ропливо и тщательно выбрал костюм, галстук, однако
в последний момент передумал и  вернул  костюм  на  место,  оставшись  в
джинсах и мягком исландском свитере. Поглядывая на циферблат,  вынул  из
холодильника вино и отправил бутылку в нишу у батареи  отопления  -  она
успеет согреться. Куртка не просохла после вчерашнего,  и  ему  пришлось
влезть в старое долгополое драповое пальто, служившее ему в поездках. Не
застегивая его, Марк вышел,  вызвал  лифт,  но  тот  не  шел,  из  шахты
доносились глухие голоса. Тогда он открыл дверь на  черную  лестницу  и,
прыгая через ступеньки, поспешил вниз...
   Лину он заметил,  когда  такси  описывало  длинную  дугу  по  площади
вокзала.
   Девушка  стояла  как  бы  на  полпути  между  кассами  и   автобусной
остановкой.  Сумерки  уже  начали  сгущаться,   ртутные   фонари   тлели
вполнакала. Людской поток с подошедшей электрички обтекал  Лину  с  двух
сторон, она же сохраняла полную неподвижность.
   - Тормози, - сказал Марк, на ходу  открывая  дверцу  и  откладывая  в
сторону розы в хрустящей обертке. Машина притерлась к бортику.
   - По-быстрому, - буркнул водитель. - Здесь нельзя.
   - Лина! - окликнул Марк еще издали.
   Девушка плавно повернулась к нему и пошла навстречу, двигаясь странно
замедленно, будто по пояс в воде. Марк отступил к машине, пропуская ее в
салон и придерживая дверцу, затем сел сам.  Лина  сидела  прямо,  слегка
откинув голову и прищурившись на затылок водителя. Едва  они  тронулись,
Марк сказал:
   - Мы едем ко мне, если не возражаешь. Это удобнее всего.
   Лина равнодушно кивнула и хрипловато, не замечая его "ты", ответила:
   - Хорошo.
   Потом они надолго замолчал". Когда  уже  катили  по  проспекту,  Лина
пошевелилась и проговорила:
   - Здесь какие-то цветы. Я боюсь помять. Это твои?
   - Черт... - Марк улыбнулся в  темноте.  -  Совсем  забыл.  Это  тебе,
извини.
   - Белые розы? - В голосе Лины звучала ирония. - Ты упрямый человек.
   Она отвернулась и стала глядеть  в  окно,  словно  отыскивая  кого-то
среди пешеходов на тротуарах.
   У дома  Марка  они  вышли.  Те  несколько  десятков  метров,  которые
необходимо было пройти до подъезда, он бережно и твердо  поддерживал  ее
под   локоть,   словно   для    того,    чтобы    этим    прикосновением
засвидетельствовать реальность происходящего.
   Лифт поднял их на двенадцатый этаж. В прихожей Лина стряхнула с  плеч
свой плащ, сняла шарф и, оставшись все в том  же,  уже  знакомом  Марку,
платье с открытой спиной, вопросительно взглянула на хозяина.
   - А теперь - сюда. - Он толкнул матово-черную  дверную  ручку.  Дверь
бесшумно поехала в сторону и ушла в стену. Щелкнул выключатель.
   Не раздеваясь, Марк отнес в кухню цветы, там же избавился от пальто.
   Когда он вернулся, Лина, стоя посреди комнаты, рылась в своей плоской
черной сумочке. Наконец она нашла то, что искала.
   - Садись же, - сказал Марк. - Устраивайся поудобнее.
   - Вот, - проговорила Лина, оглядываясь, и опустилась в низкое  гнутое
кресло. - Я подписала твои условия. Я готова исполнить  все,  о  чем  ты
говорил.
   Возьми.
   Марк, не глядя, принял у нее сложенный  вчетверо  листок  и  небрежно
бросил его в ящик письменного стола. Затем включил настенные светильники
и погасил верхний свет, заливавший комнату слепящей белизной.
