не
попалось и обстановку он выяснял у местных жителей.
     В одном селе он узнал, что рядом в  лесу стоят кавалеристы. Мельниченко
обрадовался, было,  но напрасно:  в  штабе их задержали  и ему немало нервов
стоило доказать, что никакие они не диверсанты.
     Кавалеристы  продержали  у  себя  почти  сутки. На  следующий  день  он
наткнулся на  нашу танковую колонну, она шла из кольца окружения. Танкисты и
подсказали ему, где находится штаб корпуса.
     Передав устное  донесение  своего командира  дивизии,  Мельниченко  еще
сутки ждал  решения штаба корпуса, чувствуя, что его  сведениям не доверяют.
Наконец, он получил устный приказ от  начальника штаба корпуса для командира
дивизии и поехал искать своих.
     Мельниченко  понимал,  что за эти почти двое  суток, в  его отсутствие,
обстановка  могла измениться  настолько, что он мог просто  никого  не найти
там, где стояла их дивизия, но  все  же  считал  себя обязанным любой  ценой
вернуться к командиру дивизии.
     Местные  жители, которых встречал Мельниченко,  кричали ему,  что здесь
только что проезжали немцы, но  Иван все-таки ехал  туда, откуда он выехал в
штаб  корпуса.  Проезжая через  деревню, он заметил, что на дороге стоят два
немецких мотоциклиста. Сворачивать было поздно, да  и если  свернуть, то как
потом возвращаться,  и Иван приказал водителю: "Прибавь скорости, жми на всю
катушку".
     Иван выглянул из кабины - мотоциклисты,  видимо, сначала не понявшие, в
чем дело, стояли.  Через  минуту  они все же сообразили,  что могут упустить
русских, и начали  погоню. Иван  услышал сзади  стрельбу, но  шофер гнал  на
предельной скорости, за машиной  тянулся длинный шлейф пыли -  не видно было
не только мотоциклистов, но и деревни - пылью заволокло полнеба.
     Въехав  в  лес,  они  долго  наблюдали,  как  медленно   оседает  пыль.
Мотоциклистов  не было. "Не понравилось им гнать за нами в такой пыли", -  с
облегчением подумал Мельниченко.
     Штаба дивизии на том месте, где его оставил Мельниченко,  не оказалось.
На минуту ему стало страшно: "Что же делать? Куда ехать?". К счастью, бензин
еще  был,  они  развернулись  и поехали по колее,  которую  оставили машины,
отъезжавшие из расположения штаба.
     Через несколько часов гонки, нервотрепки, ежеминутного риска напороться
на  гитлеровцев Мельниченко выехал прямо в хвост колонны  наших автомашин. И
это оказался штаб его дивизии. Не помня себя от радости, Мельниченко доложил
полковнику  Гришину о выполненном приказе, передал устный приказ  начальника
штаба корпуса о последующих действиях дивизии.
     Полковник  Гришин  был удивлен,  что Мельниченко сумел  и  штаб дивизии
найти, и вернуться,  и это в такой обстановке, когда  сплошного  фронта нет,
все в движении, и запросто можно было налететь на немцев. Да и от своих тоже
легко было получить нечаянную пулю.
     Гришину  за несколько  часов  до  этого  удалось  связаться  по радио с
полковником Ивашечкиным, и он получил срочный приказ: всеми наличными силами
совершить  марш в район села Печары, соединиться  там с танкистами Бахарова,
постараться найти находившуюся где-то в этом районе кавалерийскую дивизию, и
ударить оттуда  на  Родню с  целью  освобождения  группы  войск,  в  которой
находился Магон.
     Единственной  силой, которую мог послать полковник Гришин на Родню, был
полк капитана Шапошникова.
     С полками  Корниенко, Михеева  и Смолина связи не  было, и все  попытки
установить ее или хотя бы узнать о судьбе этих частей - были безуспешны.
     Полковник Гришин был рад, что сам сумел ускользнуть  из кольца: вовремя
оценив обстановку, он не  стал ждать, когда из штаба корпуса будет приказ на
отход и отвел свой штаб  на  безопасное расстояние. То, что у него оставался
полк именно Шапошникова, успокаивало Гришина: "Пока этот полк у меня есть, и
дивизия будет жива...".
     Гришин,   как  и  Магон,  еще  не  осознавал   масштабов  надвигающейся
катастрофы. Казалось, что и немец уже не  тот, что был месяц назад, да и они
стали опытнее, не хотелось  брать в голову,  что  противник  все еще намного
сильнее и до перелома очень далеко...
