вытерев  горячего  пота  со  щек,  снова
ищуще-торопливо повел прицел. Вновь он выхватил  в  просвете  дыма  живое,
шевелящееся  туловище  другого  танка.  Он  шел  к  высоте,   башня   косо
развернулась,  тоже  выискивая,  длинный  ствол  орудия  дрогнул,   застыл
наведенно. Черный, пусто-круглый глаз дула зорко целился, казалось,  остро
глядел через панораму в зрачок Новикова,  и  в  то  же  мгновение,  считая
секунды, он нажал спуск. Трасса досиня раскаленной проволокой  выметнулась
навстречу круглой, нацеленной в него смертельной пустоте, и тут  же  тугой
звон разрыва забил уши. Железно царапнули по стволу орудия осколки, желтый
удушающий клубок сгоревшего тола вывалился из щита. И  оглушенный  Новиков
успел заметить свежую воронку в четырех метрах перед левым колесом орудия.
Со странным чувством удивления, что  этот  снаряд  не  убил  его,  Новиков
глянул на расчет - все целы?
   Заряжающий Богатенков со снарядом в руках стоял в рост среди  стреляных
гильз, не нагнув головы, с упорной пристальностью смотрел на танки,  точно
как тогда, на бруствере, испытывал судьбу.
   - Что стоите? На коленях заряжать! - крикнул Новиков и, крикнув, припал
к прицелу, скрипнув зубами: сквозь дым  четко  чернел  прицеленный  в  его
зрачок пустой глаз танкового дула. "Он или  я?..  -  мелькнуло  у  него  в
сознании. - Он или я?.. Не может быть, чтобы он! Он или..."
   Новиков надавил спуск;  слившись  с  выстрелом,  два  танковых  снаряда
ударили, взметнули землю впереди бруствера,  на  Новикова  дохнуло  волной
тола, но он не пошевелился, не оторвался от  наглазника  панорамы.  В  нем
будто  все  звенело  от  нервного  возбуждения.  В  мире  уже  ничего   не
существовало, ничего не было,  кроме  этого  танка,  этого  немца  в  нем,
зорко-быстрыми  движениями  крутящего  маховики,  наводящего  на  Новикова
орудие... "Он или я?.. Он или я?.."
   Танк, ослепляя, полыхнул двойным оскалом пламени;  одновременно  с  ним
Новиков выстрелил два  раза  подряд;  смутно  унеслись  вниз  две  трассы,
фиолетово блеснули  в  дыму,  и  опять  Новиков  не  увидел,  а  физически
почувствовал, что не промахнулся. И, отирая  пот  онемевшими  на  маховике
пальцами, стряхивая жаркие капли со лба, с бровей, он как бы  вынырнул  из
противоестественного состояния  нервного  напряжения,  когда  все  в  мире
сузилось, собралось лишь в глазке панорамы.
   - Товарищ капитан, товарищ капитан!  -  бился  позади  чей-то  крик.  -
Товарищ капитан...
   - Ложи-и-ись!..
   Крик этот,  выделившийся  из  всех  других  звуков,  заставил  Новикова
поднять голову. В замутневшем небе впереди дугами сверкнули хвосты  комет;
грубый,  воющий  скрежет  шестиствольных   минометов   заколыхал   воздух,
обрушился  на  высоту,  и  чем-то  огромным,  душным  накрыло,   придавило
задергавшееся орудие.
   Отплевывая землю, плохо  слыша,  со  звенящим  шумом  в  ушах,  Новиков
тревожными глазами  оглянулся  на  расчет  -  люди  лежали  в  дыму  между
станинами, лицом вниз. И в первую же минуту сдавило горло,  -  показалось,
что на огневую прямое попадание. Темная, неподвижная  фигура  Богатенкова,
прижатая спиной к брустверу, выплыла из дыма в метре  от  Новикова,  глаза
закрыты, брови недоуменно  нахмурены,  рука  его  забыто  придерживала  на
коленях снаряд.
   - Богатенков!..
