йтенанта.
   Дверь землянки на миг выпустила свет лампы, обжитое  тепло,  где  было,
казалось, по-домашнему покойно, то тепло, которое так  не  хотел  покидать
Ремешков.
   "Эх, взял бы майор меня в ординарцы, разве таким, как  Петин,  был!"  -
пожалел завистливо и отчаянно Ремешков и, услышав веселый  голос  Алешина,
подумал с неприязнью: "Фальшивят они, играют,  веселость  создают.  Не  от
души это все. Кому война, а кому мать родна!"
   - Э, кого тут занесло? Кто тут на карачках ползает? - сказал  Алешин  и
засмеялся непринужденным молодым смехом, споткнувшись о ноги Ремешкова.
   И тогда Новиков окликнул строго:
   - Где вы, Ремешков?
   С трудом и тоской Ремешков встал,  оторвав  свинцовое  тело  от  земли,
хромая, подошел к Новикову,  тот  пристально,  сожалеюще  глядел  на  него
прямым взглядом. Спросил:
   - Что вы?
   - Нога... - Ремешков застонал, потирая колено; плотно набитый  вещмешок
нелепо торчал за его спиной, как горб.
   - На кой... прислали вас ко мне? -  не  выдержал  Новиков.  -  Вы  что,
воевать приехали или задницу греть возле печки? Шесть месяцев торчали дома
и ногу не вылечили. А если не вылечили - терпите! Не то терпят! Запомните,
я ничего не хочу знать, кроме того, что вы солдат! Перестаньте  морщиться!
И стонать! Лучше "сидор" скиньте, пуда два за спиной носите!
   Новиков понимал, что говорит жестоко, но не сдерживал  себя.  Три  раза
сам он после ранений лежал в госпиталях, и там и  потом  в  части  ему  не
только не приходилось показывать на людях свои  страдания,  но,  наоборот,
скрывать, стыдиться их. Новиков повторил:
   - Перестаньте стонать!
   Ремешков перестал стонать - стучали зубы, -  но  вещмешок  не  снял,  а
только потрогал лямку трясущимися пальцами.
   - Да оставьте  его  здесь,  товарищ  капитан!  -  беспечно  посоветовал
Алешин, удивленно разглядывая страдальчески напряженное лицо Ремешкова.  -
Зачем он нам? Пусть сидит со своей ногой.
   - Он пойдет с нами.
   И Новиков, упершись носком сапога в нишу для гранат,  с  решительностью
вылез из окопа.
   Ремешков оставался в траншее последним. Подняв глаза,  он  увидел,  как
пули пунктирами пронеслись над головами Новикова и Алешина.  Ладони  сразу
вспотели, влажно прилипли к ложе автомата.  Раздувая  ноздри,  часто-часто
задышал он ртом, будто ему воздуха не хватало. "Если  я  оглянусь  сначала
направо, а потом налево, то меня не убьют, если не оглянусь..." -  подумал
он и оглянулся сначала направо, потом налево  и,  как  в  пелене,  заметил
розовые от зарева лица ближних солдат  в  траншее.  Со  странным  коротким
вскриком он выскочил на бруствер, на  резкий  порыв  ветра,  спотыкаясь  о
свежие воронки, часто падая, чувствуя  ладонями  острые,  разбросанные  по
земле осколки, он побежал за Новиковым, готовый  закричать  от  ожидаемого
удара в спину.
   "Там вещмешок за спиной, вещмешок! Пулями не пробить! - мелькало в  его
голове. - Нет, нет, сразу не убьет, ранит только..."
   Он догнал офицеров  возле  крайних  домов  и,  прислонясь  вещмешком  к
забору, не мог сказать ни слова, хрипло дышал.



3

   В два часа ночи, после рекогносцировки,  Новиков  послал  Ремешкова  на
старую огневую с приказом немедленно снять орудия Овчинникова и в  течение
ночи занять позицию в районе севернее  города,  на  новой  высоте,  правее
озера.
