала Лина,  чувствуя,  как  зудит  все
тело и внутри болезненно толкается ребенок, - ведь мы решили, что если у
тебя  нет  времени  заняться  покупками,  в  эту   преисподнюю   следует
отправиться мне...
   - Прости, - перебил Марк, - я очень тороплюсь. Не нужно  было  никуда
ходить, раз тебе не хотелось... Детка, я забыл дома записную книжку, она
в одном из ящиков стола справа, отыщи ее, пожалуйста...
   Лина, прижимая трубку к щеке, обогнула стол, опустилась в  кресло  и,
неуклюже нагнувшись, на четверть выдвинула верхний ящик.  "По-моему,  во
втором", - донеслось до нее. Рывком дернула нижний -  и  тотчас  увидела
небольшую записную книжицу в потертом кожаном переплете.
   - Да, - сказала она в трубку.
   - Найди по алфавиту фамилию Михельсон...
   - Нашла...
   - Инициалы А.Р.?
   - Да.
   - Мне нужен домашний и рабочий номер. Лина продиктовала и спросила:
   - Это все?
   - Спасибо, моя хорошая, - проговорил Марк, - ты меня очень выручила.
   Вернусь домой через пару часов...
   Лина положила трубку и откинулась в кресле. Полированная  поверхность
стола была кое-где поцарапана и уже покрыта тонким  слоем  серой  тонкой
пыли.
   Женщина вздохнула и, изогнувшись боком, стала задвигать оба  ящика  -
верхний и второй. Первый легко встал на место, однако тот, что  был  под
ним, заклинило, и ей пришлось почти полностью вынуть последний,  третий,
чтобы второй наверняка вошел в свой паз.
   Ящик поддался сразу, потому что был почти пуст, не  считая  газетного
свертка.  Лина  вынула  его,  удивляясь  тяжести,  положила  на  стол  и
развернула.
   Перед ней лежал пистолет - совершенно настоящий.  Она  коснулась  его
влажными пальцами: оружие было гладким, слегка маслянистым  и  холодным.
Решив,  что  именно  громоздкий  сверток  оказался  причиной  заминки  с
задвиганием, Лина опустила оружие в  третий  ящик,  стоявший  теперь  на
полу, и,  скомкав  ворох  газетной  бумаги,  отправилась  ее  выбросить.
Женщина все еще была в шляпе и на ходу сняла ее. Затем на  кухне  выпила
два  стакана  желтоватой  кипяченой  воды,   сразу   снова   взмокла   и
освободилась от одежды. Вернулась в комнату, чтобы  привести  в  порядок
стол, по пути накидывая легкий халат.
   Ящик с пистолетом вернулся на место.  Второй  последовал  за  ним.  В
верхнем, все еще наполовину выдвинутом, лежали какие-то бумаги и  стопка
розоватых салфеток. Лина взяла одну, чтобы протереть поверхность  стола.
Пыли было куда больше, чем казалось поначалу, так что пришлось взять еще
пару салфеток. Комкая их, Лина подумала, что вот, Марк когда-то не велел
ей даже приближаться к этому столу, сам же  не  в  состоянии  даже  пыль
стереть... Зазвонил телефон - это была Манечка, у которой на работе  все
отправились за мороженым.
   Поболтав с матерью о предстоящем отъезде, Лина пообещала  сегодня  же
вечерком заглянуть к ней. Выслушивая длинный монолог  о  том,  насколько
неразумно они с  Марком  поступают  и  как  неполезны  дальние  переезды
беременной женщине, будущая мать рассеянно взяла из все еще  выдвинутого
ящика сложенный пополам плотный лист глянцевой бумаги и развернула его.
   У нее задрожали пальцы и гулко заколотилось сердце.
   - Лина? - словно с другой планеты услышала она голос Манечки.
   - Да! - хрипло отозвалась та.
   - Куда ты пропала, доченька? Ты меня хорошо слышишь?
   - Конечно, -  сказала  Лина,  превозмогая  головокружение,  -  я  все
поняла, мама. Вечером поговорим.
   Она опустила трубку на рычаг и  отключила  телефон.  Затем  осторожно
взяла лист с письменного стола и опустила в ящик,  ящик  же  вернула  на
место. Ей не нужно было читать этот документ - Лина с одного взгляда его
узнала. Это было их с Марком  "соглашение",  где  говорилось,  на  каких
условиях она отдаст ему ребенка. Внизу стояла ее подпись и дата.  Именно
эту бумагу он торжественно уничтожил у нее на глазах, и именно этот  его
жест был фантастическим лицемерием!