   Богатенков приоткрыл глаза, особенно ясные, карие, изумленные  чему-то,
словно, не веря, прислушивался к самому себе. Не ответив на зов  Новикова,
он медленно отвел руку от снаряда,  потом  недоверчиво,  наклоняя  голову,
пощупал живот, слабо развел пальцы и, со спокойно-хмурым удивлением  глядя
на измазанную кровью ладонь, сказал тихо, сожалеюще и просто:
   - Напрасно это меня...
   И с тем же изумленным лицом, будто прислушиваясь к  тому,  что  уже  не
могли слышать другие, повалился на бок, успокоенно и твердо прижался щекой
к земле, что-то беззвучно шепча ей.
   Снаряд скатился по ногам от последнего его движения, ударил по  сапогам
Новикова, и Новиков точно очнулся.
   "Что это? Я не заметил, как его  ранило?  Это  он  звал  меня  "товарищ
капитан"? Его был голос?  Как  это  могло  убить  его,  а  не  кого-нибудь
другого, кто воевал и сделал меньше, чем он?.." И странно  было,  что  нет
уже живого дыхания, спокойной силы, смуглой красоты Богатенкова, а то, что
называлось Богатенковым, было теперь не им  -  что-то  непонятное,  чужое,
тихое лежало возле бруствера, прижимаясь к земле, и это  чужое,  казалось,
уже сразу и навечно отдалилось от всех,  но  никто  еще  не  хотел  верить
этому. "Зачем он стоял в рост? Зачем? Верил, что его не убьют?"
   - Перевязку! Быстро!..
   Новиков крикнул это, понимая ненужность перевязки, и тотчас сквозь зубы
подал другую команду: "К орудию!" -  но  скрежет,  удары  и  треск,  вновь
покрывшие высоту, стерли его голос. Солдаты, поднявшие было головы,  опять
приникли к земле - мины  рассыпались  вокруг  огневой.  И  сейчас  же  все
вскочили, поднятые вторичной командой Новикова, - он стоял на огневой,  не
пригибаясь, знал: так надо...
   - К орудию! Степанов, заряжай!
   И только сейчас все поняли, почему Степанов должен  заряжать.  Наводчик
Степанов, вздрогнув широким, конопатым лицом доброго  деревенского  парня,
растерянно озирался на  тихо  застывшего  в  неудобной  позе  Богатенкова,
схватив снаряд, ожесточенно втолкнул его в казенник, выговорил грудью:
   - Насмерть! Товарищ капитан, "ванюши" по нас бьют! Это они!..
   "Товарищ капитан... Это был его голос, Богатенкова... Что он хотел  мне
сказать?"
   - А-а!.. - продохнул Новиков, стискивая зубы, ища панорамой  то  место,
где как бы из разбухшей массы колонны  с  железным  скрипом  взметались  в
разные стороны длинные хвосты  огня.  Видел:  прямо  оттуда,  из  колонны,
шестиствольные минометы обрушивали огонь на высоту и на берег  озера,  где
затерялись в пепельной мгле орудия Овчинникова.
   - Осколочными! По колонне!..
   Он выпустил более пятидесяти снарядов по колонне. Там закрутился  смерч
- разлетались рваные куски, вставали факелы  взрывов,  несколько  грузовых
машин, дымясь брезентом, неуклюже разворачивались на обочине,  выезжая  из
черно-красных вихрей. Фигурки немцев отбегали от  шоссе,  ползли  в  поле,
строча из автоматов. Тонкие малиновые  перья  вырвались  из  кузовов  трех
сразу  осевших  грузовиков,  беспорядочный  треск,  разбросанное  щелканье
донеслись оттуда, - видимо, рвались боеприпасы.
   - Снаряды! Снаряды!.. - раздался где-то в стороне, за спиной  Новикова,
крик. Но этот крик скользнул мимо его сознания.  Одновременно  со  взрывом
боеприпасов ощутимо сотрясли высоту, ворвались  в  звуки  боя  два  других
полновесных взрыва. Сизые шапки дыма, колыхаясь, выплыли над мглой, в  той
стороне, где были орудия Овчинникова.