     Найдя  полк  Шапошникова   на  позициях   юго-восточнее  Родни,  Гришин
немедленно поставил ему задачу на наступление. Шапошников выслушал спокойно,
вопросов не задавал, только вздохнул:
     - У меня пятьсот человек всего... Орудий, правда, двенадцать,  но почти
без снарядов. Люди измотаны...
     О том,  что  задача  полку была  поставлена  непосильная, он ничего  не
сказал, по глазам Гришина было видно, что  он и  сам  это понимает. В глазах
Гришина было что-то такое больное и надрывное, что Шапошников больше не стал
ничего говорить и замолчал.
     Вот уже несколько дней  подряд,  кроме  военных  забот, у Ивана Гришина
душа  все больше  болела  о доме.  От  Милославичей  до  его родной  деревни
напрямик было всего  километров двадцать и именно от исхода боя за  это село
зависело, придут ли гитлеровцы на его родину. Теперь его дивизия отходила от
Милославичей на юг, а если бы строго на восток - не миновать бы родных мест.
Каково было бы пройти мимо отеческого  дома с  остатками своей  дивизии, тем
более, что каких-то месяц-полтора назад катилась она как раз мимо отеческого
дома. Тогда, в последний день июня, когда его эшелон остановился в Рославле,
полковник Гришин приказал снять машину с платформы и на час заехал домой.
     Он не помнил, когда  был в отпуске, а  теперь, с началом войны, об этом
нечего было и мечтать, поэтому  Иван Тихонович не мог удержаться от соблазна
побывать дома  хотя бы часок, если  есть  возможность. Мать и брат,  смахнув
слезы радости  после объятий, засуетились, накрывая на стол, а Иван  сидел с
отцом в переднем углу, испытывая неописуемую радость. Отец был горд за сына:
как  же, целой дивизией командует. А ведь в  молодости обыкновенным батраком
был, и что бы с ним стало, если бы не советская власть.
     -  Фашистов,  батя,  разобьем обязательно,  будь уверен.  У меня лучшая
дивизия в Красной Армии, - говорил тогда Иван Тихонович.
     Ни  в каком дурном сне  бы не приснилось,  что  он  дал врагу подойти к
отеческому дому. И теперь - контрудар на  Родню, его последняя попытка сбить
немцев с  их  пути на  родную  деревню. Так  воинский долг переплетался и  с
сыновьями  чувствами. Защищать  Родину,  дом  было  теперь  для  Гришина  не
каким-то абстрактным понятием, а конкретным делом.
     Полк Шапошникова,  а с  ним  и полковник  Гришин  со  штабом,  совершив
марш-бросок в село Печары, обещанной  в поддержку  кавдивизии  там не нашли,
танков  из  дивизии Бахарова было всего девять машин,  да и  те  стояли  без
горючего.  Бойцы   лейтенанта   Шажка   поймали   заблудившегося   немецкого
мотоциклиста, и тот, оказавшийся знающим солдатом,  да к тому  же связистом,
сообщил, что в Родне - 17-я танковая дивизия.  Похвастал даже, что командует
ей генерал  фон Тома,  известный  еще  по  Испании, воевал  там,  в  легионе
"Кондор". Его очень  ценит сам Гудериан, а дивизия у них молодежная, воюет с
особым азартом.
     Наступать  батальоном  на  дивизию,  да хотя  бы  на полк  -  авантюра.
Шапошников  все  же осмелился сказать  Гришину, что их наступление  на Родню
бессмысленно, учитывая  их  силы  и  состояние,  но  тот  упрямо  потребовал
выполнять приказ. Не помогли и уговоры комиссара дивизии Канцедала.
     Как только  полк приготовился к движению на Родню, перед  его позициями
показались немецкие танки. Артиллеристы  Похлебаева  и  Терещенко  сумели их
остановить, но ни о  каком наступлении на Родню теперь не могло быть и речи.
Скрепя сердце, полковник Гришин отдал приказ на отход.
     На следующий день пять танков из дивизии Бахарова все-таки прорвались в
расположение  штаба  45-го  стрелкового корпуса,  но вырваться  из кольца  и
вывести штаб им не удалось.  Командир корпуса генерал Магон  погиб во  время
прорыва. Произошло это  13 августа,  и был  этот день  несчастливым для всей
13-й армии. Еще накануне 132-я стрелковая  дивизия генерала Бирюзова успешно
наступала на  Варшавское  шоссе,  атаки  противника  против дивизии  Гришина
расценивались как частные, и вдруг - катастрофа.
