али,
что козла отпущения сделали из одного Тюкаева. Куда-то наверх пошла  бумага,
что конкретный виновный в провале операции наказан.
     Через двое суток к Тюкаеву в роту пришли Шапошников и Наумов и сказали,
что  есть  приказ  полковника Гришина  вернуться  ему на  прежнюю  должность
помощника начальника штаба полка.
     -  Ты  извини  нас,  Вениамин.  На  войне  всякое  бывает...  -  сказал
Шапошников.
     - Я понимаю, - ответил Тюкаев, чувствуя в душе неприятный осадок.
     Ему  понятно  было, что  кто-то  должен  был быть наказан за  неудачную
операцию. Наказание  это выпало  ему, да и то чисто символически. Серьезного
расследования причин поражения, он это знал, не было.
     "Виноват противник... Вот так и бывает у нас: лошадь  потерял -  особый
отдел  затаскает,  а батальон  загубил  -  ничего...",  - с горечью  подумал
Тюкаев.
     Рота  лейтенанта Вольхина  в  этом неудачном бою  под  Юрково  потеряла
двадцать  человек, и, что самое горькое для него  - погиб сержант Вертьянов.
Столько было пройдено с ним и пережито за это время, что смерть его Валентин
воспринял,  как гибель родного брата. Сам он в этом бою жив остался, как сам
считал, случайно...

     Через три  дня после  боя под Юрково в полк к Шапошникову приехал майор
Кустов.
     - Зарываться в  землю.  Встаем в глухую оборону. Слышал, что наши Ельню
взяли?
     - Слышал. А под Киевом как?
     -  Плохо.  Несколько наших  армий, похоже, в  окружении.  Давай "языка"
срочно. И систему огня противника изучи досконально и как можно быстрее, даю
трое суток.
     - Работаем.  Тридцать наблюдателей  в полку.  Но что толку ее  изучать:
стрелять все  равно нечем.  А немцы пограничные  столбы ставят,  кричат, что
дальше не пойдут, - усмехнулся Шапошников.
     - Дешевый приемчик. "Языка" давай сегодня же, - напомнил Кустов и пошел
к машине.
     Трое  суток  полк Шапошникова готовил  оборону на  Судости. Земля  была
сухая, погода стояла  теплая  - бабье лето, немцы не стреляли. Казалось, что
война  дала передышку, отчего  и настроение  становилось  получше.  Хотелось
верить,  что  и зимовать придется  в этих  окопах,  что противник наконец-то
выдохся.
     Сразу после того,  как  уехал  майор  Кустов,  Шапошников вызвал своего
помощника по разведке старшего лейтенанта Бакиновского.
     - Есть у тебя кого послать сейчас же?
     - Готовы  группы лейтенантов Абрамова и  Барского, да двоих  подготовил
для глубинной разведки, - ответил Бакиновский,  - Оба  добровольцы. Штатское
им нашли, лапти, не бреются который день, даже листа березового насушили для
табаку.  Сегодня провожать  буду,  пойдут  оба с  Абрамовым.  Если  пройдут,
конечно.  У  Осадчего   вчера  два   раза   пытались  -   никак,  приходится
возвращаться, смотрят за нами хорошо.
     - Место перехода наметил?
     - Все до кустика изучил. До проволоки поведу сам.

     Той  же  ночью  группа  лейтенанта  Абрамова  ходила в поиск  и удачно:
приволокли немца-майора.
     Шапошников  сначала  не поверил: "Фельдфебель, наверное, не может быть,
чтобы майор...".
     - Реку переплыли незаметно, - скупо рассказывал Абрамов, юный лейтенант
с  острым носом  и мальчишескими губами. -  Подползли. Метров  с  пятнадцати
атаковали  траншею  и  блиндаж,  гранатой  уничтожил   пулемет   и  четверых
гитлеровцев, а этот вот выскочил из блиндажа - и прямо в руки.
     Немец,  действительно  майор, стоял с отрешенным видом, держа  руки  по
швам, как новобранец.
     -  Иоффе,  спросите  его:   какой  он   части?  -  приказал  Шапошников
переводчику.
     -   Австрийской  восемнадцатой  танковой   дивизии,   начальник   штаба
батальона, - перевел Иоффе.
     - Собираются ли они наступать?
     - Говорит,  что если ему дадут кофе и приготовят ванну, то он расскажет
все, что знает.
