рега  ненужным
препятствием - тропа, огибая его, вынужденно жалась к обрыву, с  которого  в
дождливые дни было недолго свалиться.
     С  вершины  холма  и  до  самой  заставы  дозорка  петляла  в  зарослях
болотистой кочковатой низинки. Новиков шел ходко, фигура его смутно  маячила
впереди, на середине холма.
     В шаге позади отделенного, как  и  раньше,  шаркая  мокрыми  штанинами,
хлюпая носом, быстро шагал перебежчик. Ведерников с него  глаз  не  спускал,
держал под прицелом и думал, что через каких-нибудь полчаса  они  придут  на
заставу, в живое светло, где можно говорить вслух, напиться горячего  чаю  -
чай он любил густо заваренный  и  крутой  -  и  завалиться  на  свою  койку,
храпануть  сколько  придется.  Ему  до  смерти  надоели  темнота  и  давящее
безмолвие, осточертело постоянное ожидание беды.
     Немного потеплело на душе при мысли о скором  возвращении  на  заставу,
рука потянулась в карман, где лежала  коробка  с  махрой,  пальцы  погладили
теплую, вытертую до глянца жестянку из-под конфет -  единственный  трофей  с
недавней финской войны. Нагретая телом тонкая жесть приятно ласкала  кончики
пальцев.
     Он не сразу понял, почему  Новиков  неожиданно  рухнул  на  тропу,  как
подрубленный. Ему послышалось,  будто  младший  сержант  произнес  и  другие
слова, но переспрашивать было недосуг - прямо от ольхи быстро,  без  единого
звука навстречу бежало несколько человек, рассыпавшись в цепь.
     - Гляди мне! - угрожающе крикнул поляку и оглянулся назад.
     Уже падая  вместе  с  перебежчиком  за  спасительную  неровность  сбоку
пыльной дозорки и переведя рычажок ППШ  на  автоматическую  стрельбу,  успел
заметить еще одну группу, поднимавшуюся от берега метрах в пятидесяти у себя
за спиной.
     - Немцы! - крикнул он Новикову. - Бей на поражение! Бей гадов...
     Крик  слился  с  недлинной  очередью,  пущенной  Новиковым  из   своего
автомата. Под гимнастеркой по взмокшей спине пробежал знакомый с  той  войны
на ледяном  перешейке,  затруднивший  дыхание  холодок;  выхватил  из  сумки
ракетницу, переломил и с маху всадил первый попавшийся под пальцы патрон.
     Выстрела он не услышал.
     Яркий зеленый свет его ослепил, глуховатый  щелчок  потонул  в  грохоте
пальбы: бил Новиков и по нему  ответно  стреляли.  Ведерников  тоже  дал  по
немцам пару очередей, не видя противника - наугад: в глазах  еще  мельтешили
красные, с зеленым круги,  и  прицельно  стрелять  он  не  мог.  Было  важно
использовать первый  миг  замешательства  фашистов,  рассчитывавших  застичь
врасплох пограничников, - это Ведерников понимал и, круто развернувшись всем
корпусом, послал длинную очередь по тем, что теперь, еще не применяя оружия,
бежали к нему, должно быть, надеясь на незамеченность. Автомат подрагивал  в
руках, как живой, с надульника срывались частые вспышки, и противник  ударил
по ним сразу из нескольких стволов,  вынудив  Ведерникова  перекатиться  для
смены позиции.
     Но и сами враги  залегли,  строчили  с  открытого  места,  не  причиняя
Ведерникову вреда - широкий камень надежно его защищал от повизгивающих  над
головой пуль. Боец почти ликовал, услышав донесшийся  оттуда  крик  боли,  и
злорадно подумал: "Ага, не нравится! Сейчас  огонька  добавлю.  Чтоб  знали,
ворюги!.. Чтоб не приходили непрошеными..." Приподнявшись,  завел  за  спину
руку к сумке с  гранатами,  нащупал  металлическую  застежку  с  проволочным
колечком; и в ту короткую долю времени, когда в зажатой ладони,  холодя  ее,
плотно легла рубчатая стальная рубашка, почувствовал тяжелый удар по виску и
сразу осел, погрузившись в непроглядную темноту.