   - Чудесно, - сказал он. - Но об этом мы поговорим немного позже.
   Расслабься и давай поужинаем. Тебе необходимо поесть. Выпьем вина.
   Наклонившись, он выудил из ниши бутылку и поставил на подоконник.
   Лина  коротко  взглянула  -  за  сплошной  плоскостью   стекла   было
совершенно черно, будто окно выходило  в  открытый  космос,  и  внезапно
сказала:
   - Так где же твоя живопись? Что-то я ничего не вижу.
   - Разве? - удивился Марк, пересекая  комнату  и  придвигая  кресла  к
столу, накрытому салфеткой.
   - Это? - Лина кивнула в сторону шагаловского наброска.
   - И это тоже. Шагал, между прочим. Хотя и неатрибутированный.
   - Что это значит?
   - Это значит, что работа не подписана и авторство  нужно  доказывать.
Но я в этом не нуждаюсь.
   - Допустим. - Лина переменила позу.  Теперь  локти  ее  опирались  на
колени. - А где же остальные? Я знаю кое-каких художников, у них  холсты
от пола до потолка.
   - Это лишнее. - Марк снова  вышел  и  вернулся  с  черной  стеклянной
вазой, в которой стояли цветы, сбросил салфетку с сервированного  стола,
скомкал ее и сунул за кресло. Откупоривая вино, он продолжал:
   - Все, что у меня есть, я храню не здесь. Таковы обстоятельства. Если
когда-нибудь захочешь, я покажу тебе. Это стоящие вещи. Прошу!
   Повинуясь его жесту, Лина пересела к столу. Под салфеткой  скрывалось
продолговатое мельхиоровое блюдо, прикрытое сверкающим колпаком, а также
с полдюжины хрустальных корытец с оранжево-розовой  семгой,  лоснящейся,
как антрацит, икрой и паштетами. Марк разлил вино - себе на донце,  Лине
на два пальца.
   - Ну же! Смелее. Наш первый ужин, и надеюсь,  не  последний.  Немного
мяса, фруктовый салат... Все легкое...
   Он отломил хрустящую корочку  калача,  подцепил  ею  лепесток  масла,
зачерпнул ложечкой икры. Двумя пальцами сжал дольку лимона, ловя  хлебом
мутноватые капли сока, и с аппетитом зажевал, как бы приглашая  поскорее
присоединиться. Затем, сняв с блюда  крышку,  примерился  и  отсек  пару
ломтей холодной телятины, ловко перенеся один из них на тарелку Лины.
   Лина придвинула тарелку к себе, но взялась за бокал, пригубила вино и
зябко поежилась.
   - У тебя холодно.
   - Топят скверно, - сказал Марк. - Высоко. Почему ты не ешь?
   - Я не хочу. Я не за этим сюда пришла.
   - Что ж... - Золотистые брови Марка сошлись  к  переносице.  -  Тогда
давай выпьем. Могу даже сказать тост.
   - Не надо. Я не буду пить.
   - В мои планы вовсе не входит отравить тебя. На этот счет можешь быть
спокойна.
   - Я не сомневаюсь, - не разжимая  губ,  проговорила  Лина.  -  Скажи,
почему ты все время рассматриваешь меня, словно какое-то  насекомое?  Со
мной что-нибудь не так?
   - Все так, - сказал Марк с улыбкой. - Ты очень красива. Только сейчас
я понимаю, насколько ты красива.
   - Это лишнее, - быстро  возразила  Лина.  -  Я  всего  лишь  намерена
исполнить  все  пункты  нашего  соглашения.  Но  я  хотела  бы  получить
гарантии.
   - Какие же? - спросил Марк.
   - Ты тоже должен поставить подпись. Марк негромко рассмеялся.
   - Будь по-твоему. Но ты должна знать, что, кроме моего слова,  других
гарантий нет.
   - Я знаю. Подпиши.