     Шапошников невесело усмехнулся:
     -  Кофе? Мы его не пьем,  и не  только на фронте,  а  ближайшая  ванна,
думаю, где-нибудь в Брянске. Сам в баню ходил последний раз еще дома. Видно,
тоже им несладко.  Ишь  ты,  ванну  захотел, -  и Шапошников  только  сейчас
подумал, что действительно, они на фронте третий месяц, а помыться толком не
пришлось ни разу. Даже умываться доводилось  не каждый день,  брились  раз в
три-четыре дня, а  то  и в неделю,  по обстановке.  - Переведите, что  здесь
фронт и удобств нет, - отрезал Шапошников.
     Немец  показал,  что  у  них  в  полку  ничего  не  слышно, когда будет
наступление.  Несколько  дней  они  не получали никаких  приказов.  Сообщить
какие-либо сведения о составе полка и его батальоне отказался категорически.
     - Пожалуй, он действительно и сам ничего толком не знает. Отправьте его
в дивизию, Бакиновский, - сказал Шапошников.
     "Будут  ли немцы  наступать  в  скором  времени? Загадка...  Наступать,
конечно, будут. До  зимы им надо постараться выйти к Москве, - Шапошников не
допускал и мысли, что немцы могут  взять  Москву,  -  Вопрос  только  в том,
сколько  времени  у  них уйдет  на подготовку  большого  наступления... Если
учесть,  что против нас  все время действуют  одни и  те  же части,  которые
воевать начали от границы, понесли потери, измотаны не меньше нашего, и тоже
долго не отдыхали и  не  пополнялись, то  на подготовку большого наступления
группе Гудериана потребуется не меньше десяти дней".
     Через  двое  суток   группа  лейтенанта   Абрамова   привела   пленного
немца-сапера. Он  сообщил,  что  у них  каждый  день выводят по одной роте с
передовой в тыл на отдых.
     "Значит, двигаться вперед пока не собираются...", - решил Шапошников.

     Каждый  день  затишья  для  дивизии  полковника  Гришина  был  поистине
золотым.  После  тяжелейших  июльских  и  августовских   боев  она  оживала,
набирала,  пусть и  не  прежнюю, но  достаточную силу. Кроме  окруженцев  из
разных разбитых частей, в  дивизию  пришло  несколько маршевых батальонов из
Саратова, Куйбышева, Сибири, за счет чего  были восстановлены все стрелковые
полки, хотя и не до штата,  но  пополнены батальоны, воссозданы все роты. Из
управления кадров  фронта пришло необходимое количество  командиров, которые
заменили многих взводных-сержантов, а то и рядовых.
     409-м  стрелковым  полком  стал   командовать  майор   Петр  Князев,  а
батальонный  комиссар Максим  Михеев свои полномочия командира  624-го полка
сдал майору Павлу  Тарасову. Дивизия получила немного пулеметов,  минометов,
лошадей, автомашин, но с артиллерией  дело обстояло все еще  неважно.  497-й
гаубичный артполк майора  Малыха с учетом тех  людей, что влились к нему  из
артполка Смолина, насчитывал  около ста пятидесяти человек, но орудий у него
имелось всего три.
     В  один  из  сентябрьских дней в блиндаж  к Гришину пришел его комиссар
Петр Никифорович Канцедал:
     -  Иван  Тихонович,  есть  сведения  о  последнем  бое  комиссара  ЛАПа
Макаревиче. Вот товарищ, вчера вышел из окружения...
     -  Лейтенант  Ковалев,  командир взвода управления  дивизиона  старшего
лейтенанта Братушевского.
     - Садитесь товарищ Ковалев, - предложил Гришин, - рассказывайте.
     - Было  это  девятнадцатого августа,  -  начал свой  рассказ  лейтенант
Ковалев. -  Наш дивизион оборонял мост через Ипуть  на станции Сураж. Где-то
после обеда показалась  колонна  немецких  танков, завязался бой. Стояли все
насмерть. Комиссар Макаревич сам стрелял из орудия,  когда погиб расчет, это
я видел.  Били прямой наводкой, но снарядов у нас оставалось мало, всего  по
одному  зарядному  ящику на орудие.  Потом  ко  мне  прибежал  посыльный  от
Братушевского, там же был и комиссар. Они приказали мне забрать всех раненых
и  тех,  кто не связан  с  орудиями, показали маршрут,  и  я  с проводником,
местным  жителем, пошли  на  Унечу. Прибыли туда  к  утру  следующего дня. А
вечером с места боя пришел сержант Славянский, он и  рассказал, что дивизион
погиб,  Братушевский  и Макаревич  тоже. Ночью  мы с  разведчиками ходили на
место боя. Тела убитых  Макаревича и  Братушевского  мы  не  нашли,  местные
жители рассказали, что бойцы похоронили их в воронках возле реки...
