пал больше  двух часов в сутки, перерывы в  питании были до
суток  и более, по обстановке. Бывало такое настроение, что  в  голову лезли
мысли: "Лучше бы убило поскорее...".
     -  Сынки, берите  бульбочки, молока,  - женщины, в  основном пожилые, в
темных платочках, выносили к дороге чугунки  и кринки, угощали уходивших  от
них бойцов. На скамейке возле  тлевшего  дома  сидела  старушка в валенках и
плакала слепыми глазами.
     -  Бабоньки, уходите  скорее,  немцы следом  идут!  -  кричал  женщинам
Вольхин. "Село горит, а они с молоком таскаются...", - невольно удивился он.
     - Та куда ж мы пойдем, сынки! Вы вертайтесь скорее! - с плачем ответила
одна из женщин.
     Так и осталась в памяти у Вольхина эта картина: уходящие вниз по дороге
его бойцы,  пыльные, как дорога,  лишь белеют  повязки бинтов у некоторых на
головах, горящие избы,  женщины с кринками и узелками, и эта слепая старушка
в валенках на лавочке. Никогда еще не было  ему так тяжело, так тошно,  хотя
не  один десяток деревень так  вот оставил,  и сотни укорявших женских  глаз
смотрели ему  вслед.  Слепая  старушка  сначала  показалась  ему  его родной
бабушкой...
     Стиснув зубы и замотав головой, чтобы не завыть  от обиды и невыносимой
боли в душе, Вольхин побежал догонять свою роту. 17

     Полковники  Гришин и  Яманов и комиссар  дивизии Канцедал не ушли  ни с
обозом, ни с первыми батальонами, а как засели на пригорке на правом фланге,
так и отстреливались вместе с  какой-то  ротой  от  наседавших  немцев,  еще
хорошо, что  без  танков. Уже и ротный, худющий мальчишка-лейтенант, передал
им, что все уходят, а они все сидели и стреляли, обойму за обоймой.
     -  Товарищ  полковник, все-таки вы командир дивизии,  я  за  вашу жизнь
отвечаю. Так мы можем и в  плен попасть! - кричал на  ухо  Гришину лейтенант
Мельниченко.
     - Живым я им не дамся!
     - Надо уходить, а то попадемся! - прокричал Гришину Канцедал, и  только
тогда они, а за ними еще несколько человек вылезли из окопчиков и побежали в
низину к лесу правее деревни.
     - Яманов остался, Иван Тихонович! - оглянулся Канцедал.
     Гришин быстро вернулся к окопчикам.
     - Ты что, умом тронулся? Уходить! - свалился он рядом с Ямановым.
     - Сколько можно  отступать?  Ты думал об этом?  -  зло  ответил Яманов,
лихорадочно  блеснув  глазами на черном от пыли  и загара лице и  передернув
затвор винтовки.
     "Ну,  точно  тронулся..."  -  и Гришин  силой  потащил его  за рукав из
окопчика.
     Капитан  Шапошников, когда из Церковищ ушли последние подразделения его
полка, еще  раз  осмотрел  горящее  село в  бинокль,  то  и дело  встряхивая
головой, потому что глаза сами закрывались от усталости, когда он приникал к
окулярам бинокля.
     На поле за Церковищами стояли и густо  дымили восемь танков. -  "Четыре
подбили в  первой атаке,  и до самого отхода  поджечь  не  сумели,  когда же
остальные?" - подумал Шапошников.
     Три новых  подбитых  танка горели в  районе обороны батальона Калько  и
один напротив батареи Терещенко.
     - Когда ты  успел три танка  поджечь? -  спросил  Шапошников  у Калько,
когда догнал его через полчаса в колонне.
     - Стали уже уходить,  они, видно, заметили это, рванулись догонять, вот
их связками и подожгли. Я специально для этого четверых оставлял.
     - Потом подашь мне фамилии тех, кто подбил.
     - Есть, сделаю, как остановимся.
     "Двадцать минус восемь, неплохо", - подумал Шапошников, но в голову все
лезли  тоскливые  мысли: "А чего это стоило, сколько опять людей положили...
Вот  догонят на  марше  и передавят,  как  котят...  Что  сделаешь  с  тремя
орудиями... Видимо, действительно мы если не дивизию, то полк точно за собой
тащим",  - Шапошников вспомнил, что в  конце  боя  в село  входила  еще одна
колонна танков.