     Беспамятный, не услышал вонзившийся  в  автоматное  шитье  грассирующий
чужеродный крик:
     - Вернер! Ду грубэр фэтванст, грайф нах им. Ман мус фортгеен*.
     ______________
     * - Вернер! Толстый боров, хватай его. Надо уходить (нем.).

     Не услышал лошадиного топота - с заставы на выстрелы мчалась подмога.
     Его обдало жарким, влажным дыханием разгоряченного скачкой коня, к лицу
прикоснулись теплые, мягкие лошадиные губы. От этого он  мгновенно  очнулся,
вскочил, непонимающе завертел головой, не  узнавая  Орлика,  на  котором  по
тревоге прискакал старший лейтенант Иванов, смутно видел белевшее над ним  в
темноте лицо коновода, Жигалкина.
     - Оклемался? - спросил коновод.  -  Давай  садись  на  Орлика.  Старший
лейтенант приказал.
     Ведерникова шатнуло вперед, к горлу подступила противная  тошнота.  Его
вырвало.
     - Где Новиков? - спросил, слегка заикаясь и сплевывая.
     - Тама твой отделенный. -  Жигалкин  неопределенно  мотнул  головой.  -
Живой и здоровый. Садись  давай,  без  пересадки  дуй  на  заставу.  Некогда
разводить тары-бары. Не слышишь, что ль?
     - Где Новиков, спрашиваю?
     - Русским языком говорю: тама твой отделенный. Делом занятый.
     - А нарушитель?
     - Давно отправленный куда надо. - Коновод в сердцах дернул  поводья,  и
Орлик от боли рванул морду кверху. - Садись, сказано, не то на  своих  двоих
отправишься. Не слышишь, какой внизу тарарам? Или ухи заклало?
     За косогором еще  постреливали,  раздавались  возбужденные  голоса,  и,
перекрывая их, над хаосом звуков слышался гневный голос Иванова:
     - Не стрелять!.. Прекратить стрельбу!.. Все ко мне!..
     У Ведерникова звенело в ушах, болела голова. Саднило вспухший висок. Но
он безошибочно узнал голос старшего лейтенанта - резкий, чуть хрипловатый  -
и поначалу лишь удивился, почему нельзя стрелять по врагу?! Почему! Сознание
не принимало совершенно нелепой команды.  Ведь  только  что  дрались  не  на
живот, а на смерть. И вот на тебе - "прекратить!". Бить их, гадов,  смертным
боем!.. Он машинально потрогал висок, но крови не обнаружил,  наклонился  за
автоматом и, не сразу найдя его, стал шарить в траве, сплевывая и ругаясь.
     Его опять вытошнило. Приступ рвоты отнял желание ринуться вниз, к урезу
воды, где окончательно стихла стрельба по удирающим врагам.
     "Выходит, здорово меня садануло, -  подумал,  взгромождаясь  с  помощью
коновода в седло, неуклюже пав на него кулем и снова ругнувшись с досады.  -
Не иначе прикладом поддали".
     Застоявшийся Орлик взял с места наметом, прямиком на заставу,  едва  не
выбросив неумелого всадника из седла, заставив пригнуться к луке и вцепиться
обеими руками в подстриженную щеткой колючую гриву.


     Старший лейтенант Иванов  обратно  в  подразделение  не  спешил,  людей
отправил домой; задержав при себе Новикова с Жигалкиным,  затеял  тщательный
обыск  местности.  Оба  ползали  по  росистой  траве,  шарили   руками   под
нетерпеливые понукания Иванова.
     - Ну что, что? - то и дело спрашивал он в нетерпении. - Нашли?
     В одном месте Новиков нашел несколько стреляных гильз.
     - Не густо, - с досадой сказал  Иванов,  заворачивая  гильзы  в  лоскут
вырванной из тетради бумаги, один понимая вложенный  в  это  слово  глубокий
смысл.
     На заставу возвращались пешком. Старший лейтенант молчал,  покуривая  в
кулак, и при каждой  затяжке  огонек  папиросы  высветливал  его  глаза  под
насупленными бровями. Двигались неспешным пограничным шагом; по обе  стороны
Буга распростерлась густая, отдающая порохом тишина, и ее нарушал  лишь  гул
моторов, наплывами  несшийся  издалека  -  то  усиливаясь,  то  затихая,  да
назойливый стрекот неугомонных кузнечиков.