   Отставив бокал,  Марк  тщательно  вытер  кончики  пальцев  салфеткой,
выдвинул ящик письменного стола, взял  бумагу,  крупно  расписался  и  в
нижнем углу проставил дату.
   - Этого достаточно? - спросил он. - Ты удовлетворена?
   - Да, - сказала Лина.
   - Ты все еще мерзнешь,  -  сказал  Марк.  -  Может  быть,  что-нибудь
горячее?
   Хочешь, я сделаю глинтвейн?
   - Нет. - Лина обхватила себя руками под грудью.  -  У  тебя  странный
дом.
   Мебель эта, будто из старого кино...
   - Ты не видела спальню. Там у меня и подавно восемнадцатый век.
   Неловким движением Лина уронила  вилку,  и  пока  Марк  поднимал  ее,
смотрела на его плечи, обтянутые пушистым свитером, на крупную,  хорошей
формы голову с жесткими  золотистыми  завитками  за  ушами  и  сдвоенной
макушкой счастливчика.
   Выпрямившись, он отложил вилку и проговорил, слегка задыхаясь:
   - Ты не хочешь вина, не хочешь  еды.  Мне  ничего  не  остается,  как
поцеловать тебя. - Усмешка его стала жесткой.
   Он обошел кресло, склонился над ней, подавшись всем телом  вперед,  и
взял ее за подбородок. Затем коснулся губами уголка  ее  рта,  чувствуя,
как она не уступает. Пальцы его скользнули по теплому  затылку  девушки.
Он ощутил запах  ее  волос,  вкус  губ,  их  припухлость,  но  ничто  не
раскрылось ему навстречу.
   Лина резко откинула голову и пробормотала:
   - О черт! Мы так не договаривались.
   - Разве? - Марк засмеялся, отступая. Лина опустила глаза, ее  высокие
скулы обозначились резче. - Так что же нам делать?
   Лицо девушки вспыхнуло,  все  ее  чудесное,  гибкое  и  сильное  тело
напряглось. В одно мгновение она оказалась на ногах.
   - Хорошо, - резко проговорила она, - идем! Чего тянуть? Покажешь  мне
свой восемнадцатый век.
   Марк стоял, слегка покачиваясь с пяток на носки к насмешливо глядя на
нее.
   - Дверь перед тобой, - сказал он. - Через минутуя буду готов.
   И,  отвернувшись,  вышел  из  комнаты,  на  ходу  снимая   свитер   и
приглаживая волосы.
   Лина упрямо наклонила голову и шагнула в спальню.
   Когда Марк  вернулся,  она  стояла  босиком,  слегка  прогнувшись,  в
бледном свете слабого ночника. Ступни утопали  в  длинном  ворсе  ковра.
Марк приблизился, коснулся ладонью ее спины - Лина вздрогнула - и  одним
бережным, мягким движением стащил с нее платье. Он едва успел  различить
матовый блеск ее кожи, как она скользнула под простыню и  отвернулась  к
стене,  сразу  сделавшись  маленькой,  почти  незаметной   на   огромном
пространстве постели.
   Оказавшись рядом, Марк прошептал ее имя,  и  его  рука  легла  на  ее
прохладное плечо. Она повернулась на спину, скрестив ноги и дыша ровно и
глубоко. Марк склонился к ней и увел прочь свистящий шелк простыни. Губы
его скользнули по ее груди, и она снова вздрогнула, а Марк  засмеялся  и
уткнулся лицом в ее шею, вдыхая запах ее духов, сладкий и  простодушный.
Затем он обнял ее, Лина же, подавшись под его тяжестью, протянула руку и
с силой сжала в ладони его мужское естество.
   Марк отпрянул.
   - Что ты делаешь? Кто тебя научил этому?
   - Никто, - пробормотала девушка. - Мне показалось, что...
   - Не надо... Все должно случиться само собой.  Это  честнее.  Ты  вся
дрожишь... Ну давай же, оттаивай, оттаивай, девочка...
