омог..."
     Было ясно, что до утра, вылези  они  все из  шкуры,  немцев из села  не
выбить. А сами они,  судя по  вспышкам выстрелов  тут и там,  не  собирались
уходить. Еще часов до двух ночи Шапошников пытался, как мог, помочь комбатам
продвинуть свои роты,  но  потом  понял,  что их даже не  удается  собрать и
организовать, а к рассвету бой прекратился и сам собой.

     Утром  противник,  получив подкрепление  -  десять  танков  и  до  двух
батальонов пехоты, вытеснил 771-й полк из Милославичей.
     А через  полчаса после этого  на разрозненные и  не успевшие  окопаться
роты из  села  выползли  десять  танков,  за  ними  поднимались  густые цепи
автоматчиков.
     Батальон капитана Осадчего успел зацепиться за высотку с кладбищем, что
отстояла  от  Милославичей  метров  на  семьсот,  а  батальоны  Горбунова  и
Московского  оказались  прямо  в  поле.   Отходить  дальше  -  значило  быть
уничтоженными  в  спину,  и  ротные  положили  своих  бойцов  за  небольшими
пригорками, в ложбинках и за редкими кустами.
     Шапошников, наблюдая в бинокль,  как тут  и  там поднимаются и отбегают
назад фигурки  бойцов,  как  от Милославичей выползают  танки, а  за  ними в
облаках пыли идет пехота, и прикидывая расстояние между ними, думал:  "Опять
вся надежда на Терещенко и Похлебаева. Если они  танки  сожгут - отобьемся и
от пехоты..."
     Подошедшие к нему минут пятнадцать назад на КП четыре наших танка БТ во
главе  с  бравым капитаном  уже горели четырьмя дымными кострами.  Один танк
проехал по станинам орудия Ленского,  приняв  его за вражеское. Хорошо  еще,
что не пострадали  люди и орудие  могло вести  огонь.  Было  горько и нелепо
видеть  такую работу  наших танков, потому что Шапошников увидел их на войне
впервые, успел обрадоваться и понадеяться на  них,  а  они уже горели,  и не
видно было - откуда противник вел по ним огонь.

     Командир расчета сорокапятки  сержант Евгений Ленский,  хотя и мысленно
записавший себя с первого дня войны в покойники,  будучи твердо убежден, что
его все равно убьют, не в первом, так в  десятом  бою, и потому избавившийся
от сосущего душу страха, все же на рожон  не лез, воевал с оглядкой и орудие
свое  установил и на  этот  раз, как всегда, капитально и  по всем правилам.
Хотя и за стальным щитком, но все  же в  чистом  поле, поэтому чувствовал он
себя  неуютно, а  когда  увидел  впереди  два  танка,  идущие как раз на его
орудие, да по сторонам четыре-пять, а за ними  цепи пехоты, еще раз мысленно
простился с белым светом.
     Гитлеровцы  сходу   открыли  огонь  из  автоматов,  а  танки  прибавили
скорости, быстро увеличиваясь в размерах. Но  от третьего снаряда  один танк
остановился и  задымил  быстро  уходящей  в  небо черной лентой,  и  Ленский
перенес огонь на соседний.
     - Снаряд!  Скорей  снаряд!  - протягивая руку  назад  и не отрываясь от
прицела, закричал его наводчик Воронов.
     Ящичные лежали на земле, пригнув головы от свистящих пуль.
     -  Снаряды! -  оглянулся Ленский, и увидел,  что их батарейный кашевар,
ящичный из приписных, опрокинув ведро с варевом, бежит зигзагами, согнувшись
в пояс.
     Снаряд все же подали. Выстрел, второй. Зазвенела упавшая гильза, третий
выстрел.
     - Есть второй! Вроде встал... - сверкая белозубой улыбкой, оглянулся на
Ленского наводчик.
     Цепи  немецкой пехоты расстроились,  залегли,  но огонь  становился все
плотнее и точнее. Пули барабанили по щитку, как горох.
     Ленский перенес огонь на пехоту, но снаряды шли с перелетом. Потом взял
прицел на автомашины, которые  стало видно  из-за осевшей пыли.  Одна из них
загорелась. Потом  пять снарядов  послал  на церковь - с  нее неслышно из-за
оглушающего грохота орудий и стрекота автоматов бил станковый пулемет.
     Слева загорелся еще  один танк, - "Давай их, Миша, бей!", - мелькнуло в
голове у Ленского. Потом его  сосед Михаил  Лопатко  тоже перенес  огонь  на
разъехавшиеся  в стороны автомашины и поджег две из них. Ленский  добавил  к
ним  еще  две. Машины горели  ярко,  не как танки, один  дым, и от  этого  у
Ленского поднялось настроение.