     Его полк  после боя у Церковищ оторвался от противника и шел весь вечер
и всю ночь. К утру 15 августа у станции Коммунары  их снова нагнали немецкие
танки, удалось продержать их  здесь до  вечера без  серьезного боя.  За ночь
полк  снова оторвался  от противника и к  утру 16 августа переправился через
реку Беседь у Белынковичей и встал здесь в оборону.
     Растянув батальоны полка насколько возможно пошире вдоль берега и лично
обойдя оборону, осмотрев позиции всех трех орудий и всех двадцати пулеметов,
Шапошников  немного успокоился  и решил  дальше без  приказа не двигаться  и
обязательно установить  связь с начальством. Вскоре к нему подошел лейтенант
Шажок и доложил, что рядом по берегу стоит армейский зенитный полк.
     Командир его,  майор с Золотой Звездой  Героя Советского  Союза,  очень
обрадовался  Шапошникову и сказал,  что  они стоят здесь неделю и связи ни с
кем  не  имеют  все  это время.  Майор был  очень удивлен, что фронт уже  на
Беседи. Быстро договорились о взаимодействии  - зенитки майора вполне  могли
действовать и против танков.
     Только  Шапошников  вернулся  от  зенитчиков в  свой  полк,  как в  его
расположение въехала машина.
     Шапошников представился незнакомому генералу, фамилии его не расслышал.
Понял лишь, что он из штаба армии. Генерал выслушал доклад и сказал:
     - Слушайте боевой приказ: переправиться полком через Беседь и наступать
в направлении Костюковичи. Овладеть ими к исходу семнадцатого.
     - Товарищ генерал, перед фронтом полка до пятидесяти  танков, как же их
атаковать? Три  мы,  правда, подбили, когда  они пытались переправиться,  но
наступать  в  таких  условиях,  да еще  на  танки, - значит погубить остатки
полка. У меня и всего-то триста шестьдесят человек.
     - Вам не ясен приказ? Немедленно выполняйте поставленную боевую задачу.
Не возьмете Костюковичи - расстреляю...
     Генерал уехал, оставив для контроля своего адъютанта, молодого старшего
лейтенанта   с  медалью  "За   отвагу",  а  Шапошников  начал  готовиться  к
наступлению. Приказ есть приказ, да и при адъютанте генерала он был вынужден
что-то делать.
     Не  сразу  дошел до  него смысл  последних слов генерала: "Не  возьмете
Костюковичи  - расстреляю...". Это было  уже третий раз за  месяц, когда его
обещали  расстрелять за невыполнение задачи.  Обидно и  нелепо  было слушать
такие  угрозы,   тем  более,   что   никогда   ранее   подобного   тона   во
взаимоотношениях командиров он не  знал. Ему не было  страшно, что его могут
расстрелять, Шапошников  готовил себя ко  всему, но  обидно было бы потерять
остатки  полка ни за  что.  Он  готовился  к наступлению,  но  не  торопясь,
надеясь,  что  вдруг  случится  что-то  такое,  из-за  чего  наступление  не
состоится.
     До Костюковичей  от  Беседи было  двадцать  километров. В общем-то,  по
мирному времени  и немного. -  "Если и удастся переправиться  через Беседь и
каким-то  чудом обойти немцев, то незаметно пройти  эти двадцать километров,
да  еще атаковать и взять  город.  а там, конечно, есть гарнизон -  задача с
моими силами явно  невыполнимая, - думал  Шапошников, - Как-то надо оттянуть
начало операции хотя бы до утра. Может быть, отыщется Гришин".
     Полковник Гришин со своим штабом от полка Шапошникова  отстал после боя
у Церковищ.  Больше  суток с ним  не было связи,  и лейтенант Шажок  все это
время искал Гришина по обе стороны Беседи. И уже сутки не  было  сведений от
лейтенанта  Степанцева,  посланного на разведку  еще на подступах к  Беседи.
Шапошников дал ему свою единственную карту, повозку с пулеметом и даже танк,
приставший  к  ним из  дивизии  Бахарова. Без  сведений  Степанцева, который
должен был  установить количество танков в районе Костюковичи - Белынковичи,
проводить операцию было тем более рискованно.
     Степанцев вернулся к обеду, причем  вышел  в расположение полка, и не с
одним танком, а с двумя. Услышав шум моторов, Шапошников вышел из блиндажа.
     - Ну, Степанцев, я тебя уже не ждал...
     - Разрешите доложить?
     - Садись, рассказывай.