   Ожидая орудия, Новиков сидел на земле в пяти  шагах  от  новой  позиции
батареи. Он отчетливо слышал сочный скрип  лопат  о  грунт,  сниженные  до
шепота голоса солдат, движение тел в темноте - копали расчеты  Алешина.  А
вокруг стояло неподвижное  глухое  затишье.  Озеро  мерцало  алыми  тихими
отблесками, на той стороне молчали немцы. Там была Чехословакия.
   Здесь, в четырех километрах на север от  основного  боя  и  в  двухстах
метрах от немцев, смутное чувство тревоги охватывало  Новикова.  Казалось,
недоставало чего-то ему, что он непоправимо ошибся,  однако  не  мог  ясно
найти, уловить точные причины того, что беспокоило  его,  как  пристальный
взгляд в спину. Озеро уходило вперед, дымно тускнея, северная  оконечность
упиралась в черный кряж Карпат, далеко справа розоватой стрелой  уносилось
из Касно на  Ривны  шоссе,  терялось  в  ущелье;  оно  сумрачно  клубилось
сизо-черным туманом.
   - Товарищ капитан! Хотите великолепные сигареты? Польские! "Монополия"!
О, черт, смотрите, что в городе!
   Подошел Алешин.
   Молча  Новиков   отогнул   рукав   шинели,   взглянул   на   часы,   на
фосфоресцирующие цифры, потом  посмотрел  назад  -  на  отдаленный  город,
залитый заревом. Там  беспрестанно  возникали  косматые  звезды  разрывов,
вспышки  танковых  выстрелов  вылетали   навстречу   друг   другу,   точно
сталкивались над озером,  которое  километров  на  пять  вытянулось  вдоль
границы Чехословакии. Ветер дул с  севера,  гудел  по  высоте,  где  сидел
Новиков, и приглушал звуки боя.
   - А здесь молчат, - сказал Новиков и вдруг, увидев над  огневой  слабый
отсвет, спросил: - Кто курит? Прекратить! Богатенков, что ли,  терпеть  не
может?
   В ответ, - тишина.
   Слабое свечение над окопом исчезло.  Кто-то  надсадно  закашлялся  там,
будто поперхнувшись. Младший лейтенант  Алешин  вынул  из  кармана  шинели
огромную коробку трофейных сигарет, залихватски толкнул  коробкой  козырек
фуражки, сдвинул ее на затылок, отчего  юное  лицо  стало  наивно-детским,
отчаянным, сказал добродушно:
   - Черти!.. -  И,  помолчав  немного  для  приличия,  заговорил  веселым
голосом: - Товарищ  капитан,  тут  наши  разведчики  великолепный  особняк
нашли. Бассейн, ванна, ковры, с ума сойдешь! Роскошь! Пойдемте, рядом тут.
Вон внизу...
   - Пустой особняк?
   - Совершенно.
   Особняк этот, просторный двухэтажный дом, стоял метрах в ста пятидесяти
от высоты в липовом полуоблетевшем парке за железной оградой, с массивными
железными воротами и парадной калиткой,  над  которой  поблескивали  медью
оскаленные морды львов.
   Они вошли в парк, угрюмо-темный, огромный. И он поглотил  их  печальным
шорохом,  шелестом  опавшей  листвы  на  дорожках,  ровным  текучим  шумом
полуоголенных лип. Сухие листья  летели  в  темноте,  цеплялись,  липли  к
шинелям. Новиков слышал, как сапоги с мягким  хрустом  уходили  в  плотный
увядающий настил, отовсюду из засыпанных листопадом аллей веяло безлюдьем,
грустно-горьковатым, дымным запахом поздней осени.
   В глубине парка возле темного  дома  гладко  блестел  заросший  кустами
бассейн, в густо-черной  воде  мирно  плавали  листья,  собравшись  целыми
плотами, и Новиков  впервые  за  много  дней  увидел  здесь,  между  этими
плотами-листьями, острый  блеск  звезд  в  черноте  неподвижного  водоема.
Лягушка, испуганная шагами, звучно шлепнулась в воду, и  звезды  у  берега
закачались, заструились.