     Гришин переглянулся с Канцедалом. Оба нахмурились.
     - А о полковнике Смолине и капитане Полянцеве вам ничего не известно?
     - Нет. Связь с ними мы потеряли раньше.
     - Спасибо, товарищ Ковалев. Идите отдыхайте.
     Когда Ковалев ушел, Гришин достал папиросу.
     - Вот, Петр Никифорович, еще  одна страничка  истории нашей  дивизии...
Что же произошло со Смолиным? Не хочется думать о нем плохо.
     -  Да, жалко Макаревича, жалко. Как  бы там ни было, но честь полка  он
спас. Ты веришь, что они в одном бою подбили одиннадцать танков?
     -  Братушевский  - сильный  артиллерист.  Его  батарея и до  войны была
лучшей в  полку.  Был  бы жив,  да знать  бы все обстоятельства этого боя  -
подали бы на Героя.
     - Да-а,  - протянул Канцедал. -  Из пяти комиссаров полков остался один
Михеев. А Иванова мне что-то больше всех жаль...
     - Из командиров  полков один Малых остался, - добавил Гришин. - Потери,
потери... Разве  думали, что такого  сильного состава  не  хватит и  на  три
месяца войны. Сколько людей потеряли, и каких людей...
     -  И  что,  думаешь,  напрасно?  -  спросил  Канцедал.  -  Я  слежу  за
обстановкой и по газетам и,  по-моему, нам досталось воевать с самой сильной
группировкой немцев на всем фронте. И, думаю, воевали мы в целом неплохо.
     - Да, это большое дело, что у нас кадровая дивизия, -  сказал Гришин. -
Если бы не это, давно бы от нас ничего не осталось.
     - Да, костяк у нас сохранился, не смотря ни на что. Как думаешь, дальше
не побежим - к Волге?
     -  Немец  подвыдохся,  это  чувствуется. Но маневрирует  лучше нас.  Ты
думаешь, у нас так уж намного по сравнению с ним меньше сил? Не всегда умеем
ими  как следует распорядиться,  вот беда. Но уверен, что если  по нам будет
нанесен главный удар, выстоим. Сейчас все же выстоим.
     - Это без артиллерии-то, Иван Тихонович?
     - Удар  танковой  дивизии сдержим,  готов спорить. Ты  вспомни  бои под
Трубчевском. Чем тогда воевали?
     -  Да, иной раз кажется, что хотя  нас и меньше, но  стали сильнее, чем
тот состав, с которым выехали на фронт. Воевать стали злее и увереннее. Нет,
с таким народом воевать можно...

     Ветеринарный  врач  капитан Набель, уставший за день, сидел в избушке у
дороги, дожидаясь,  когда сварится  ужин.  На дороге послышался шум мотора и
вскоре в избушку постучались.
     - Можно на огонек? - спросил, открыв дверь, высокий мужчина.
     Вошли двое.
     - О,  почти  коллеги, -  Набель  посмотрел  на эмблемы медиков, -  а  я
конский доктор. Проходите. Капитан ветслужбы Набель, или проще, если сумеете
выговорить, Никтополион Антонович.
     Вошедшие недоуменно переглянулись, услышав необычное имя.
     -  Никтополион  -  значит, занимающийся государственными  делами ночью.
Хотите - конятиной угощу?
     - А фронт здесь с какой стороны? - спросил худощавый, с впалыми щеками.
- Стрельба отовсюду...
     - А что вы за птицы?
     - Мне в полк майора Князева. Назначен врачом, - ответил высокий в не по
росту короткой шинели и представился: - Военврач Пиорунский.
     - А мне в медсанбат, - ответил второй. - Гуменюк Иван Иванович.
     -  Располагайтесь,  переночуете,  - предложил  Набель,  -  утром покажу
дорогу, - он достал из чугуна три куска мяса. - Любите конину?
     - Как вам сказать... Не  пробовал еще, - ответил Гуменюк. - А вы  давно
на фронте?
     - С третьей недели войны.
     - И все время в этой дивизии?
     - Да.  С формирования. Два  раза судьба меня от  нее отрывала  и снова,
чудом, возвращала.
     - Повидали, значит, много чего?