     В какую-то минуту он  обратил  внимание, что у орудия их осталось всего
трое:  следом за  кашеваром в окопчик  залезли и другие бойцы расчета. Но  и
немцы  схлынули.  Они еще не отступили, но огонь вели, кто лежа, а  кто  и с
колена,  словно рисуясь свей храбростью. Они понимали, что и эта их атака на
русских не удалась.

     Лейтенант  Вольхин,  как и все, запыхавшийся после  быстрого  отхода из
села, по  приказу ротного, кричавшего  слабым, сорванным голосом, дал взводу
команду "Ложись, окопаться!"  и  за несколько минут, как  ему показалось, не
более пяти, штыком и ногтями,  не смахивая пот, набегавший на  глаза,  вырыл
ямку  для  стрельбы лежа.  И  справа,  и  слева,  где  густо, собравшись  по
пять-шесть человек, а где и с промежутками в  15-20 метров, все тоже копали,
кто лежа на боку, а кто и сидя.
     Когда немцы  снова пошли  в атаку,  Вольхин стрелял из винтовки, злясь,
что  набегающий  на  мушку автоматчик  не падает и с  пятого патрона.  Когда
гитлеровец,  наконец,  упал, Валентин почувствовал  не страх, что  мажет,  а
стыд.
     Вольхин  видел,  как загорелся  один  танк, потом второй, как кто-то из
бойцов его взвода  снял из винтовки двоих  танкистов, вылезших оглядеться из
люка или посмотреть  на "плоды" своего труда, видел, как этот танк загорелся
от пущенной в него бутылки. Потом  Вольхин стрелял  по плохо видимым в траве
каскам и поминутно оглядывался по сторонам - стреляют  ли его бойцы  и много
ли их  осталось.  Видел, как правее отползали от и без  того изломанной цепи
двое  его  бойцов,  прикрываясь лопатками. Как один из  них  замер,  а потом
устало перевернулся лицом вверх...

     Шапошников  видел с  НП,  что стоят и дымят четыре вражеских танка, два
отползли,  а  остальные четыре  стоят и  стреляют с  места.  По  всему  полю
одновременно в десятках  мест вставали легкие пыльные столбы от разрывов мин
и  снарядов,  наша  и немецкая  пехота  лежала друг против  друга  метрах  в
пятистах, ведя беспорядочный огонь.
     Капитан Осадчий  сообщил, что его батальон  только что выбил фашистов с
кладбища штыками, подпустив их на рукопашный.
     - Приказал сидеть за могилками  и молчать, как эти могилки, - кричал он
в телефонную трубку, - пока не втянутся на кладбище. Ну, а потом как дали им
мои соколята!
     -  Товарищ  капитан,  -  услышал   Шапошников  сзади  голос  лейтенанта
Бакиновского, его помощника по  разведке,  на днях переведенного  в полк  из
разведбата, - двоих пленных танкистов доставили.
     - Позовите Иоффе, переводчика...
     Шапошников, закончив разговор с Осадчим, подошел  к Иоффе, который  уже
допрашивал   двоих   свободно  стоявших,  рослых,  не   как  наши  танкисты,
белоголовых немцев в комбинезонах.
     - Они  из  семнадцатой  танковой дивизии,  товарищ  капитан,  -  сказал
лейтенант  Иоффе.  -  Перебрасывают из-под Ельни.  Они в  передовом  отряде.
Завтра вступит  в бой вся их дивизия... Корпус, другой сказал, что корпус...
Какой? Двадцать четвертый, командир у них барон фон Швеппенбург.
     Пленные смотрели на Шапошникова и Иоффе спокойно и с любопытством.
     - У них студенческая дивизия... И сами они студенты третьего курса... -
переводил Иоффе. - Философы? Галльского университета.
     - Спросите: что, у них уже студентов в армию берут?
     - Нет. Они добровольно. Каникулы. А то война без них кончится.
     - Ну и  народ... - удивился Шапошников.  - В  каникулы  воевать...  Как
будто война это прогулка.
     -  Вот,  посмотрите,  что  это  такое,  -  протянул  Бакиновский  Иоффе
маленькую книжечку. - Устав, наверное?
     Иоффе полистал, вчитался.
     - Это памятка по  борьбе с нашими танками типа Т-34... - и посмотрел на
Шапошникова.
     - Как? Не слышал, что у нас есть такие танки... - удивился  Шапошников.
- Бакиновский, доставьте их в штаб дивизии и быстро обратно.