   Теперь он видел ее всю.  И  запрокинутое  лицо  с  закушенной  нижней
губой, и каменно отвердевшую маленькую грудь, и  плоский  нежный  живот,
подпушенный короткой гривкой лобка,  и  сильные  бедра,  и  узкие,  чуть
великоватые ступни.
   Он провел горячими жесткими ладонями от ее груди  к  животу,  на  миг
задержавшись внизу. Рука его скользнула между бедер  Лины  -  осторожно,
невыносимо осторожно, словно во сне, но этого она уже не могла вынести.
   Мучительно прогнувшись, она коротко и глухо застонала.
   - Не думай, только не думай, - настойчиво  твердил  Марк.  Голос  его
звучал низко и слегка гортанно.
   Лина зажала рот ладонью, и Марка охватило такое отчаяние, что на  миг
он перестал что-либо чувствовать. Губы его коснулись виска  девушки,  на
языке возник вкус горько-соленой влаги, и в  ту  же  секунду  он  уловил
слабое, как удар сердца новорожденного, ответное движение.
   И  сейчас  же  все  его  напряженное  тело  откликнулось,   нащупывая
единственный возможный ритм - длинную и спокойную волну.
   Лина вдруг изо всех сил уперлась в его грудь, колени ее  взлетели,  а
ступни сплелись за спиной у Марка, и лоно ее растаяло.  Он  почувствовал
ее короткий спазм, сопровождаемый легким вскриком, словно  от  ожога,  и
слышал этот вскрик еще дважды, пока не пришел и его черед.
   Минуту спустя он лежал обессиленный, пустой и совершенно невесомый  у
нее в коленях, благодарно вдыхая мускусный запах ее кожи. Лина  молчала,
и это молчание длилось до тех пор, пока он не понял, что ее  по-прежнему
не было с ним.

Часть третья

Лина

   Марк сказал: "А теперь - сюда", и дверь беззвучно ушла в стену.  Лина
замерла на пороге. Затем, почувствовав сквозь тонкую замшу прикосновение
его крепкой руки к своему локтю, высвободилась и шагнула в комнату.
   Она ни о чем не думала, пока они ехали в такси по проспекту. И только
после того, как он высадил ее из машины и повел по направлению  к  дому,
Лина узнала и район, и это жилое здание,  запомнившееся  ей,  когда  она
после школы пыталась поступить в институт кинематографии, срезавшись  на
первом же  туре,  именовавшемся  собеседованием.  В  пахнущем  прокисшим
табаком и мышами коридоре старичок, похожий  на  чучело  колибри,  долго
объяснял причину  ее  провала;  суть  сводилась  к  тому,  что  у  Лины,
безусловно, броская внешность, рост и  прочее,  неплохой  интеллигентный
голос, но  -  так  трудно  это  втолковать  вчерашней  школьнице  -  нет
внутреннего стержня. Она слишком скованна и контролирует себя настолько,
что не дает своему природному темпераменту излиться наружу...  Рядом,  с
насмешливым выражением, слушал мэтра  такой  же,  как  она,  абитуриент,
приехавший из Самары, нервный и прыщеватый.
   - Вот трепло, - заметил он, едва  старичок,  ласково  оглянувшись  на
Лину, исчез в полумраке кинематографического святилища.  -  Была  бы  ты
дочерью какой-нибудь шишки... Пойдем промочим горло!
   - Я не пью, - улыбнулась Лина, глядя на этого оптимиста из провинции.
   Но они все-таки  на  часок  осели  в  скверике.  И  пока  товарищ  по
несчастью (его звали  Слава  Брук)  накачивался  жидким  и  желтым,  как
собачья  моча,  пивом,  Лина,  вполуха  слушая  его  речи,  разглядывала
диковинный высотный дом, увязший в сероватой дымке смога. В конце концов
молодой человек из Самары надоел  ей  настолько,  что,  расплатившись  с
сонной буфетчицей, она довела его до метро, в недрах которого Слава Брук
и сгинул навеки.