     - Выгрузились мы под Чаусами, -  начал свой  рассказ  Набель, чувствуя,
что нашел хороших слушателей. - Только с эшелона - стрельба. Я пошел узнать,
в чем дело -  немецкие танки.  Стали  запрягать  лошадей,  а у нас  у  одной
повозки сломалось дышло, пока я его заменял, гляжу -  остался один. Пошел на
восток. Спустился лесом по речке Проня, вышел в район Кричева, там, на шоссе
-  поток  людей,  повозки,  орудия, машины, и все спешат на восток. Случайно
узнал, что ветчасть полка впереди. А самолеты их - ну просто издевались  над
нами. Под  Кричевом затор, сбрасывают  с дороги повозки,  машины. Врача  там
нашего  убило, пулей в спину,  с самолета.  Добрался до Рославля. Там  войск
полно, а понять ничего не можно, все движется вперед. Указок на дорогах нет,
едем на Юхнов, какие-то войска  идут и на Брянск. Наконец, дошел, до столицы
осталось всего сто километров. Завернули нас оттуда  к  Брянску, потом снова
оказался  в Рославле, оттуда  опять  со многими приключениями  попал в  свою
дивизию, и то хорошо, что Бодякшина встретил, нашего дивизионного  ветврача,
он думал, что я уж давно  убит. Вот  какой крюк  по России пришлось сделать.
Потом отступали на Стародуб, и, наконец, Трубчевск. Вот только здесь и начал
конями заниматься, а то все было не до них.
     - Да-а, -  протянул Пиорунский. - Вот это одиссея... Скажите, а раненых
много сейчас?
     - Нет. Сейчас затишье. Я вижу,  вы спать хотите? Давайте  я вам  соломы
постелю.
     - А сами вы где ляжете?
     - На лавке, не беспокойтесь.
     Так  началась  дружба этих людей. На фронте они  всегда  были готовы  к
худшему, но верили в жизнь, хотя  и  отлично  понимали, что  всем  дожить до
Победы не удастся. Один из них не доживет до Победы всего несколько месяцев,
когда позади будут такие испытания, что, казалось, сама судьба теперь должна
бы смилостивиться и дать ему жить...

     Роман Хмельнов, старший военфельдшер санроты полка Князева, прибывший в
полк  в середине  сентября, несколько дней без  сна  и  отдыха работавший на
санитарной  обработке  прибывшего  маршевого   пополнения,  после  очередной
бомбежки  оказывал  помощь  раненым. К  нему медленно подошел  человек, тоже
военфельдшер, судя по эмблемам в петлицах,  среднего роста, с  очень усталым
видом.
     - Здравствуйте, - не по-военному сказал он. - Я назначен военфельдшером
батальона,  со  мной медсестра, совсем девочка. Голодные,  конечно, но не  в
этом дело. Можно у вас отдохнуть? Завтра на рассвете мы уйдем.
     - А сам откуда будешь?
     - Из Ростова-на-Дону. Фамилия - Богатых. Иван Иванович.
     - Хотите каши, селедка есть.
     - Спасибо. А вы откуда?
     - Из Москвы. Жена и сын там. Чувствую, вы на фронте не первый день?
     - Начал под Белостоком.
     - А я  под Кобрином, у Бреста. Оступали, значит, вместе, только разными
дорогами.
     И оба, еще не зная друг друга,  почувствовали взаимную симпатию, потому
что понимали: проделать такой путь и остаться в живых - многое значит.
     "Вот как  бывает: от самой границы  отступаем,  а встретились в глубине
России..." - подумал Хмельнов.
     Иван  Богатых  начал   есть,  но  от  усталости  аппетита  не  было  и,
завернувшись в шинель, быстро уснул.
     "Чувствуется, волевой  парень, сообразительный, подтянутый. Не скажешь,
что  окруженец",  - думал  Хмельнов  о  новом  знакомом.  Сколько  друзей  и
товарищей  полегло за эти три  месяца  войны,  несколько частей сменил он за
лето, в этой  дивизии ни с кем еще  не  подружился,  а  с  этим человеком  -
поговорили всего несколько минут и уже хотелось дружить.
     "Бывает же такое, - думал потом Роман Хмельнов.  - Или повлияло то, что
судьба оказалась  примерно одинаковой, или еще  что-то неуловимое,  но когда
утром  Иван  ушел  в  батальон, мы расставались,  как старые  знакомые.  Как
друзья...".
     Эти люди пронесли свою дружбу, которая началась в брянских лесах, через
десятилетия...

     Утром  20  сентября, до завтрака,  в блиндаж к полковнику Гришину вошел
его первый адъютант лейтенант Серый, которого  послали в Горький, как только
дивизия вышла из окружения в Трубчевск.
     -  Товарищ  полковник,   здравия  желаю!  Шефы  приехали!  Подарков   -
одиннадцать грузовиков, да три орудия, две легковушки...