   "Что это там? Это он?"
   Новиков  резким  доворотом  подвел  панораму  в  сторону  взрывов.   Он
всматривался  сквозь  обжигающий  глаза   пот,   стараясь   найти   орудия
Овчинникова. От мысли, что Овчинников, окруженный  прорвавшимися  танками,
подорвал орудия, морозным холодом облило влажную спину Новикова. "Не может
быть, чтобы он сделал это!" Но, не соглашаясь с тем, что там  уже  погибли
люди, разбило орудия, он вдруг уловил  в  сумеречном  дыму  возле  позиции
Овчинникова  проступивший  силуэт  танка   и,   как   пьяный,   обернулся,
нетерпеливый, черный, страшный.
   - Снаряд! Заряжай!
   Степанов, грязно-потный, в размазанных пятнах гари, засучив  по  локоть
рукава, один стоял на коленях среди груды гильз - широкое лицо растерянно,
спекшиеся от  пороха  крупные  губы  силились  улыбнуться  Новикову  и  не
улыбались - дергались уголки их судорожно.
   -  Товарищ  капитан!..  Снаряды...  -  прохрипел  Степанов.  -  Снаряды
кончились. К передку расчет послал... За НЗ! И заодно Богатенкова взяли.
   - Кой дьявол... помогут передки! Там  двадцать  снарядов!  -  выругался
Новиков. - Во взвод боепитания! Передайте мой  приказ:  все  снаряды,  что
есть, сюда! Немедленно! Подождите! Вода есть у вас?
   И, рванув скользкий от пота ворот гимнастерки, облизнул шершавые губы -
жажда жгла его сухим огнем.
   Степанов, торопясь, отцепил от ремня флягу, вытер  горлышко,  охотно  и
услужливо протянул ее Новикову.
   -  Теплая  только...  -  И,  удержав  дыхание,  осторожно  попросил:  -
Разрешите закурить на дорожку?
   - Давай!
   Тогда Степанов, вмиг обмякший, налитый усталостью -  все  время  бросал
снаряды в казенник орудия, - с красными от недавнего  напряжения  глазами,
сел прямо на закопченные гильзы среди  станин,  одубелыми  пальцами  начал
сворачивать самокрутку. Однако свернуть не смог -  пальцы  не  гнулись.  И
тихим, застенчивым было у него лицо сейчас, когда смотрел он, как Новиков,
запрокинув голову, жадно пил.
   Но так он и не свернул самокрутку. Танковые снаряды вздыбили  бруствер,
и Степанов просыпал табак.
   - Пойду я!.. - подымаясь, прокричал  он,  беспокойно  глядя  на  озеро,
буйно взлохмаченное фонтанами мин. - Эх, рыбы-то попортили -  ужас!  -  И,
подняв карабин, пригнувшись, не спеша двинулся по  высоте  в  крутую  тьму
разрывов.


   Новиков пил из фляги, не ощущая вкуса теплой воды; она лилась  на  шею,
на грудь его, не охлаждая, не могла утолить жажду.
   "Были взрывы... Овчинников подорвал орудия?  Там  танки?  -  думал  он,
испытывая колющую тревогу, пытаясь взвесить положение батареи. - Но  люди,
как с людьми там?.. Не верю, что погибли все! Где Горбачев? Где Ремешков?"
   - Когда будет связь? Почему так долго?
   - Товарищ капитан, к телефону!
   - Связь с Овчинниковым?
   Новиков резким движением перемахнул через бруствер, спрыгнул  в  ровик,
почти вырвал трубку из рук связиста.
   - Овчинников? - с надеждой спросил он, забыв в этот момент про номерное
обозначение офицеров, и произнес живую фамилию. Но тотчас, в потрескиванье
линии поймав голос майора Гулько, спрашивающего о потерях  в  батарее,  он
заговорил вдруг преувеличенно спокойным, сухим  тоном:  -  Дайте  огурцов.