   Где-то в доме задребезжал звонок - Лина,  вздрогнув,  прислушалась  и
поняла, что слышит звук параллельного аппарата, стоящего в спальне.  Она
яростно вырвала шнур из розетки у  окна.  Стало  тихо.  Ее  била  мелкая
ознобная дрожь.
   - Ты паршивый лжец, Марк Кричевский, ненавижу  тебя!  -  сказала  она
вслух. - Это лицо, улыбку, эти вкрадчивые движения сильной кошки  и  то,
как ты говоришь - рассудительно, веско и  спокойно.  Ненавижу  мужчин  -
всех вместе взятых, с этой  их  самоуверенной  претензией  считать  себя
хозяевами положения...
   - Всхлипывая, Лина отправилась на кухню. - И я еще плачу, дура, какая
мучительная насмешка - эта жизнь, не дающая ни истинной  веры,  ни  даже
сомнительного спокойствия безверия... Стоп, закончим на этом. Теперь уже
все равно...
   Умывшись, накрасила губы розовой  помадой,  припудрила  лицо,  надела
широкое цветастое платье и отправилась в спальню, где  в  чемоданчик,  с
которым явилась в этот дом, сложила лишь самое  необходимое:  косметику,
белье, халат, кое-что из одежды. Манечку она  решила  не  предупреждать,
поскольку имела свой ключ от квартиры матери, однако и без записки Марку
уходить не следовало.
   Лина вынесла  чемодан  в  прихожую,  прихватив  с  письменного  стола
блокнотный листок и  карандаш,  и  даже  успела  зайти  в  кухню,  когда
раздался щелчок отпираемой входной двери. Хрустнув сломанным карандашом,
она швырнула его и скомканную бумажку в мусорное ведро...
   Бешенство, как пыльный горячий смерч, охватило ее всю, едва  раздался
голос Марка, но огромным усилием воли она вогнала  этот  сухой  огонь  в
себя.
   - Привет! Ты на кухне? Как жарко... Что у нас есть попить?
   Лина молча стояла у окна и смотрела,  как  Марк,  отирая  еще  свежим
носовым платком нос и шею, приближается к  ней.  Его  кремовая  шелковая
рубаха с короткими рукавами была расстегнута до пояса.
   Она шагнула к табурету и  села,  опустив  голову.  Где-то  в  стороне
раздался липкий звук открываемого холодильника, затем послышались шаги и
звук льющейся в стеклянный стакан жидкости. Предчувствие того,  что  она
не сможет скрыть своего отвращения, слыша, как он эту воду  пьет,  гулко
глотая и блаженно постанывая, заставило Лину  стремительно  подняться  и
почти выбежать.
   Марк удивленно посмотрел ей  вслед.  Он  медленно  остывал  от  своей
беготни. В кармане лежали билеты на Ригу, где их  должен  был  встретить
приятель.
   Михельсон получил координаты Дмитрия, тот завершит  все  дела  здесь.
Когда Марк вернется в Москву,  удобно  устроив  Лину,  он  встретится  с
генералом уже без нее, чтобы раз и навсегда  обезопасить  себя,  жену  и
ребенка...
   - Детка, ты обедала? - крикнул он, на ходу сдергивая сырую  рубаху  с
плеч и отправляясь принять душ. - Если нет,  то  подожди  меня  четверть
часика, я хочу еще и побриться, а потом  мы  поедим  вместе.  Ты  уже  и
чемодан собрала?
   Извини, что я заставил тебя бегать по магазинам. - Марк прикрыл дверь
ванной и включил воду. - Господи, вот блаженство... - пробормотал он.
   "Отлично, - сказала себе Лина, - я накормлю тебя  напоследок,  потому
что объясняться с голодным мужчиной не только глупо, но и  бессмысленно.
Однако сидеть за одним столом, бороться с собой и слушать  твою  ложь  -
выше моих сил".
   Лина накрыла на кухне: разогрела котлеты, поставила салат из  огурцов
с зеленым луком и сметаной, стакан  с  компотом,  затем  села,  поджидая
Марка.
   Он появился  минут  через  пять  в  футболке  и  джинсах,  с  мокрыми
потемневшими волосами, пахнущий лимонной горечью хорошей туалетной  воды
и совершенно расслабленный.