   И вот спустя три года Лина входила в этот дом с  человеком  по  имени
Марк. Это был не первый мужчина, вслед  за  которым  она  поднималась  в
незнакомую комнату,  или  ехала  на  дачу,  или  оставалась  на  ночь  в
гостинице. Но их было не так много, чтобы ощущать какую-либо зависимость
от них - право свободного выбора всегда принадлежало ей. Бог знает,  что
ею двигало, но все эти  встречи  оставили  Лину  неутоленной  и  никаких
дополнительных чувств в ней не вызвали.
   Было - и забыла.
   Манечка смотрела на свою юную дочь в панике, но  произнести  позорное
слово не смела; обе они старались не  касаться  интимной  стороны  жизни
Лины, и  Мария  Владимировна  махнула  на  все  рукой,  раз  и  навсегда
определив положение дел как "характер".
   Лине переживания Манечки казались смешными, нелепыми и  старомодными,
а туманные рассуждения матери о  том,  что  "где-то  в  мире  существует
один-единственный человек, который  тебя  когда-нибудь  полюбит,  а  ты,
Линочка, при известном образе жизни, можешь пропустить свое счастье...",
заставляли дочь раздражаться  гораздо  больше,  чем  если  бы  ей  прямо
заявили, что она встала на путь порока.
   "Оставь меня в покое! - твердо говорила она Манечке. - Где же  он  до
сих пор, этот твой рыцарь, почему какой-нибудь там змей не шепнет ему на
ухо: смотри, какая девушка, и - совсем одна?.." "Вот-вот,  -  восклицала
мать, - ко всему прочему ты еще  и  неважно  образованна!  Змей  искушал
женщину, а не  мужчину".  "Не  все  ли  равно?  -  отвечала  младшая  из
собеседниц. - И поставим на этом точку: видно, такая судьба..."
   Впрочем, душеспасительные беседы Манечки ока-190зали-таки воздействие
- раз и навсегда определив свою женскую судьбу, Лина эту тему  для  себя
закрыла. Ответив согласием на предложение Марка, она  не  совершила  над
собой никакого насилия. Просто это не затрагивало ее чувств.
   Марк был из тех мужчин, которых она старалась избегать: самоуверенный
и способный посягнуть  на  ее  свободу,  которой  в  свои  двадцать  она
дорожила больше всего.  Однако  сейчас  фиктивная  невеста,  уже  приняв
правила игры, споткнулась буквально на первом ходу  -  настолько  жилище
Марка оказалось далеким от ее представления об этом человеке.
   И она в подробностях вспомнила тот вечер...
   Еще несколько раз, вплоть до  зимних  праздников,  Лина  приезжала  к
Марку,  уступая  его  настойчивости,  и  каждый  раз,  переступая  порог
спальни, замирала. Но лишь на секунду. Марк вел себя по-прежнему бережно
и молчаливо, и выяснять, интересуют  ли  его  ее  интимные  переживания,
казалось неуместным. Она с трудом, но привыкала к создавшемуся Положению
и к нему  самому  -  далеко  не  худшему  из  вариантов  ее  собственной
сексуальной жизни. Он купил ее, и она осталась свободна.
   Все стало гораздо проще, когда Лина сообщила Марку, что ждет ребенка.
   Они решили, что распишутся вскоре после Нового года. За это время она
побывает у своего участкового гинеколога,  чтобы  все  знать  наверняка.
Праздники Лина встречать с Марком отказалась наотрез, и он не видел  ее,
пока в середине января Лина сама не позвонила и не  назначила  время;  в
тот вечер он не стал настаивать, чтобы она  осталась  у  него,  и  отвез
домой;  Лина  же,   вопреки   обыкновению,   не   хотела   возвращаться,
поссорившись с матерью. В машине  она  сказала,  что  Манечка  буквально
обезумела от известия о ее беременности.