     Шумы и тишина проходили мимо сознания  Новикова,  не  задевая  его,  не
привлекая внимания. Уйдя в свои мысли, Новиков как бы  заново  переживал  во
всех  быстротечных  перипетиях  недавнюю  схватку  с  врагами,  одновременно
испытывая гордость и стыд. При одном воспоминании  о  сковавшем  его  испуге
лицо вспыхнуло от подбородка до лба и жаркий пот облил спину.
     ...Они как призраки возникли из темноты  на  вершине  холма,  у  старой
ольхи, и зашагали вниз, рассыпавшись в цепь,  и  он  вначале  их  принял  за
своих, пограничников. Но тут же резонно подумал: "Откуда взяться  своим?  Да
еще со стороны границы. Это же немцы!"
     Оторопев, прилип к месту вдруг отяжелевшими ногами, будто тесно обвитый
по телу веревкой. "Немцы!" - кричала  в  нем  каждая  клеточка.  Кто  знает,
сколько бы длилось оцепенение, не перейди немцы в бег!
     Иванов все молчал.
     Новиков, думая о своем,  забыл  о  присутствии  старшего  лейтенанта  и
вздрогнул, почувствовав на  своем  плече  тяжелую  руку,  угадав  молчаливое
приказание остановиться.
     - Действовали вы правильно, - сказал Иванов, и от него дохнуло  запахом
табака. - В целом...  правильно.  Если  время  позволит,  сделаем  подробный
разбор... Если позволит, -  сказал  почему-то  дважды.  -  Вы  меня  поняли,
Новиков?
     - Приблизительно.
     - Додумаете. Тут особенно не над чем ломать мозги... Но я вот что хотел
сказать вам,  младший  сержант.  Постарайтесь  запомнить  совет:  надо  быть
маленько тверже с людьми. Не так строго и  не  очень  официально,  но  и  не
красной девицей; командирской воли побольше... Люди поймут вас. Подумайте. -
С этими словами, толкнув калитку ударом сапога, прошел во двор,  придерживая
шашку.


     Возбужденный только что пережитой схваткой,  не  успев  осмыслить  слов
старшего лейтенанта, Новиков в пропотевшей до черноты гимнастерке,  на  ходу
расстегнув верхние пуговицы, зашел в помещение, поставил нечищенный  автомат
в пирамиду и, мучимый жаждой, направился по  коридору  в  столовую.  Еще  на
подходе  к  ней  услышал  разнобой  голосов,  всплески  смеха,  почувствовал
несшийся с кухни стойкий кисловатый запах борща и пригоревшего лука.
     Был на исходе первый час ночи.
     В тесной, сизой от дыма столовой, при тусклом свете  керосиновой  лампы
чаевничал Ведерников в окружении пограничников. Кто  с  зажженной  цигаркой,
кто тоже с кружкой чаю  или  ломтем  житнего  хлеба,  присыпанного  солью  и
сдобренного горчицей, - все, не присаживаясь на свободные  стулья,  галдели,
перебивая один одного.
     - ...вижу, летит наш Серега на лихом боевом коне, саблей размахивает. А
вражьи головы - в сторону, в сторону, прыг, скок...
     - Серега, будь другом моего детства, расскажи, как  вел  в  атаку  свой
эскадрон. Это же интересно, жуть, как это интересно и поучительно!
     - Что и говорить - конник, не чета пехтуре.
     Под  хохот  и  пересмешки,  напустив  на  себя   неприступно-молчаливую
хмурость,  Ведерников  пригнулся  над  дымящейся  кружкой  чаю,  только  что
налитого из кипящего чайника, дул на него, сложив губы трубочкой, отхлебывал
по маленькому глотку, пряча  от  света  ушибленный  лоб,  на  котором  взбух
здоровенный желвак - отметина норовистого Орлика незадачливому кавалеристу.