   Новиков остановился, посмотрел. Он любил только  лето,  привык  в  годы
войны ненавидеть осень за раскисшие от дождей дороги и  внезапно  подумал,
что стал забывать неповторимые  особенности  того  довоенного  мира,  ради
которого ненавидел и осень, и немцев, и самого себя за теску по тому миру.
Услышав голос Алешина, Новиков обернулся:
   - Вот чепуховина, что это? Что за насекомое?
   Младший лейтенант Алешин с детски озорным любопытством посветил в  воду
карманным  фонариком,  и   Новиков   неожиданно   для   себя   проговорил,
улыбнувшись:
   - Бросьте, обыкновенная лягушка!
   - Вот дура! - восторженно воскликнул Алешин.
   - Дайте фонарь.
   Новиков поднялся по ступеням застекленной террасы, зажег фонарик.
   Первый этаж дома был пуст. В нем  не  жили,  вероятно,  больше  недели,
пахло пыльными  коврами,  сладковатой  духотой  чужого  жилья,  незнакомой
роскоши. На полированной мебели, на мягких сиденьях низких кресел -  серый
слой со следами пальцев. Везде признаки торопливого бегства: в углу  холла
темнел толстый ковер, свернутый в рулон; широкий,  на  полстены,  сервант,
искристо  сверкавший  стеклом,  хрустальными  рюмками,  распахнут;  ящики,
заваленные столовым серебром, наполовину  выдвинуты.  Возле  светились  на
ковре осколки фарфоровых чашек. Видимо, в поспешности искали самое ценное,
что можно увезти, в злобе ломали, били  то,  что  попадалось  под  руки  и
мешало. Зеркало трельяжа, - очевидно,  прикладом  -  расколото  посредине,
перед ним на полу невинно розовела тончайшая женская сорочка с кружевами.
   - Балбесы! - сказал Алешин гневно. - Что наделали, идиоты дурацкие!
   - Кто там? Танцуют, что ли? - Новиков указал фонариком на потолок,  где
дробно громыхали шаги, заглушенно проникали в нижний этаж голоса.
   - Тут один  разведчик,  старшина  Горбачев,  -  ответил  Алешин,  пожав
плечами.
   Светя перед  собой  фонариком,  Новиков  по  плавно  пружинящему  ковру
лестницы поднялся на второй этаж. Смешанным теплым  запахом  духов,  едкой
терпкостью нафталина пахнуло навстречу. Зеленый  полумрак  дымом  стоял  в
этой с низким потолком комнате, - вероятно, спальне, - на окнах  тщательно
были задернуты тяжелые шторы. Трое людей были  здесь.  Двое  незнакомых  -
офицер и солдат - с сопением возились подле  шкафов,  суетливо  выкидывали
оттуда шелковое женское белье,  выбирая  мужское,  набивали  им  вещмешки,
уминали кулаками. Разведчик  Горбачев,  высокий,  гибкий  в  талии,  сидел
верхом на кресле, пожевывая сигарету  в  уголке  рта,  презрительно  цедил
сквозь дымок:
   - Барахольщики вы, интенданты, на  передовую  бы  вас...  -  И,  увидев
вошедших офицеров, лениво встал, не без достоинства и  несколько  небрежно
козырнул, снисходительно произнес:
   - Интенданты из  медсанбата.  Подштанники  для  солдат  добывают...  Да
кружева все. Ха!
   -  Кто  приказал?  -  спросил  Новиков,  подходя  к  интендантам.  -  Я
спрашиваю, кто приказал?
   Один из интендантов,  шумно  отдуваясь,  повернулся  -  был  он  потен,
красен,  коротконог,  крючок  шинели  расстегнут,  толстые  щеки   выбрито
лоснились,  лицо  начальственное,  виски  седые  -  капитан  интендантской
службы.  Разгоряченный,  собрав  веки  в  узкие  щелки,   спросил   низким
прокуренным баритоном:
   - А вы кто такой? Что нужно? Что? Что такое?