   - Тем более следует вернуть тебя в отчий дом, - улыбнулся Марк.  -  И
успокоить Марию Владимировну...
   Марк уже дважды появлялся в доме Лины, так что с Манечкой сталкивался
не впервые.  Тридцать  первого  декабря  в  десять  тридцать  вечера  он
позвонил в дверь их квартиры в  темном  подъезде  пятиэтажки,  до  краев
наполненном будним запахом  московских  трущоб.  Его  встретила  Лина  в
ситцевом халатике и в далеко не праздничном настроении - из  кухни  плыл
чад подгоревшего мяса - и взяла из его рук розы. Манечка в комнате, куда
его провели, стоя на табуретке, пыталась насадить на осыпавшуюся  еловую
верхушку довольно безобразную стеклянную звезду.
   Она оглянулась  на  вошедших  и,  покачнувшись,  опустилась  на  пол,
продолжая держать в руках украшение.
   - Давайте я, - сказал Марк, сбрасывая дубленку.
   - Не нужно, - воскликнула Лина, - я жалею, что давно не выбросила это
страшилище на помойку! Не звезда, а медуза какая-то.
   - Тебе бы все выбросить, - пробормотала Манечка, откладывая звезду  и
продвигаясь   навстречу   гостю.   -   Здравствуйте,   Марк   Борисович!
Присаживайтесь.
   - Я на секунду, - улыбнулся Марк, - поздравить вас  и  Лину  с  Новым
годом.
   - Может, вы с нами...  -  неуверенно  начала  Мария  Владимировна.  -
Полиночка!..
   Лина окинула мать насмешливым взглядом, сконфузив ее окончательно.
   - Благодарю, - сказал Марк, - но обычно я встречаю  этот  праздник  в
мужской компании. Здесь, - он повернулся к  небольшому  кожаному  кейсу,
оставшемуся у двери, и щелкнул замками, открывая, - маленький подарок. В
знак глубокого уважения.
   Марк вернулся к  уже  накрытому  столу,  где  стояли  пара  приборов,
бутылка шампанского, два бокала и несколько блюд с  холодцом,  салатами,
копченой колбасой и сыром, и выложил  три  плоские  и  пестрые  железные
коробки с морскими деликатесами, банку  ананасов  и  коробку  шоколадных
конфет.
   - Лина! - позвал он.
   Девушка подошла, взглянула на стол  и,  насмешливо  покачав  головой,
слегка раздраженно заметила:
   - Трудно представить тебя в роли Санта-Клауса.
   - Полина! - воскликнула ее мать. - Ты ведешь себя неприлично...
   Марк быстро обернулся к Манечке и, как бы не  замечая  движения  Лины
остановить его, протянул  женщине  небольшой  плоский  пакет,  аккуратно
обернутый в тонкую голубую бумагу. Манечка вспыхнула, однако, колеблясь,
взяла   сверток,   когда   же   гость   произнес:   "Пожалуйста,   Мария
Владимировна!..", улыбнулась и сказала:
   - Спасибо!
   Он почувствовал спиной ярость Лины и подумал, что впервые выступает в
довольно смешной роли укротителя симпатичных, но диковатых девушек.
   - Лина, - оборачиваясь, проговорил он как можно мягче, -  не  огорчай
нас сегодня. Раз уж ты отказалась  встречать  со  мной  Новый  год,  так
позволь мне хотя бы доставить себе это маленькое удовольствие.
   Он попридержал ее локоть и, ловко открыв  небольшой  замшевый  черный
футляр,  извлек  оттуда  тяжеловатый,  черного  серебра  браслет  ручной
работы, застегнул его  на  тонком  запястье  Лины.  Такое  же  кольцо  с
нефритом Марк оставил в футляре.
   Лина, глядя исподлобья, молча приняла подарок.
   - Ну, я бегу, - бодро сказал Марк, - еще раз с праздником!
   Она проводила его к входной двери и возв