Беру последние огурцы для кухни, товарищ  первый.  Пришлите  огурцов.  Это
все, что я прошу.
   - Пришлю сколько есть. Дам огурцов, - выделяя слова, ответил  Гулько  и
необычно, словно родственно был связан  с  Новиковым,  добавил:  -  Обрати
внимание на Овчинникова и на переправу, мой мальчик. Обрати внимание.
   Он снова будто ударил Новикова своей ненужной интеллигентной нежностью.
   Новиков долго глядел перед высотой на слоистую мглу, закрывавшую орудия
Овчинникова. В шевелящейся этой мути,  полной  вспышек  выстрелов,  тенями
продвигались к озеру  танки:  железный,  замирающий  рев  их,  прерывистое
завывание  грузовых  машин  рождали  у  Новикова  впечатление,   что   там
сконцентрировалась ударная сила колонны. Остальная ее часть, не  достигшая
района  озера,  -  отдельные  разбросанные  машины,   орудийные   упряжки,
минометные установки на прицепах, группы людей - обтекала пылавшие обломки
грузовиков на дороге, горящие танки, стремительно уходила, разворачивалась
назад, к ущелью в лесу, откуда,  -  очевидно,  по  внезапному  приказу,  -
перестал вытекать правый поток  колонны.  (Видно  было,  как  горели  там,
справа, наши танки, врытые в землю.) И только двигался левый рукав колонны
к озеру, по направлению молчавших орудий Овчинникова.
   "Прорвались к озеру? Смяли Овчинникова?" - мелькнуло у Новикова, и  он,
чувствуя горячее нетерпение, повернулся к орудию:
   - Где снаряды? Скоро снаряды?..
   Почти слитный троекратный взрыв снова  потряс  высоту,  аспидные  шапки
дыма упруго всплыли из месива огня  возле  позиции  Овчинникова.  И  вслед
мигнул горизонтальный всплеск выстрела. Опять  мигнул.  И  Новиков  понял:
танки, продвигаясь к озеру, вошли в минное поле, подрывались  там,  и  там
живой взвод Овчинникова все еще вел огонь по ним...
   "Молодец Овчинников! Молодчина! - хотелось отчаянно крикнуть  Новикову.
- Молодец!.."
   В то же мгновение скопище дыма растянулось  над  берегом,  в  просветах
блеснула вода, и Новиков отчетливо увидел: озеро наполовину было  замощено
темными полосами понтонов, протянутых от левого и правого  берега.  Фигуры
немцев бегали вокруг стоявших на берегу грузовых  машин,  снимали  круглые
тела понтонов. И стало ясно теперь: немцы обошли Овчинникова, прорвались к
озеру.
   - Второе орудие! Алешина! - не скомандовал, а скорее  глазами  приказал
Новиков, и когда  связист  Колокольчиков  вызвал  второе  орудие  и  когда
зазвенел в трубке возбужденный голос  Алешина:  "Товарищ  капитан!  Четыре
танка мои!" - Новиков оборвал его:
   - Сколько на орудие снарядов?
   - Одиннадцать! Сейчас подвезут еще!
   - Посмотри внимательней на озеро. Видишь переправу?
   - Вижу, товарищ капитан! - ответил Алешин и спросил  быстро:  -  А  как
Овчинников?
   - Наводить точнее, все одиннадцать снарядов по переправе, давай!
   Снаряды Алешина подняли воду около понтонов, что-то смутное  и  длинное
косо поднялось в воздух, упало в дым. Но две  низкие  грузовые  машины  не
попятились, не отъехали от берега,  стояли  неподвижно.  И  фигуры  немцев
возились возле них, упорно стягивая, волоча грузное тело понтона.
   "У них один выход - будут прорываться до  последнего!  Один  выход!"  -
подумал Новиков и крикнул связисту:
   - Долго будете налаживать  связь?  Когда  вы  мне  дадите  Овчинникова?