     - У деревни Глинки вчера около  шестнадцати  часов обнаружили скопление
танков. Местность  позволяла  считать издалека, наблюдали  до ста пятидесяти
танков. Подползали и близко, со всех  сторон. Предполагаю, что  это  главные
силы  дивизии, двигаются компактной группой. Пока считали,  слышим, бой идет
впереди нас, видимо, на Беседи. Идти  дальше было  опасно и решил  дождаться
вечера..  В  болотце  обнаружили  наш  танк с  экипажем, вытащили его своим.
Посадил на него  пулеметчика, и двинулись искать вас. Сам шел впереди танков
и  ночью, в лесу,  наткнулись на колонну. Танк с белыми крестами, а  экипажи
рядом  лежат,  храпят,  - Степанцев  засмеялся, -  Храпят,  как  и  наши, не
отличишь. Точно не скажу, но, вероятно, это  была та самая  колонна,  что мы
засекли в Глинках. Решил рискнуть пройти  между танками, и - прошли. Приняли
нас, наверное, за своих.
     - Молодец, иди отдыхай, до вечера... -  "Что бы сказал генерал Еремин -
сто пятьдесят танков. Не поверил бы, конечно", - подумал Шапошников.
     Да,  действительно,  круглая  цифра,  а  этого  Шапошников  не   любил.
Сомнительно  было и то,  что в  одном месте и  такая масса танков. -  "Может
быть,  немцы  готовят бросок,  а  это  ударный  кулак?  Какой  смысл  теперь
наступать на Костюковичи:  и задачи не выполним,  и  сами погибнем... Почему
так необходима эта операция? Привлечь на себя силы противника, попытаться их
сковать, или, может  быть,  это должно  быть попыткой выручить какие-то наши
окруженные  части  или  штаб  Магона?  Все   равно  авантюра..."  -  подумал
Шапошников.
     Через  час на броневике  приехал полковник Ивашечкин.  Поздоровавшись с
Шапошниковым, первым делом спросил:
     - Со штабом дивизии связь есть?
     - Нет,  третьи сутки. Утром приезжал какой-то  генерал из штаба  армии.
Приказал наступать на Костюковичи.
     Ивашечкин горько усмехнулся.
     - Приказ отменяю, -  и добавил тихо: -  Ты что, думаешь среди генералов
дураков не бывает? Перед нами танковая дивизия, мощный кулак  да мотодивизия
подходит.  Это еще самое малое. Есть сведения, что перед фронтом нашей армии
действуют до двадцати дивизий. А у нас сколько? Не знаешь? И  не надо, лучше
не знать...
     -  Товарищ полковник,  почему они теснят нас на  юг, а не  на восток, к
Москве?
     - Пока не знаю.
     - Вышел ли штаб Магона?
     - Никаких сведений о его судьбе не имею. Возможно, погиб.
     - Кто у меня соседи?
     -  Слева дивизия  Бирюзова,  справа -  Осташенко. А Попсуй-Шапко,  есть
сведения,  погиб. Бахаров  и кавдивизия в резерве. Мой штаб во Мглине. Учти,
что  все  эти  дивизии   в  основном  номера.  Твой  полк,  гляжу,  наиболее
организованная дивизия в корпусе, а сейчас, может быть, и в армии...
     - Да у меня всего-то, я же докладывал.
     - У  других еще меньше. Учти: приказы, любые, выполнять  только мои или
Гришина. В  случае приказа на  отход  уходить вдоль линии  Сураж - Унеча, до
Трубчевска.
     "Ничего себе, - подумал Шапошников. - До Десны..."
     Трубчевск представлялся ему такой  глубиной России,  что стало жутко от
мысли: "Куда пришли...".


     Полковник Гришин после боя у  Церковищ, отходя вместе со своим  штабом,
под  вечер,  у  Костюковичей,  встретил  батальон связи  капитана Лукъянюка,
которого не видел  двое суток. От Милославичей связисты,  оставив  там  весь
провод  и катушки, опять  действовали, как  пехота.  Когда  полковник Гришин
пришел в расположение батальона, там копали окопы.
     Капитана  Федора  Лукъянюка  Гришин  знал  несколько лет,  за  отличную
организацию  связи  сам представлял его  к ордену Знак Почета.  До  войны он
любил  бывать  у  связистов,  знал,  что батальон подготовлен  отлично,  а в
моральном отношении это едва ли не самая надежная единица: личный состав - в
основном автозаводцы, комсомольцы,  ребята  грамотные.  Многих Гришин хорошо
знал не только в лицо.
     - Товарищ Старостин!  - приветливо  помахал Гришин политруку  с большим
грустными глазами.
     - Откуда тебя знает командир дивизии? - спросил Старостина красноармеец
Пархаев, его земляк.