   - Я вас спрашиваю, кто  приказал  рыться  здесь?  -  повторил  Новиков,
казалось, спокойным голосом  и  вскинул  на  капитана  глаза,  вспыхнувшие
гневным огоньком. - А ну, вытряхивайте из мешков все до последней нитки! И
марш отсюда! Ко всем чертям!
   Интендант, вытерев пот на квадратном лице,  смерил  взглядом  невысокую
фигуру Новикова, заговорил самоуверенно:
   - Прошу потише, капитан, не берите на себя много. Не для себя стараюсь,
для вас же, солдат и офицеров, для медсанбата  белье!  Главное,  спокойно,
спокойно... Васечкин! Бери, и пошли! - командно рокотнул капитан в сторону
солдата с унылым, болезненным лицом.
   Солдат этот, растерянно тыча руками, топтался возле распахнутой  дверцы
бельевого шкафа, нерешительно поднял четыре до тесемок  набитых  вещмешка.
Два остальных взял, отпыхиваясь, тучный интендант,  предупреждающе  строго
глядя на Новикова.
   В то же мгновение Новиков шагнул навстречу,  загородив  дорогу,  сказал
сквозь зубы:
   - Первую же сволочь, которая с барахлом переступит порог... Назад!
   Сутулый солдат, словно толкнуло в грудь, попятился, путаясь сапогами  в
кучах разбросанного женского белья, неуверенно  опустил  вещмешки  у  ног.
Капитан, по бычьи нагнув  голову,  с  закипевшей  слюной  в  уголках  рта,
крикнул:
   - С дороги! Не лезь не в свое дело! Мальчишка!..
   И в ту же секунду, издав горлом сиплый  звук,  рванул  на  боку  кобуру
нагана.
   - Младший лейтенант, отберите у него эту игрушку!  -  быстро  и  жестко
сказал Новиков.
   Младший лейтенант Алешин и следом Горбачев,  пригнувшись,  ринулись  на
капитана,  и  тотчас  в  углу  послышалась  тяжелая  возня,  злое  сопенье
капитана,  умоляющие  вскрики  сутулого  солдата:   "Зачем   вы,   товарищ
капитан?.. Зачем?" И когда интенданта, грузного, с гневно налитыми  кровью
глазами, выводили из комнаты, он  упирался  короткими  ногами,  придушенно
кричал:
   - Наган отдайте! Личное оружие... Не имеете права! Не для  себя  белье,
для медсанбата! Медсанбат разбомбило, ни черта не понимаешь! Молокосос!
   Вывели его. Шаги, крики капитана удалялись, стихали  на  нижнем  этаже.
Новиков подошел к столу, налил себе полстакана воды и стоя залпом выпил.
   - Ну и мордач! Обалдел, просто обалдел! - почти  восхищенно  воскликнул
Алешин, входя вместе с Горбачевым, оправляя ремень. - Вот игрушку взяли. -
Он, возбужденный, зачем-то обтер о шинель наган, положил  перед  Новиковым
и, вроде бы ничего не случилось, сел к столу, независимо пощурился на свет
лампы под зеленым абажуром. Затем потянулся к  ящичку,  набитому  плитками
шоколада. С удивлением посмотрел на рисунок обертки:  женская  головка  со
смеющимися глазами, долька шоколада возле полуоткрытых  губ;  рядом  чужие
буквы на фоне башни, на железных пролетах.  Сдвинув  фуражку  на  затылок,
прочитал, растягивая слова:
   - Па-ри-ис, - и повел детски заинтересованными глазами на  Новикова.  -
Что такое? Что за "Парис"?
   - Это по-французски - Париж. Немцы  еще  жрут  французский  шоколад,  -
ответил Новиков. - А это  Эйфелева  башня.  Конструкция  инженера  Эйфеля.
Кажется, триста метров высоты. А впрочем, может быть, и вру. Забыл...