     Один немец что-то громко и весело сказал.
     - Что он говорит? - спросил Шапошников.
     - В Москве они будут раньше всех своих приятелей, - перевел Иоффе.

     -   К  телефону,  товарищ   капитан,  -  позвал  Шапошникова  лейтенант
Денисенко, начальник связи полка, - кажется, комиссар дивизии.
     - Слушаю, товарищ полковой комиссар... Да, пришли, десять человек... Да
куда же их в бой  - люди  пожилые, необмундированные,  кроме того, у  нас  и
свои, штатные политработники  есть. А эти даже  людей наших не знают... - и,
после паузы, со вздохом, - слушаюсь, есть.
     -  Кто  это?  Канцедал?  - спросил  Наумов,  когда  Шапошников закончил
разговор.
     -  Да. Обругал... Ну что ж, забирай этих политбойцов  и  распределяй по
ротам.
     Как  не  хотелось Шапошникову  брать  этих  людей в полк... Посылали их
почти на верную  смерть. Мало  того, что пожилые, в штатском,  совершенно не
знают военного  дела, вряд ли умеют не то что стрелять, но и  окапываться. И
кадры  ценные:  секретари  райкомов, работники партийных органов.  Но приказ
есть приказ...
     А  через   полчаса   комбаты  начали  организовывать  новую   атаку  на
Милославичи. Комиссар 771-го стрелкового полка Петр  Васильчиков,  по своему
обыкновению, с первых  же минут боя ушедший в боевые  порядки,  снова обошел
цепи бойцов, стараясь не обращать внимания на свистевшие над головой пули.
     -  Ребята! Сейчас  в атаку -  подтянуться, собраться! Немец нас боится!
Бросок и - в Милославичах! Дружнее, ребята, выше головы!
     И там, где прошел Васильчиков, взводные и политруки рот тоже подползали
то к одному, то к другому, что-то говорили, и отползшие, было, от цепи бойцы
возвращались  к  передней линии  и  настраивались, что вот сейчас надо будет
подняться вместе со всеми.
     И  по  сигналу  ракеты и  командам ротных  и  политруков  изломанные  и
изреженные сцепи, сначала не  все, поодиночке, потом группами,  и,  наконец,
ротами поднялись и побежали навстречу залегшим в лугу и  во ржи гитлеровцам.
Падали,  спотыкались, снова поднимались, перебежками,  стреляя на  ходу - на
все более плотный и убийственный огонь.
     Все ближе первые сгоревшие  до печных  труб остовы домов, но и все реже
цепи и винтовочный огонь...
     Васильчиков, с винтовкой наперевес, то впереди, словно он искал смерть,
то  чуть  приотстав,  подгоняя  робких,  побывал за час почти во всех  ротах
батальонов Московского и Осадчего.
     Лейтенант Вольхин  со  взводом,  потерявший  за  ночь и  утро  шестерых
бойцов,  стреляя на ходу по отбегавшим фигуркам  немцев и падая то и  дело -
пули свистели и над головой, и по сторонам, - в один из моментов  упал перед
трупом немца  в коротких запыленных сапогах  и поймал себя на мысли,  что  в
таком исступлении он еще  не был никогда. Наверное, если бы он был ранен, то
и тогда продолжал бы стрелять и бежать.
     Позади и по сторонам лежали убитые в атаке бойцы их роты, и было их уже
больше, чем живых. А до Милославичей оставалось  еще метров триста, и оттуда
с окраины поднялась навстречу цепь автоматчиков.
     "Не меньше роты... Собьют...", - оглянулся по сторонам Вольхин.
     От роты оставалось в живых не более пятидесяти человек, да и те лежали,
кто как, некоторые  за  телам своих погибших товарищей, а  иные  окапывались
лежа, отложив винтовки. О  том, чтобы поднять сейчас людей в атаку, не могло
быть и речи.
     Голоса своего  ротного Вольхин не слышал с начала атаки и  не знал, жив
ли он, или тоже среди убитых.
     -  Ну  что,  лейтенант, где твои люди? -  услышал он за  спиной хриплый
голос парторга полка старшего политрука Наумова.
     - Мои люди  все здесь, десять человек  нас осталось,  -  поднял  голову
Вольхин.
     Гитлеровцы, видимо, это  была  действительно свежая  рота, растянувшись
цепью и  набрав  между собой  уставные  интервалы, шли быстрым шагом,  щедро
поливая все перед собой автоматным огнем.
     По ним вели редкий винтовочный  огонь,  но то ли целились плохо, то  ли
глаза и руки устали от напряжения, но немцы шли и шли, как заговоренные.