Когда?
   Телефонист Колокольчиков, весь хрупкий,  беловолосый,  светились  капли
пота на кончике вздернутого  носа,  дул  в  трубку,  дергал  с  бессильным
негодованием стержень заземления - делал все, что может делать  связист  в
присутствии начальства, когда нет связи.
   - Вот что! Делайте что угодно, хоть по воздуху прокладывайте линию.  Но
если через пять минут не будет связи с Овчинниковым, вы больше не связист!
- сказал Новиков жестко. - Мне необходима связь! Зачем вы нужны, если  там
люди гибнут, а вы здесь стержень щупаете?
   Жизнь человека на войне была для него тогда  большой  ценностью,  когда
эта жизнь не искала спасения за счет других, не хитрила, не  увиливала,  и
хотя молоденький Колокольчиков не хитрил, а,  лишь  слабо  надеясь,  ждал,
когда проложат связь телефонисты  Овчинникова,  жизнь  его  потеряла  свою
настоящую цену для Новикова, и Колокольчиков сознавал это.  Не  сказав  ни
слова, приподнялся от аппарата, провел рукой  по  потному  носу,  расширяя
вопросительные ясно-зеленые глаза, как бы навсегда вобравшие в себя мягкую
зелень северных лесов, нестерпимую синь озер и весеннего неба.
   Сразу с нескольких сторон  ударили  по  высоте  танки.  Вслед  за  этим
короткие слепящие всполохи  вертикально  выметнулись  откуда-то  из  лесу,
правее  ущелья.  Отрывисто,  преодолевая   железную   одышку,   заскрипели
шестиствольные минометы.
   Все будто расплавилось в треске, в грохоте, высота  стонала,  ломалась,
дрожала, выгибалась, как живое тело, ровик сдвинуло в сторону.  Чернота  с
ревом падала на него. Новиков и связист упали  рядом  на  дно  окопа,  дно
ныряло под ними, уши забило жаркой ватой,  голову  чугунно  налило  огнем.
Раскаленный осколками воздух проносился над ними. И навязчиво,  неотступно
билась мысль о непрочности человеческой жизни: "Сейчас, вот сейчас..."
   - Неужели конец, товарищ капитан? А?.. Неужели? - не услышал, а  угадал
Новиков по серым губам Колокольчикова и увидел перед собой круглые, полные
тоски и ужаса мальчишеские глаза. Этот ужас словно мерцал -  мигали  белые
от пыли ресницы паренька.
   И Новиков, оглушенный, туманно  вспомнил  ночь  в  роскошном  особняке,
майора Гулько, спящих солдат, Богатенкова, пришивающего  крючок,  и  этого
молоденького Колокольчикова, с неумелой нежностью обнимающего  аппарат,  и
сонное бормотание о каком-то колодце: ему снились колодцы в конце войны...
   И, подавляя жалость к той ночи, Новиков взял связиста за плечо, с силой
потряс его, прокричал сквозь грохот, накрывавший ровик:
   - Мне нужна связь  с  Овчинниковым!  Понимаешь?  Связь!  Иначе  нельзя!
Понимаешь! Мне нужно знать обстановку!
   - Я сейчас... я сейчас... глаза только вот запорошило... - зашевелились
губы связиста, детское лицо было все серо от пыли, казалось  незащищенным;
он торопливо потер кулаком глаза и, часто мигая, стал на колени,  хрупкий,
тоненький. Рукавом стряхнул пыль на запасном  аппарате,  перекинул  ремень
через плечо, вздохнул, вроде всхлипнул, по-мальчишески виновато сказал:  -
Если что, товарищ капитан, то  у  меня  матери  совсем  нету...  сестра  у
меня... А адрес в кармашке тут...
   И,  худенький,  встал  неожиданно  проворно,  не  глядя  по   сторонам,
выпрыгнул из окопа  и  исчез,  растаял,  оставив  после  себя  впечатление
чего-то чистого, весенне-зеленого  (глаза,  что  ли?),  легко  и  невесомо
ходящего по земле.