     - Я до войны книги выдавал в  батальонной библиотеке, а она  у нас была
лучшей в гарнизоне, досталась еще  от старой дивизии. Полковник Гришин часто
приходил, вот и знает меня.
     Политрук Старостин  и  Пархаев, как земляки - жили  на  одной  улице, с
начала войны держались вместе, и на  этот раз, как и всегда, отрыли  окопчик
на  двоих. Старостин,  раскладывая по дну  окопчика солому,  не заметил, как
подошел командир их взвода старший лейтенант Бажайкин.
     - Товарищи,  спать по  одному. Пока будем держать оборону здесь,  уйдем
утром.
     Пархаев уснул мгновенно. Старостин, борясь со сном, просидел до темноты
свое время, а в девять вечера растолкал напарника:
     - Виктор, давай ты, да смотри не усни.
     - Да-да, слышу...
     Проснулся Старостин среди ночи. Ярко  светила луна, было тихо.  Поискал
глазами Пархаева - лежит на бруствере.
     "Убит?" -  испугался Старостин. Ему то ли снилось, то ли  пригрезилось,
что рядом стреляют, где-то недалеко рвутся мины, но проснуться не было сил.
     - Спишь? - растолкал он напарника.
     Орудия,  стоявшего  неподалеку, не было.  Старостин, проверив  соседние
окопы, понял, что все  ушли ночью, а их,  как самых  крайних  в цепи, забыли
предупредить.
     - Эх, Виктор, проспали из-за тебя. Что теперь делать?
     - Убей меня, Николай, - виновато сказал Пархаев.
     Лесочком  они прошли к какой-то деревне, а когда вышли на  улицу, рядом
раздалась длинная очередь из пулемета.
     - Рус! Руки вверх!
     Пархаев  остолбенел,  но  Старостин  ткнул  его локтем в  бок,  и  оба,
прижимаясь к забору, пригнувшись, побежали по улице.
     Свернули в калитку, куда-то бежали, и, не  помня как, оказались в своем
окопчике.
     - Я тебе говорил, что лучше идти лесом к железной дороге!
     - Откуда же я знал, что  в деревне уже немцы. Как это наши  так  быстро
ушли? Давай хотя бы закурим, - сказал Пархаев.
     Обоим стало  не по себе: оказаться одним,  да еще  ночью, когда рядом в
деревне немцы.
     Вскоре на дороге послышался шум мотора.
     - Николай, а это ведь явно ЗИС-5. Неужели наши?
     Вылезли из окопчика, осторожно подошли к дороге, ожидая колонну.
     - Смотри, трое идут. Кажется, в наших касках, - сказал Старостин.
     Командир  батареи,  куда  попали  Старостин  и Пархаев, а  это оказался
гаубичный артполк Полтавской дивизии, взял их обоих с собой.
     Утром  батарея догнала свою дивизию,  комбат  предложил  им остаться на
батарее, но оба отказались.
     - Смотрите, а то был приказ товарища Сталина, что бродяг расстреливать.
     - Нет, мы, пожалуй, будем искать своих. Они где-то недалеко.
     Оперативный дежурный штаба, куда зашли Старостин и Пархаев, не удивился
их вопросу - где может быть дивизия Гришина, а даже благожелательно сказал:
     - А где-то здесь, ребята, был  ваш комдив. В коричневой "эмке", стоит у
артиллеристов.
     В  машине  они,   не  веря  своим  глазам,  увидели  спокойно  спавшего
полковника Гришина. Тот сразу проснулся, услышав их покашливание.
     - Старостин? Вот так встреча...
     Гришин посмеялся, выслушав рассказ, что их забыли, и предложил:
     - Есть хотите? Сейчас и чаю принесут. Вот смотрите маршрут, куда будете
идти. Найдете Лукьянюка... Впрочем, я  буду у него раньше вас. Взял бы и вас
с собой, но у меня здесь дела, да и в машине мест нет.
     Свой  батальон Старостин и  Пархаев догнали только  на следующий  день.
Сначала  пристроились к  какой-то части и  уж было  потеряли  всякую надежду
догнать своих,  как  с  обочины, где  расположилось какое-то  подразделение,
услышали:
     - Эй, смотрите, Старостин и Пархаев к саперам перешли!
     Комиссар   батальона   политрук   Ткачев,  узнавший   их,  с  некоторым
разочарованием, как показалось Старостину, протянул:
     - А мы вас уже в списки пропавших без вести занесли...