     Ведерников понимал: огрызаться - себе в убыток; разумнее промолчать, не
вдаваясь в подробности о том, как Орлик, пронеся его  в  загодя  распахнутые
часовым заставские ворота, пулей влетел на  конюшню,  сбросив  через  голову
седока,  и  он  шмякнулся  о  стену;  лучше  не  связываться,  трезво  думал
Ведерников, допивая свой чай и памятуя мудрую поговорку: "Слово  -  серебро,
молчание - золото".
     Но поговорка тотчас вылетела из головы, едва в столовую вошел  Новиков,
нерешительно стал продвигаться вперед.
     Ведерников, завидя своего отделенного  и  подав  знак  сесть  к  своему
столику, разом позабыл о трезвых и мудрых мыслях,  до  времени  сдерживавших
уязвленное самолюбие; подхватился, грохнул кулаком по столу.
     - Будя трепаться! Надоело. Эй, повар, неси поесть младшему сержанту.  И
шевелись давай!.. - крикнул в раздаточное окно.
     - Отставить! -  Новиков  сел  к  столу,  чувствуя  на  себе  любопытные
взгляды. - Я и сам могу попросить. -  Он  немного  смутился  от  избыточного
внимания;  небольшой  говорун,   боялся   расспросов   о   недавнем   боевом
столкновении, отнюдь не считая себя героем - помнил о пережитом страхе.
     Вопросы в самом деле не заставили себя ждать.
     - Как оно было, младший сержант, расскажи.
     - Сколько их перешло?..
     - Кто их разберет в темноте! - Новиков не обернулся на голос  -  благо,
повар принес кашу и чай. - Были да сплыли.
     - А ежели, к примеру сказать, на глазок, товарищ младший сержант?  -  к
столу протиснулся  коренастый  широколицый  паренек,  прикомандированный  из
отряда сапер. - Ну, скажем, десяток их было?
     - Прибежал бы да сосчитал, ежели такой шустрый. - Ведерников  сощелкнул
хлебную крошку.
     Но паренька, видно, окрик не остудил.
     - Стал-быть, сколько  через  границу  пробралось,  столько  же  обратно
вернулось, - подытожил он без усмешки. - А мы ухами хлопам,  в  белый  свет,
как в одну копеечку, постреливам. По гадам, стал-быть,  возборонено,  нельзя
по ним.
     - Нельзя! - отрубил Новиков.
     - А  ежели  он  завтра  по  нас  шандарахнет  своей  артиллерией,  тоже
помалкивать?
     - Что будет завтра,  поглядим.  Сегодня  паниковать  преждевременно,  -
менее сердито парировал Новиков. - Если вынудят, ответим на провокацию.  Как
сегодня... - Он запнулся: получалось нескромно. - В шапку  не  спать  -  вот
главная задача.
     - И то верно, - подтвердил кто-то из пелены табачного дыма.
     Но сапера не так просто было унять.
     - Ежели б своими глазами не видел... А  то  глаза  закрывам,  талдычим:
кругом шестнадцать, вроде все хорошо...
     Сапера  прервало  сразу  несколько  голосов  -  кто   посоветовал   для
успокоения  холодной  водичкой  умыться,  кто  валерьянки  двадцать   капель
глотнуть.
     - Дурачье!  -  неожиданно  рявкнул   Ведерников.   -   Трепачи,   чего,
спрашивается, геройствовать?.. Все храбрые. Посмотрю на вас,  когда  жареный
петух клюнет...
     - Хватит, Ведерников. Подбирайте выражения. - Новиков  поставил  пустую
кружку. - Что  вы  язык  распустили?  Ну,  усталость,  ну,  опыт  финской...
Понятно. Но у нас есть приказ  командования.  Его  и  будем  придерживаться.
Солдатское дело - бдительно охранять границу. Чем  мы  и  занимаемся.  А  от
пустых разговоров ничего не изменится. Ну, давайте я, вы, Ведерников, и  все
вместе начнем орать: "Караул!" Нужно это?
     - Как рыбе зонтик.
     - Верно, Миронюк. И я говорю о том же. То, что происходит  на  границе,
знаем не мы одни. И в Москве об этом известно, и... меры принимаются.
     По тому, как парни внимательно слушали, Новиков понимал, что им позарез
нужны  эти  слова,  накаленная  обстановка  опалила  их   и   до   крайности
растревожила" как, впрочем, и его самого.  Только  вот  их  он,  разумеется,
ненадолго успокоит, а кто успокоит его!  Кто  скажет  нужные  слова  ясно  и
убедительно?