     Полковник  Ивашечкин,   начальник  штаба  корпуса  Магона,   управление
частями, избежавшими  окружения,  принял  12 августа,  но управлять ими  без
аппарата и  с  тремя броневиками, когда нет устойчивой  связи,  а  противник
давит  постоянно, нет  сплошного  фронта  и надежды,  что подойдут резервы -
задача труднейшая для любого командира и с полнокровным штабом.
     Попытки выручить части корпуса,  попавшие  в окружение,  в тех условиях
были  обречены на  провал, надо  было спасать хотя бы то, что оставалось,  и
полковник  Ивашечкин,  доложив о создавшейся обстановке в  штаб армии, начал
отвод уцелевших  частей корпуса на реку Беседь. Эта задача осложнялась еще и
тем, что не было точно определенной полосы действий корпуса. После того, как
45-й корпус отошел от Варшавского шоссе, соседа справа не было вообще, и как
велик разрыв  - Ивашечкин  не  знал. Части  не имели  локтевой связи  друг с
другом  и  полковник  Ивашечкин  обычно   получал   сведения  от  командиров
соединений  один раз в  сутки, а то и в двое-трое. Было известно, что против
частей,   избежавших  окружения,  действует   целый  моторизованный   корпус
противника, у нас же едва хватало сил, чтобы удерживать главные дороги.
     После неудачного  похода  от Печар на Родню полк  капитана Шапошникова,
нарвавшись  на  танки,  ввязался  в бой, сумел  выйти из него, оторвался  от
противника на несколько часов, но  на подходе к деревне  Семеновка под вечер
13 августа колонну полка снова догнали немецкие танки.
     Старший  лейтенант  Георгий   Похлебаев  успел  обойти  свои  орудия  и
проверить,  как  отрыты  площадки, как увидел  метрах  в пятистах идущие  на
батарею танки, уже развернувшиеся в атаку.
     Точно считать, сколько танков идет на батарею,  было  некогда,  да и не
все их было видно, но не меньше десятка. Пехота окопаться  не успела, редкие
цепочки бойцов лежа  отрывали себе ячейки  впереди его орудий, и  Похлебаев,
осмотревшись, с дурным предчувствием подумал: "Не удержаться, раздавят..."
     В  маленький  окопчик,  наскоро  отрытый четырьмя его  бойцами,  кто-то
спрыгнул,  и Похлебаев,  повернувшись,  к удивлению своему узнал  полковника
Гришина.
     - Здравствуй, Похлебаев!
     - Здравия желаю, товарищ полковник, - растерянно ответил Георгий.
     Гришин  знал Похлебаева еще по мирному времени, ценил его, как хорошего
артиллериста, держал на  примете для выдвижения, но за полтора месяца  войны
увиделись они впервые. "Чего ему здесь  надо?" - с  беспокойством поглядывал
Георгий  на  полковника  Гришина, а  тот, плотно сжав  губы, медленно  водил
биноклем  слева   направо,   следя   за   движением  танков  на  только  что
развернувшийся в оборону полк Шапошникова.
     Гитлеровцы начали минометный обстрел, и Похлебаев, понимая, что в любой
момент их могут накрыть, сказал:
     - Товарищ полковник, вам тут не место. Вам надо дивизией командовать.
     Гришин нехотя согласился:
     -  Да, надо  идти,  -  а  в  голове  его неприятно  повторились  слова:
"Дивизией надо командовать... Где она, дивизия?".
     Под  вечер немцы,  тщательно осмотревшись,  начали атаку.  Было странно
видеть, что они не пошли сходу, как обычно, а сначала попугали, развернулись
и отошли. Осмотрелись, и только после этого начали атаку по-настоящему.
     "Видимо,  устали  не  меньше  нашего,  хотя  и  на  танках", -  подумал
Похлебаев.
     Атаку десятка танков двенадцать орудий полка отбили довольно легко,  но
поджечь  хотя  бы один  танк  не  удалось -  бронебойных снарядов  не  было,
оставалась одна  картечь. Немцы,  не  зная  этого,  шли  медленно,  танкисты
старались  спрятаться  в  складках   местности,  опасаясь  подставить   бок,
автоматчики  от  танков не отрывались,  огонь вели  в  основном  лежа  и  на
сближение  идти  не  торопились.  Частые  и густые разрывы двенадцати орудий
заставляли гитлеровцев невольно останавливаться.