   - Ты не обедаешь? - удивился он.
   - Я не голодна, - коротко ответила Лина, - жарко. Ты будешь окрошку?
   - Еще бы! - сказал Марк.
   Она наполнила тарелку и поставила перед ним.
   - Положи сметану...
   - Спасибо, - сказал хозяин дома и неторопливо придвинул к себе  хлеб,
- мне без тебя неинтересно обедать...
   Лина упорно молчала за его спиной, перекладывая котлеты из  сковороды
на тарелку. Запах пищи разбудил в ней чувство  голода,  она  представила
вечно пустой холодильник Манечки, ее кудахтанье, слезы, - и  виноват  во
всем был этот  сильный  мужчина,  не  терявший  аппетита  ни  при  каких
обстоятельствах. Волна нестерпимой детской обиды захлестнула ее  -  Лина
выбежала из кухни и без сил рухнула в кресло за письменным столом.  Марк
появился на пороге через секунду.
   - Что происходит? - спросил он.
   - Ничего! - фыркнула Лина.
   - Я же вижу... - сказал он.
   - Иди ешь свой обед, - с ненавистью произнесла она.
   - Мне что-то расхотелось.
   - Вот как? - сказала Лина. - Какие мы чувствительные...  Привыкай.  Я
сейчас ухожу от тебя к Манечке. И не вздумай там появляться. Если бы  ты
знал, до чего ты мне отвратителен...
   - Не правда, - произнес мужчина, приближаясь  и  неотрывно  глядя  на
опущенную темноволосую гладкую макушку жены, на ее остро поднятые плечи,
на обтянутую тонкой тканью отяжелевшую грудь, притиснутую к краю  стола.
- Повтори это, глядя мне в глаза. Ты не умеешь по-настоящему ненавидеть,
Лина.
   - Умник, - прошептала она. - Тем хуже... Зачем ты обманул меня, Марк?
- Она вскинула голову,  и  он  поразился  румянцу,  вспыхнувшему  на  ее
совершенно бескровном лице. - Ты обманул меня, как  последнюю  девку,  -
медленно повторила женщина, - разыграл передо мной спектакль... Здесь, в
ящике стола, бумага, которую ты якобы сжег,  тем  самым  доказывая,  что
понимаешь мои чувства и идешь мне навстречу.
   - Мне необходимо было успокоить тебя.
   - Зачем?
   - Потому что мне казалось, я догадываюсь, что ты испытываешь.
   - Значит, так? - произнесла Лина. - И, понимая это, ты все-таки решил
по-своему: обмануть меня, а затем сделать то, что было тобой задумано...
Верно?
   Не приближайся ко мне,  Марк!  Ты  сжег  какую-то  бумажку  вместе  с
конвертом, а эта продолжала лежать в твоем столе?
   - Да я начисто забыл о ней, - воскликнул Марк, -  об  этой  проклятой
бумаге!.. Она валяется там с осени... Почему же ты, когда обнаружила ее,
не уничтожила сразу? Сделай это сейчас, если для тебя  она  имеет  такое
значение!
   - Вот уж нет,  -  сказала  Лина,  рывком  выдвигая  ящик,  -  я  даже
прикасаться к ней не намерена. Вот она здесь. Возьми и уничтожь ее сам.
   - Отлично, - проговорил Марк,  обойдя  стол  и  взяв  двумя  пальцами
глянцевый листок. - Все верно, это наш, так сказать, брачный контракт. Я
кладу его перед тобой, иду на кухню, вот спички... правильно,  оставайся
на месте, смотри!
   Лина отодвинулась от стола вместе с креслом, брезгливо наблюдая,  как
на блюдце корчится, догорая, комок  смятой  бумаги.  В  воздухе  растаял
горьковатый дым. Когда Марк, неся блюдце перед собой, прошагал на кухню,
она вновь протерла стол розовой салфеткой.
   Когда он возвратился, она сидела совершенно неподвижно.
   - Пойдем поедим, - устало сказал Марк, - ты голодна, наверное.
   - Ты не человек, а какая-то бесчувственная машина, - сказала Лина.  -
Позволь мне уйти из твоего дома!
   - Нет, - произнес Марк. - Тебе незачем  уходить.  Ты  беременна  моим
сыном. Мы должны остаться вместе. Женщина промолчала.