     -  Эх,  стрелки...  -  прочно  упершись  в  землю раскинутыми  ногами и
передергивая затвор, пробасил Наумов.
     От трех его выстрелов упали  три немца, бежавших рядом, потом  сразу же
залегла большая группа. Стрелял и Вольхин, стреляли его бойцы, но гитлеровцы
дружно поднялись снова и было их почти столько же, сколько залегло.
     Наумов  стрелял, крепко держа винтовку  в руках и чуть-чуть  передвигая
ствол,  ловя на  мушку очередного храброго фашиста, и забыл в эти минуты обо
всем  на  свете.  Так  всегда  бывало:  стоило ему  дорваться  до  настоящей
стрельбы,  как  азарт   заслонял   все  остальное.  Сколько  раз  ругал  его
Васильчиков, что  не винтовкой ему надо действовать,  а  словом,  но  Наумов
все-таки при случае отводил душу.12
     Противник откатился, на ходу отстреливаясь, и цепь его была значительно
реже.
     -  Сколько,  товарищ  старший  политрук?  -  крикнул  Наумову  лежавший
неподалеку боец Латенков.
     - Семь... В тир надо  было почаще  ходить, лейтенант, - сердито  сказал
он, повернувшись к Вольхину.
     - Оставайтесь еще! - крикнул Латенков.
     - Вы  у меня не  одни,  надо и других  поучить, -  сказал Наумов, уходя
вдоль цепи направо.

     Контратака немецкой роты  против  залегших  остатков батальона капитана
Горбунова была отбита пятеркой смельчаков  во главе с комсоргом 771-го полка
лейтенантом Панфиловым. Когда атакующая рота гитлеровцев была как на ладони,
Панфилов  и его бойцы, выдвинувшиеся вперед от своей роты, прицельно, как на
учениях  в  поле,  уложили  двадцать  человек.  У оставшихся гитлеровцев  не
хватило духу не только продолжать атаку, но и отстреливаться с места, и рота
потихоньку уползла за пригорок.
     Батальон  капитана   Осадчего,  окопавшийся  на  кладбище,  тоже  отбил
контратаку гитлеровцев, после чего  комбат начал  организовывать свою атаку.
Снова,  где ползком, где перебежками, пошли  по цепям  Васильчиков,  Наумов,
Панфилов,  обходя  мертвых,  подползая  к  живым,  оглохшим  от  разрывов  и
отупевшим от усталости,  напряжения,  риска,  жары,  смертей  и команд  -  и
говорили: "Надо подняться! Надо, надо...".

     К  полудню  на командный  пункт  полка  Шапошникова  приехал  полковник
Гришин.
     - Почему топчетесь на месте? Соседи ваши давно на шоссе вышли!
     -  Очень  сильное сопротивление противника, постоянно  контратакует,  -
ответил  Шапошников,  -  Считаю,  что  противник  ввел  в бой  не менее двух
полнокровных батальонов только с утра, да плюс десять танков, хотя четыре из
них мы и подбили... Не менее дивизиона артиллерии поддерживает и, по меньшей
мере,  три минометных  батареи.  А условия  местности,  сами видите, товарищ
полковник, как стол... И очень большие потери.
     - Я же тебе давал танки!
     - Сгорели все четыре в первые же минуты.
     - Маршевая рота в бою?
     - Товарищ полковник, это было такое пополнение,  что лучше бы совсем не
присылали, - Шапошников, чувствуя, что  сейчас начнет горячиться,  замолчал.
Но после паузы, стараясь строить фразы  помягче, все же сказал: - Совершенно
неподготовленная  ни в боевом - дорожная рота! - ни в моральном отношении, -
Шапошников хотел  было  сказать, что вообще все  трусы  и  паникеры, но лишь
вздохнул и махнул рукой: - Ладно бы  просто убегали  с поля боя,  а то ведь,
были  случаи, и  в командиров стреляют!  Где  только таких и  набрали!  Вот,
посмотрите, опять ведут!
     К  КП  группа  красноармейцев  с винтовками наперевес  и в  касках вела
несколько человек, сам вид которых у  любого, не только  строевика-старшины,
вызвал бы отвращение:  без  пилоток,  в мятых  не подогнанных  гимнастерках,
кое-как заправленных за ремень, небрежно намотанных обмотках.
     -  Ну, вот тебя  же второй раз  приводят!  - подошел к  одному  из  них
Шапошников, еле сдерживая гнев.