     Гришин вышел  из блиндажа.  Под  соснами стояла  колонна автомашин,  из
которых   уже  выгружали  какие-то  ящики,  а   вокруг   ходили,   оживленно
переговариваясь, бойцы и командиры. Гришин подошел к группе штатских.
     -  Товарищ Рогожин! -  поздоровался он  с  заведующим  военным  отделом
обкома партии, - Здравствуйте! Как доехали? Как там дома?
     -  Здравствуйте,  Иван  Тихонович. Привет вам от земляков,  от товарища
Родионова. Как воюете? А то никаких вестей от вас два месяца. Вот вам письмо
от жены.
     Гришин взял конверт, в  глазах его потеплело, но сразу читать письмо он
не стал, положил в нагрудный карман гимнастерки.
     - Как там в тылу?
     - Народ у нас трудится, ждем от вас победы.
     - Вот победы пока нет...
     - Настроение, вижу, у бойцов хорошее, рвутся в бой.
     - Да, настроение есть.
     - Собрались на скорую руку, но кое-что привезли. Своим ходом добрались,
за  неделю. А  это от  товарища  Родионова  подарок,  -  показал Рогожин  на
легковую машину.
     - Спасибо, передайте ему от меня привет и благодарность.
     - Передовую бы  нам посмотреть, Иван Тихонович, с людьми поговорить. Мы
писем много привезли. Как только узнали, что дивизия вышла из окружения, так
жен в обком - целые делегации.
     - Давайте сначала позавтракаем.
     Весть о том, что приехали шефы из родного  города, быстро разнеслась по
дивизии. Читали письма от родных, и многие мысленно были в это время дома.
     Полковник  Гришин  просмотрел  областную  газету.  -  "Чувствуется, что
глубокий тыл: даже фильмы  в кинотеатрах  идут, соревнования  по французской
борьбе... Странно, не верится", - думал он.
     Гостям  показали передовую, майор Малых  стрелял  по  немцам  из  новых
орудий. Он, кажется, подаркам рад был больше всех.
     Гости    побывали   в    полку    Шапошникова,    осмотрели    оборону,
сфотографировались.
     - Снимки отдадим вашим женам, чтобы увидели документально, что вы живы,
- сказал  Рогожин,  - и  надо бы подготовить  материал для статьи  в газету,
чтобы у нас там все знали, как вы воюете.
     - А  давайте прямо сейчас  сядем и напишем, -  предложил Канцедал, -  я
только Яманова позову.
     -  Прежде  всего, надо  написать благодарность  землякам за подарки,  -
предложил полковник Яманов,  когда командование дивизии и делегаты собрались
в  блиндаже, чтобы написать  письмо землякам, - и  обязательно написать, что
гордимся их успешной работой.
     - Надо побольше отметить  героев первых боев, - сказал Рогожин. - На их
примерах нам пополнение воспитывать.
     - Напиши  о Фроленкове, что лично водил  своих бойцов в атаку, его полк
уничтожил передовые части гитлеровцев в первых боях, - сказал Гришин.
     - О Нагопетьяне надо бы написать, - предложил Канцедал.
     - Обязательно,  только  все  названия  населенных  пунктов  должны быть
зашифрованы. А  цифры можно  давать,  - сказал Яманов. - О Наумове напишите,
дома  его  многие  знают.  Лично  в одном  бою убил  семь  гитлеровцев,  чем
обеспечил успех боя.
     - О Братушевском  можно  подробно написать, - сказал полковник Кузьмин,
начальник артиллерии дивизии. - Все же  одиннадцать танков под Милославичами
да тринадцать под Суражем. О лейтенанте Лебедеве надо бы написать: три танка
подбил на Варшавском шоссе,  в  решающий  момент боя. У Шапошникова в  полку
сколько героев: Терещенко, Похлебаев, Ленский, Чайко...
     - Он и наградных  листов написал больше  всех:  пятьдесят два, - сказал
Яманов с гордостью.  - Можно добавить, что несмотря на общую неблагоприятную
обстановку на фронте, дивизия добилась серьезных успехов. За два месяца боев
выведено из строя до  девяти тысяч гитлеровцев, более  восьмидесяти  танков,
десятки орудий, минометов, автомашин.
     В  тот  вечер много было воспоминаний, разговоров, всем  казалось,  что
война идет долго, а прошло всего три месяца...
     Утром 27 сентября делегация горьковчан уехала на родину.
     - Товарищу Родионову передайте, - сказал на прощанье Гришин Рогожину, -
что