   - Ты ведь понимаешь, что твой уход, Лина, ничего не решает. Я не хочу
отравлять жизнь ребенка нашими с тобой семейными разборками.  Он  важнее
нас обоих. Он должен родиться и жить с нами.
   - С нами? -  Лина  вздрогнула,  словно  от  ожога.  -  А  разве  "мы"
существуем?  Ты,  как  и  прежде,  хочешь  управлять  мной,  ничего   не
испытывая, кроме ловко скрываемой неприязни. Разве мы любим друг  друга?
И разве мы с тобой - действительно муж и жена?
   - Я не испытываю никакой неприязни, - сказал Марк,  -  ты  мне  очень
дорога... Позволь мне убрать  из  прихожей  этот  чемодан.  Уже  куплены
билеты, давай спокойно соберемся в дорогу, а  через  несколько  дней  ты
успокоишься, отдохнешь и скорее всего согласишься со мной.
   - Ты опять диктуешь мне условия! Я хочу выбирать сама, - возбужденно,
почти захлебываясь, заговорила Лина. - Я хочу чтобы ты не решал, что мне
следует делать, а что нет. И я все-таки ухожу, потому  что  мой  ребенок
268 всегда будет только моим.
   - Я не отпущу тебя, - сказал Марк, направляясь  в  прихожую.  -  Тебе
нельзя уходить, не нужно бросать меня сейчас...
   В ослепительно вспыхнувшем перед ней  неистовом  свете  Лина  увидела
стену, вырваться из-за которой он никогда ей не даст. Ни о чем не  думая
больше, она рванула ящик, схватила пистолет и, стиснув рубчатую  рукоять
в ладони, поднялась и быстро пошла вслед  за  мужчиной.  Она  ничего  не
видела сквозь едкую пелену слез и ничего не чувствовала, потому что боль
прожигала ее грудь и  напрягшийся,  выпирающий  живот.  Рука,  державшая
оружие, стала мокрой от пота  и  дрожала.  На  ходу  она  сдвинула  вниз
какую-то штуковину сбоку ствола.
   - Марк! - воскликнула она, задохнувшись. - Отпусти меня,  потому  что
иначе...
   Лина еще видела,  как  он  развернулся  к  ней,  и  усмешка,  вначале
небрежная, а затем изумленно-испуганная, растаяла вместе со словами:
   "Осторожно, осторожно, держи подальше от себя, пистолет заряжен!"  Он
сделал короткое судорожное движение к ней, и Лина снова  что-то  нажала,
оглохнув от грохота выстрела и не слыша, как он произнес:
   - Ты не поняла...
   - Марк! -  закричала  Лина,  отбрасывая  оружие  и  пытаясь  поймать,
удержать на весу его  стремительно  заваливающееся  навзничь  тело,  но,
зацепившись за оказавшийся между ними чемодан, чтобы устоять  на  ногах,
вынуждена была ухватиться  за  раму  зеркала.  Боль,  сжавшая  железными
тисками спину, остановила ее, Лина глубоко задышала и,  как  учил  врач,
попыталась расслабиться. Она стояла в прихожей,  стараясь  унять  дрожь,
успокоить себя и ребенка; огонь покинул ее, стена рухнула -  теперь  она
была совершенно свободна. У ее ног на ковре лежал Марк.
   Неизвестно, сколько бы  Лина  простояла  в  оцепенении,  если  бы  из
неподвижности ее не вывел резкий звонок в  дверь.  Ей  не  потребовалось
перешагивать через Марка, потому что он лежал наискось, головой к двери,
ведущей на кухню, - падая, он не задел ни одного  предмета  в  прихожей.
Лина боком продвинулась к входной  двери  и  стала  возиться  с  замком.
Пальцы дрожали, не повинуясь ей.
   На пороге стоял генерал Супрун в домашней фланелевой рубахе в голубую
клетку и кожаных шлепанцах на босу ногу.
   -  Марк  Борисович  имеется?  -  осведомился  он,  заменяя  выражение
недовольства на лице иронической усмешкой. - Я пытался  дозвониться  вам
по  телефону,  но  совершенно  безрезультатно.  Мне  необходимо  с   ним
переговорить. Могу я войти?
   - Нет, - сказала Лина, придерживая дверь левой рукой. Правая  была  у
нее за спиной, и эту руку она пыталась досуха вытереть о ткань платья.
   - Что значит - нет? Марк дома?
   - Уходите! - сказала Лина.
   Генерал внимательно вгляделся в ее лицо.