   И, отодвинув наган к консервным банкам, отошел  от  стола.  Внимательно
оглядел  комнату,  повсюду  разбросанное  белье  на  ковре,  двухспальную,
распухшую развороченной периной кровать, мягкие кресла.  Потом  достал  из
ниши над широкой тахтой запыленную книгу, полистал, молча швырнул на  пол,
сунул руки в карманы, прошелся по глушащему шаги ковру.
   - Немцы, - сказал он.  -  Здесь  жили  немцы,  а  не  поляки.  Отдыхали
немецкие офицеры... Ясно... Курортный городок.
   - Да шут с ними, товарищ  капитан,  -  успокоительно  сказал  Горбачев,
улыбнувшись глазами из-под черных, свесившихся на лоб волос.  -  Садитесь,
закусим, щоб дома не журились! Здесь продуктов - подвал!  На  год  хватит.
Товарищ младший лейтенант, вам, может,  винца?  А  шоколад-то,  разве  это
закуска? Плюньте. Ерунда!.. В подвале его штабеля...
   - Вина? Пожалуйста.
   Алешин отложил развернутую плитку шоколада, вопросительно посмотрел  на
Новикова, внезапно жарко  покраснел.  Взял  рюмку,  наполненную  ромом,  и
как-то торопливо, неумело, давясь, выпил, после чего долго  мигал,  вбирая
воздух ртом, наконец выдавил:
   - За победу! Лихая, фиговина. А крепка!.. - и, наклонясь к полу,  будто
уронив что-то, смахнул с ресниц выжатые ромом слезы. Выпрямился  и  уже  с
наигранным выражением лихости откусил половину шоколадной плитки.
   Горбачев, выпив рюмку одним  глотком,  не  поморщился,  понюхал  только
корочку хлеба, стал тыкать вилкой в банку свиных  консервов,  подвигая  их
Алешину. Однако тот, жуя  шоколад,  замотал  протестующе  головой,  говоря
смело:
   - Так привык.  Спирт  в  Трамбовле  котелками  дули  и  даже  ничем  не
закусывали! Верно, товарищ капитан? Помните? Ух и рванули!
   Новикову нравился этот синеглазый младший лейтенант с веселым лицом,  с
резкими конопушками на носу; нравилось, как скрывал он юную  свою  чистоту
наигранной беспечностью бывалого человека. Новиков знал: Алешин никогда не
пил котелками спирт, в Трамбовле же, когда  разведчики  принесли  канистру
трофейного спирта,  младший  лейтенант,  сославшись  на  дурацки  болевший
живот, пить вовсе отказался. Но сейчас Новиков сказал:
   - Помню. Вы здорово тогда пили.
   И чуть улыбнулся,  увидев,  как  Алешин,  красный,  сразу  захмелевший,
блестя глазами, разворачивал хрустящую серебристую обертку  второй  плитки
шоколада, добавил:
   - Очень здорово и лихо вы пили! Ну, пошли! Батарея должна уже  прибыть.
Горбачев, вы останетесь здесь. Вернутся эти - гоните! Ясно?
   - Слушаюсь!
   Новиков взглянул на часы, пошел к двери. Алешин с  видом  разочарования
рассовал по карманам четыре плитки шоколада, затем упруго  встал,  толкнул
козырек фуражки со лба, начальственно строго сказал Горбачеву:
   - Чтоб все как в аптеке, ясно? - и двинулся  за  Новиковым  старательно
прочной походкой.


   Когда шли  по  глухой  аллее  парка,  едва  заметно  посветлел  воздух,
проступили среди неба верхушки оголенных лип, и Новиков уже не смотрел  на
часы, - шагал  по  шелестящим  ворохам  листьев,  глядя  сквозь  узорчатые
очертания ветвей  на  высоту.  Он  прислушивался,  и  только  по  привычно
знакомому перезвону вальков, по отдаленным голосам команд  на  высоте,  по
крутой ругани ездовых понял, что орудия прибыли.
   "С ума спятил, что ли, Овчинников? - подумал Новиков, ускоряя  шаги.  -
Что галдят под носом у немцев? Что у них?" - и приказал Алешину:
   - Бегом! Базар устроили! У вас это?