     "Если бы  не этот  горох, - ругался Похлебаев,  - то штук пять  бы  вас
горели сейчас точно..."
     В сумерки немцы пошли в очередную атаку, на этот раз менее уверенно.  В
самый разгар боя  старший лейтенант  Георгий Похлебаев, оглянувшись,  увидел
позади позиций его  батареи танк. В  первый момент мелькнула мысль,  что это
свой  -  "Не мог же  он  прорваться незамеченным!".  Похлебаев  со своего НП
побежал  к  орудию - "Разворачивай  орудие!", но танк быстро приближался, не
повторяя его зигзагов.
     Сапоги  казались пудовыми,  дыхание перехватывало. Оглянувшись на бегу,
Георгий  увидел, как танк подмял бежавшего позади его  взводного,  вот  танк
всего  в нескольких  метрах, он бросился в  сторону, но  в те  же  секунды с
ужасом ощутил, как многотонная махина, лязгнув гусеницам, ударила его в таз,
он  отлетел в сторону, но танк гусеницей прошел по ногам, вминая их в рыхлый
чернозем.
     Еще несколько  секунд, пока  не померкло  сознание,  Георгий видел, как
танк быстро катится на орудие, которое так и не успели развернуть.16
     Автоматчики десанта  доделали  работу танков,  которые  своими  мощными
корпусам  разбивали  старенькие  домишки  села  -  гонялись  за   одиночными
красноармейцами, не успевшими отойти из передовых ячеек.
     Капитан  Шапошников, подав комбатам  сигнал на отход  и  боясь,  что он
опоздал это сделать, с болью в  сердце наблюдал, как несколько танков прошли
через  позиции  батареи  Похлебаева,  заходя во  фланг и  тыл  полка.  Обозы
заблаговременно были выведены из деревни, ездовые  ждали сигнала на движение
и его уже пора было давать, но  Шапошников все ждал, что  из деревни выбегут
еще  группы  его  бойцов.  Винтовочная  и  автоматная стрельба в деревне  не
стихала, не смотря на приказ отходить, и танки гудели тоже в самой деревне.
     Батарея  Терещенко,  батальоны Чижова и  Осадчего  из боя  в  Семеновке
вышли,  оставался только  батальон  Калько. Когда  из  деревни,  прикрываясь
кустарником,  ложбинкой  побежали  разрозненные  группы  наших   пехотинцев,
Шапошников,   найдя  глазами  Тюкаева,  громко  крикнул  ему:  "Всем  начать
движение, кроме Христенко!"
     К  Шапошникову, тяжело  дыша, запыхавшийся и  бледный  подошел  старший
лейтенант Калько.
     - Ты что, приказ на отход не получил? - спросил его Шапошников.
     - Да  думал их  немного  подержать,  пока вы  отойдете. Немцы,  видимо,
заблудились  в деревне  или потеряли нас -  темновато уже.  Думаю, их там не
меньше полка.
     "На ночь глядя  они на нас не сунутся, но оторваться от них надо, чтобы
к утру встать где-нибудь более-менее  прочно", - подумал Шапошников и сказал
сидевшему в окопчике у КП Гришину:
     - Пора уходить. Вставайте, товарищ полковник.
     - Не  могу... -  с трудом разжав губы, ответил Гришин. - Ноги отказали.
Встать не могу, и все, как парализовало.
     "Это от нервного  напряжения", -  понял  Шапошников. Он позвал начштаба
дивизии полковника Яманова, и  они вдвоем подняли Гришина,  поставили его на
ноги, и тот, едва перебирая ногами, обхватив обоих за  шеи, медленно пошел к
дороге.
     А позади их горела еще одна оставленная ими русская деревня, и немецкие
танкисты и пехотинцы,  наверное, уже шарили  в уцелевших домишках  в поисках
кур и поросят...

     За ночь полк Шапошникова, измученный до последней степени, прошел всего
километров пять.  Бойцы первых двух батальонов, держась за повозки полкового
обоза,  спали на ходу. Изнуренные лошади едва тащились, застревая в грязи, и
у людей, которые держались за повозки, не было сил, чтобы подтолкнуть их.
     Капитан  Шапошников шел в  арьергарде, так было удобнее, заметив немцев
сзади, дать команду на развертывание к бою.
     Часов  с семи  утра  он  слышал позади себя  рокот  танков и шум машин.