     Нескладный тощий парень с длинным чубом вдруг завсхлипывал,  размазывая
слезы и слюни по грязным щекам:
     - Дяденька, там стреляют... Убьют меня, дяденька...
     - Ну и войско! -  неожиданно  рассмеялся Гришин, но тут же серьезно и с
металлом в голосе: - Всех на переднюю линию. Винтовки найти. Поставь взвод в
заградотряд из кадровых.
     -  У  нас стоят,  химики  Степанцева. Только из-за  них  и  поставил. А
кадровые  дерутся превосходно,  в  атаку  на пулеметы  идут, не  считаясь со
смертью.
     -  Сейчас должна подойти  коммунистическая рота, сто человек, -  Гришин
взглянул  на  часы,  -  Сформирована  из  работников  райкомов  и  советских
учреждений,  приведет ее майор Бабур. Вызови сейчас же  Васильчикова и пусть
он  сам  ведет  ее  в  бой. Должен  подойти с  ними  майор Малых  со  своими
артиллеристами  безлошадными,  человек  пятьдесят.  Кто  у  тебя  в  резерве
остался? - прищурил Гришин глаз на Шапошникова.
     - Взвод химиков Степанцева, остальное все брошено в бой.
     На  самом деле  Шапошников  придержал еще  и саперную роту,  связистов,
можно  было послать в бой комендантский взвод,  ездовых, но  он  считал, что
если  бой не  могут выиграть  обученные  пехотинцы, то  ездовые и писаря тем
более. - "Пехоту нам всегда дадут,  а вот обученных саперов, связистов, да и
ездовых  тоже  растерять  легко,  а  найти  потом  будет  негде...  -  думал
Шапошников, - Да и, в конце концов, не здесь же решается судьба войны, зачем
эти истерические порывы...".
     -  Химиков,  говоришь?  -  переспросил  Гришин,  разминая  папиросу,  -
Горьковчане? Кадровые?
     - Да, тридцать пять человек.
     - Давай-ка  их сюда,  других  мне и сотни не надо,  - и  после паузы: -
Собирай людей и готовься  к атаке, - и уже тихо,  но  зло, ему одному:  - Не
возьмешь Милославичи - расстреляю...

     Наступление  полков  Корниенко  и  Михеева, поддержанное артиллеристами
полковника  Смолина, действительно  сначала развивалось  более  успешно, чем
полка  Шапошникова.  В  районе  деревни  Незнань  вечером   7   августа  они
стремительной   атакой  обратили  в  бегство  пехотный   полк   гитлеровцев,
разгромили  его  штаб  и  захватили трофеи  -  орудия,  автомашины,  десятки
автоматов. Были захвачены и пленные.
     Особенно  отличилась пополненная  до штата рота лейтенанта Нагопетьяна.
Когда две роты их батальона залегли перед деревней, наткнувшись на пулеметы,
Нагопетьян  сумел  поднять своих людей в  атаку,  ударил с фланга и заставил
побежать  целый  батальон  гитлеровцев.  Этот человек,  словно рожденный для
войны,  умел зажечь и сплотить любой коллектив, передать свой  азарт всем, и
Михеев, когда  политрук  Александров принес  ему политдонесение о  действиях
роты, - даже не удивился, что рота разгромила батальон.
     Овладев деревней Казкань и двумя маленькими  деревушками, подразделения
этих полков,  умело поддержанные артиллеристами, вышли к Варшавскому шоссе к
утру  8 августа.  Казалось, задача,  поставленная  перед дивизией, хотя  и с
большими потерями, будет выполнена, однако гитлеровское  командование срочно
перебросило в этот район части 78-й штурмовой и основные  силы 17-й танковой
дивизий.  Перед  атакой  танков и  пехоты  на  наступающие советские  части,
разбросанные,  ополовиненные  тяжелым   ночным  боем,  частично   потерявших
командиров, обрушили мощные удары самолеты воздушного флота Кессельринга.
     Первую атаку  пехотинцев из штурмовой  дивизии,  атаковавших  умело, но
словно с  пренебрежением, удалось отбить, но  пошли в атаку  танки. Пока еще
немного,  в  среднем  по три-пять машин на батальон, но  чувствовалось,  что
противник только прощупывает оборону, примериваясь, где ударить побольнее.
     Между немецкими  танками  и  артиллеристами полковника  Трофима Смолина
разгорелись яростные  дуэли. Три танка  сожгла батарея  старшего  лейтенанта
Ильченко дивизиона  капитана  Пономарева,  артиллеристы старшего  лейтенанта
Братушевского подбили два, и, кроме того, подавили огонь минометной батареи,
уничтожили несколько пулеметных точек и около десятка