   И через минуту, как только выпрыгнул он, исчез в горячей мгле разрывов,
крутившихся по высоте, сквозь грохот, как в щелочку, прорезался писк будто
живого существа - призывно зазуммерил телефонный аппарат. Новиков  схватил
засыпанную землей трубку, в ухо его пробился лихорадочно частивший голос:
   - Я от третьего, я от четвертого, - и,  мгновенно  поняв,  что  это  от
третьего и четвертого  орудия,  то  есть  связь  с  Овчинниковым,  он,  не
выпуская из рук трубки, вскочил в рост, желая сейчас одного  -  остановить
Колокольчикова, рванулся к стене окопа.
   - Колокольчиков! Наза-ад!.. Наза-ад!..
   Но команду  его  заглушило,  подавило  пронзительно  брызгающим  визгом
осколков, огненно скачущими разрывами мин, - ничего не  было  видно  перед
высотой, да и голос его уже не мог вернуть связиста. Новиков с тяжестью во
всем теле - стояли перед глазами худенькие плечи Колокольчикова  -  присел
подле аппарата, хватая трубку:
   - Овчинников? Овчинников? Да что там замолчали, дьяволы? Что замолчали?
Отвечайте!
   - Овчинникова нет, товарищ второй, - зашелестел в  мембране  незнакомый
голос. - Четвертое орудие погибло, и все там убитые. Нас окружили.  У  нас
Сапрыкин раненый. Я связист Гусев, раненый. Еще Лягалов раненый. А с  нами
санинструктор. Я связист Гусев...
   - Где Овчинников? -  закричал  Новиков,  едва  разбирая  в  шумах  звук
потухающего голоса. - Овчинникова! Слышите?
   - Овчинникова нет, к вам пробивается,  а  мы  трое  раненые  -  связист
Гусев, сержант Сапрыкин и замковый Лягалов. И еще санинструктор с нами,  -
однотонно шелестел бредовый, слабеющий голос, - а  снарядов,  говорят,  ни
одного нету... Пулемет только... Кончаю говорить... Я связист Гусев...
   "Овчинникова нет, к вам пробивается!" Он ко мне пробивается? Зачем? Кто
приказал ему? Он бросил орудия? - соображал Новиков. - Орудия  Овчинникова
не существуют?"
   - Вы посмотрите, посмотрите, товарищ капитан, что там  творится,  перед
пехотными траншеями... Наши бегут, что ли?
   "Кто это сказал? Разведчик, дежуривший у ручного пулемета? Да, это он -
стоит в конце ровика, расставив локти на бруствере, смотрит туда..."
   - Товарищ капитан, видите? Наши?..
   И все же Новиков не верил, не мог поверить, что Овчинников отходил.
   - Товарищ капитан, снаряды! Снаряды есть! Снаряды принесли! - прокричал
Степанов, вваливаясь в окоп, размазывая пот на грязном лице. - Мы  снаряды
несли, так они по нас чесанули! Эх, жаль стереотрубу, -  сказал  он,  беря
пробитую осколками, лежавшую на земле стереотрубу, и хозяйственно, бережно
положив ее на бруствер, спросил: - А как они там... живы?
   - К орудию снаряды! - ответил Новиков.



7

   - Овчинников! Товарищ  капитан!  Овчинников!..  -  метнулся  за  спиной
чей-то крик.
   В ту же секунду на скате высоты  выросли  трое  людей,  без  шинелей  и
пилоток, держа автоматы наперевес, они были метрах в пятнадцати от орудия,
бежали, карабкались толчками, как слепые, на высоту - видимо, ни у кого не
было уже сил.
   И Новиков увидел Овчинникова: в обожженной  распахнутой  телогрейке,  с
темным, как земля, лицом, волосы слиплись на лбу, он зло махал пистолетом,
крича сдавленным голосом:
   - К орудию! Бего-ом! За мной!
   И ненужная команда эта в нескольких  метрах  от  орудия,