Колонна полка  втягивалась в  село,  по  карте  это  было  Церковищи,  когда
Шапошников,  оглянувшись,  ясно  увидел  позади  себя   вереницу  танков   и
автомашин. Батальоны спешно заняли участки обороны  на окраине села и в поле
и окапывались уже на виду у  немцев под их пока еще редким минометным огнем.
Меньше чем  через десять  минут танки, машин двадцать, развернулись  в линию
атаки и дружно пошли вперед.
     После боя  у Семеновки в полку оставались всего четыре орудия, по два у
Терещенко и  Агарышева,  заменившего  Похлебаева,  но  еще  ночью, во  время
перехода,  колонна  полка догнала какие-то  обозы, в  них  нашлось несколько
повозок с бронебойными  снарядами,  поэтому гитлеровские танкисты,  знавшие,
что они  догнали именно  ту часть  русских,  у которых  была только картечь,
надеялись на верную и легкую победу.  Танки  шли быстро и уверенно, почти не
стреляя, оставив пехоту далеко позади.
     Полковник Гришин и весь его штаб в самом  начале танковой атаки пошли в
цепи, ложась  рядом с наскоро окопавшимися, запыленными, с разводами соли на
гимнастерках, почерневшими  от дыма, солнца  и усталости,  злыми и  упрямыми
пехотинцами.
     Начальник артиллерии дивизии  полковник Кузьмин, за неимением большего,
принял  командование   орудиями  полка   Шапошникова.  Сам   расставил   их,
подготовил, хотя и наспех, данные  для  стрельбы, а когда  в  первые  минуты
обстрела был убит наводчик, сам встал к одному из орудий.
     Три танка, идущих по центру, почти сразу подожгли Ленский и Садыков  из
батареи Терещенко,  четвертый танк загорелся от выстрелов Меркулова, и атака
немцев  после этого  быстро  захлебнулась.  Часть  танков  в  центре встали,
начали, было, вести огонь с места, но потом отползли. Те машины,  что шли по
флангам, выпустив с места по  деревне по  десять-пятнадцать снарядов, отчего
там начались пожары, тоже отошли для более серьезной подготовки.
     - Опять готов отходить? - подошел полковник Гришин к Шапошникову, видя,
как тот дает какие-то указания Татаринову, своему заму по хозчасти.
     - Пока нет, но сможем собраться и уйти за несколько минут.
     - Что у тебя за настроение!
     - Товарищ полковник, мы, конечно, можем здесь продержаться  и день,  но
что тогда от полка останется  к вечеру? А завтра с кем воевать будем? Против
нас  танковая дивизия, это сейчас двадцать  танков,  а  если  дадим  ей всей
развернуться против нас?
     - Держаться будем, сколько сможем... - отрезал Гришин.
     - Это конечно...
     Во  второй атаке противник, утроенными  силами, оттеснил полк  в  почти
сгоревшее село, а потом объехал его на  танках и начал заходить с тыла.  Как
назло, больше ни  одного танка поджечь не удавалось, и Ленский, ругая  себя,
что  уже пятый снаряд летит "за молоком", поглядывал назад,  прикидывая, как
удобнее и быстрее уходить отсюда. Его наводчик Воронов убит был в Семеновке,
теперь  он сам вел огонь и ждал своей очереди, стараясь  не думать ни о чем,
чтобы не травить душу.
     По главной улице  деревни, собранный в  нестройную колонну, прошел один
батальон - это Шапошников начал выводить полк из боя.
     Сержант  Ленский  видел  это  и внимательно  посмотрел  на  только  что
подошедшего своего командира батареи лейтенанта Терещенко.
     - Уходим  последние,  остаемся прикрывать.  Где  у тебя  упряжка стоит?
Чтобы, не теряя времени, в случае чего...
     Автоматчики  бой вели  уже  в деревне, выбивая стрелков  Шапошникова  с
огородов.
     Лейтенант Вольхин, получив от комбата Осадчего приказ  на отход, собрал
свою  роту, или,  как он  ее называл "войско", быстро пересчитал  глазами  -
тридцать пять человек, и, не выстраивая, махнул им рукой - "На дорогу!"
     "Это опять у  меня  девяти  не  стало. Ну, одного  ранило, посадили  на
повозку, а остальные - неужели  все  убиты? Вчера шесть, сегодня девять, так
еще дней пять, и все, роты нет..." - думал Вольхин.
     Он настолько устал за последние дни, что болела  и ныла каждая клеточка
его тела. Голова и ноги гудели, казалось, как провода на телефонных столбах.
Неделю  он  не  с