     Оба были так  рады  встрече, что  не  обратили внимания  на  эти слова,
пожимая протянутые руки товарищей. Только Старостин услышал краем уха:
     -  Сопляк  ты, двоих  коммунистов  потерял.  Как это  так -  уйти и  не
проверить:  все ли  в строю.  Уйти даже без политрука роты!  -  ругал Ткачев
старшего лейтенанта Бажайкина.

     Вечером  16 августа к Шапошникову приехал  полковник Гришин, с Церковищ
отходивший с полтавчанами и безуспешно искавший своих,  пока генерал Бирюзов
не  подсказал  ему,  что  какой-то  полк  его  дивизии  стоит  в  обороне  у
Белынковичей. Прежде чем приехать к Шапошникову, Гришин побывал у полковника
Ивашечкина,  которого  не видел  несколько дней, и получил от него указания,
как действовать дальше. Встретив Шапошникова, Гришин начал с дела:
     - Немедленно сниматься и уходить на Сураж.  Танковая дивизия прорвалась
через соседа справа. Еще не налететь бы на них по дороге... У тебя, надеюсь,
сборы, как всегда, будут недолгими? Лукьянюк пойдет впереди тебя, а Туркин с
Минаевым мост взорвут.
     Шапошников не осмелился ничего  спросить о других полках, но и  по этим
словам Гришина  можно было  понять, что под рукой у него  сейчас  только он,
Лукьянюк и Минаев.
     Шапошникову показалось,  что  Гришин нисколько не удивился встрече. Как
будто само собой  разумелось, что они должны были встретиться  именно здесь.
"Даже не спросил, как полк после Церковищ, - с досадой подумал Шапошников. -
Неужели ни о Корниенко, Смолине, Михееве и Малыхе  никаких вестей?  Туркин и
Минаев: значит, они пристали к Гришину тоже где-то после Церковищ...".
     Саперную роту старшего лейтенанта Минаева Шапошников по приказу Гришина
передал майору Туркину,  начальнику  инженерной службы дивизии,  сразу после
Милославичей. Это была теперь, значит, единственная саперная рота в дивизии.
Шапошников поймал себя на  мысли, что ему жалко, если рота уйдет от  него. А
если  останется  подрывать  мост  через  Беседь,  то  он  может и  вообще ее
потерять.
     Увидев  капитана  Реутова  из  оперативного  отделения  штаба  дивизии,
которого  он  хорошо знал  через его брата, их инженера  полка, погибшего на
Соже, Шапошников подошел к нему:
     -  Владимир  Константинович,  здравствуй.  Тебе,  конечно, больше  всех
известно - просвети немного. Вышли ли полки Корниенко и Михеева, где Смолин?
Какая сейчас вообще обстановка в армии?
     Реутов,  оглянувшись  на  стоявших и  тихо о чем-то  переговаривавшихся
полковников  Гришина  и  Яманова,  отошел  в сторону, взяв  Шапошникова  под
локоть.
     - Александр  Васильевич,  боюсь,  что знаю  не  больше  вашего.  Ни  от
Корниенко,  ни  от  Михеева  никаких  вестей  нет  с  десятого августа, и на
участках  других  дивизий ничего о них  установить не  удалось.  Посылали им
связных, еще в первый  день наступления немцев, с  приказом отходить в общем
направлении на Трубчевск, но так пока никого из этих полков и не встретили.
     "Но  тогда  же  дивизию расформируют, если  эти  полки  не  выйдут!"  -
испугался Шапошников.
     - Полк Смолина, - продолжал Реутов, - отходит левее нас. Вернее, должен
бы отходить, так как связь с ним, да и то с одним из дивизионов, была только
первые  три  дня, а  где он сейчас -  неизвестно. Надеемся,  что как  боевая
единица,  полк  все же существует. Обстановка в армии в целом  мне  известна
плохо. Я даже ни разу не видел карты с обстановкой в корпусе, а Яманов, хотя
и  был у Ивашечкина,  ничего не  рассказал. Такой  мрачный  приехал,  что  и
говорить не мог. Знаю  только, что  немцы уже  у Гомеля. А  что на  Западном
направлении в целом - не имею представления: газет две недели не получали, и
радио давно не слушали...

     Саперной ротой 771-го полка,  работавшей  последние две  недели за всех
саперов дивизии, командовал капитан  Минаев. Это  был  коренастый мужчина  с
простым  крестьянским  лицом, похожий  на  типичного  председателя  колхоза.
Шапошников хорошо знал его  еще до  войны: вместе формировали полк.  Да одно
то, что Минаев был  сормович, бывший строитель, а в  молодости  балахнинский
каменщик, как и Шапошников,