   - Не может быть! - ответил Алешин.
   Бегом: они поднялись по пологому скату на высоту,  и  Новиков  различил
черные  пятна  орудий,  повозок,  лошадей,  двигающиеся  силуэты   солдат,
приглушенно скомандовал:
   - Тихо-о! Что у вас тут? Командир взвода, ко мне!
   Ругань и голоса стихли, неясные  силуэты  застыли  возле  орудий,  и  к
Новикову, шумно дыша,  подбежал  весь  пахнущий  горячим,  здоровым  потом
лейтенант Овчинников. Он коротко доложил о прибытии.
   - Вы что, Овчинников?  -  тихо,  сдерживая  себя,  спросил  Новиков.  -
Батарею без единого выстрела хотите  угробить?  Впереди  нейтралка,  немцы
рядом, вам это не ясно?
   - Ничего не ясно!  -  прошептал  Овчинников  возбужденным  от  недавних
команд голосом. - Ерундовина! Что, орудия на  нейтралке  мне  ставить?  Не
перепутал Ремешков, товарищ капитан?
   - Нет. А в чем дело?
   - Минное поле тут немецкое за высотой, вот что!  Орудия  проскочили,  а
вот повозку на  мину  нанесло!  -  И  Овчинников  выругался.  -  Лошадь  -
вдребезги, хвоста не найдешь! Повозочного тяжело ранило. Ленка там  с  ним
возится! Значит, мне на нейтралке стоять? Без пехоты? - спросил он, как бы
не веря еще.
   - Да, без пехоты. Алешин здесь, на высоте, с орудиями. А за высотой  на
нейтралке вы, Овчинников. Почему я должен повторять приказ?
   - Думал, ошибся Ремешков, - странно потухнув, ответил Овчинников.
   - Никто не ошибся. Занимайте позицию, и без шума, - повторил Новиков. -
Где раненый? - И, не услышав, что ответил Овчинников, пошел по  высоте,  в
сторону нейтральной полосы.
   - Куда вы? На мины? - крикнул Овчинников и рванулся к Новикову. - Жизнь
осточертела,  товарищ  капитан?  Ленка  там,  и  вы  еще...  Тут   саперов
вызвать...
   - Саперы вызваны. Только они не разминируют, а минируют...
   Новиков не договорил, голос Овчинникова срезало на крик: "Ло-жи-ись!" -
и тотчас в тишине раздались отчетливый  хлопок,  легкое,  все  нарастающее
шипение. Новиков спиной почувствовал,  что  случилось  что-то  позади,  и,
обернувшись, увидел: в белесо посветлевшем  небе  стремительно  взвивалась
мерцающая, разгорающаяся звезда, и такая  же  звезда  неслась  из  глубины
озера за высотой. Верхняя звезда рассыпалась  над  озером  зеленым  огнем,
четко вычертив высоту, орудия, повозки, лошадей, фигуры солдат. И в те  же
секунды, пока ракета горела в небе, с конца озера, где должны были  стоять
орудия Овчинникова, красными стрелами посыпались на высоту  трассы.  Очень
близко - за нейтральной полосой гулко заработал пулемет. И снова  взлетела
ракета, немного правее, и оттуда тоже брызнули цепочки очередей по высоте.
   - Повозки - в укрытие! -  скомандовал  Новиков,  ясно  поняв:  немецкое
боевое охранение заметило батарею.
   Подбежав к сгрудившимся повозкам боепитания, он  увидел,  как  солдаты,
суматошно, суетясь, сгружают снарядные ящики, а орудийные упряжки, грохоча
передками, вскачь понеслись по высоте.
   - Я приказал - в укрытие! - громко повторил команду Новиков,  встретясь
с лихорадочными глазами первого повозного, тот со стоном нетерпения  кидал
ящики на землю, и договорил тише: - Батарея как на ладони! Вы это  еще  не
поняли?
   Над головой хлестнула очередь.  Новиков  нагнулся,  а  повозочный  упал
животом на ящик, прохр