     - Младший сержант Новиков, в канцелярию, - послышался  от  двери  голос
дежурного. - Быстро.


3

               "...Я,  пшепрашам панство, скоро закончу. Нех пан писатель не
          спешит,  дело  есть  дело...  Когда поручник Голяков... по-вашему,
          старший  лейтенант  Голяков  записал  мои слова на карту, мы хутко
          пошли  з  поврутем,  назад, значит, на граничку. Переправился я за
          Буг  хорошо, опасно нет. Вышел на польский берег, посидел, слушаю.
          Швабов нет. И я хутко побег домой... Хорошо бег, успел... Мотоцикл
          выскочил  на  берег.  Швабовский,  ну, немецкий, свет прямо на ваш
          берег...    Я    полег.    Смотрю.   Езус-Мария!..   Новиков   под
          электричеством.  Шваб  стрелял  лодку... Думаю: пропал Новиков. Як
          бога кохам, пропал... А он швабовский мотоцикл из автомата..."

                                              (Свидетельство Я.Богданьского)

     Ввиду  позднего  времени  движок  не   работал.   Канцелярию   освещала
закопченная "семилинейка" под мутным, с  черными  языками  нагара,  стеклом,
задыхаясь, подпрыгивал хилый клинышек пламени, и вместе с  ним  перемещались
на стенах уродливо-длинные тени.
     За столом начальника заставы склонился  над  картой  старший  лейтенант
Голяков из штаба комендатуры, нанося на нее синим карандашом условные знаки.
     - Посиди, Новиков,  -  нервно  сказал,  прервав  младшего  сержанта  на
полуслове и снова занявшись условными знаками. - Сколько танков?  -  спросил
младшего лейтенанта, сидевшего по другую сторону письменного стола  рядом  с
Богданьским.
     - До семидесяти. Так, пане Богданьский?
     - Так  ест,  семдесент...  Альбо  трошечку  больше,   -   скороговоркой
подтвердил поляк. - Пане коханый, мусе врацать додому.
     - Что он сказал? - нетерпеливо переспросил Голяков.
     - Семьдесят или несколько больше. Просит скорее освободить.
     - Координаты?
     - На восточной окраине Славатычей.
     - Его спросите.
     Младший лейтенант  наклонился  к  Богданьскому,  переговорил  с  ним  и
обернулся к старшему лейтенанту.
     - Подтверждает - на восточной окраине.
     - Уточните позиции артбатарей.
     Новиков не понимал, зачем и кому он здесь нужен, чувствовал себя лишним
в пропахшей копотью и табачным дымом канцелярии с занавешенными окнами,  где
все нервничали - младший лейтенант, Богданьский  и  Голяков,  наносивший  на
карту новые условные знаки.
     - ...Артбатарея, саперный батальон, два понтонных моста, -  все  больше
мрачнея, повторял он за переводчиком вслед.
     Поляк сидел на табурете в надетом поверх белья солдатском плаще, поджав
ноги, и выглядел странным среди двух  строго  одетых  военных,  взволнованно
похрустывал пальцами и непрестанно обращал взгляд к настенным  часам  -  они
показывали половину второго, хлюпал носом и, безразличный к  тому,  успевают
ли за ним командиры, выкладывал все  известные  ему  данные  о  расположении
немцев вблизи границы. И не просто выкладывал. В голосе слышалось осуждение.
     - ...Шановное панство не видит, что творится под самой  граничкой?..  У
них под носом... проше пана, под боком!.. Хлопов выселили из  хат,  прогнали
от  реки  за  три  километра...  Железнодорожные  станции  забиты  немецкими
войсками и техникой... День и ночь прибывают новые эшелоны. Шановное панство
и об этом не ведает?.. От железной дороги прут сюда своим ходом,  под  самый
Буг, холера им в бок! Укрепляют позиции, тянут связь,  чтоб  им  холера  все
кишки вытянула из поганых животов!.. Два дня -  с  рассвета  допоздна  -  на
хлопских фурах подвозят  к  границе  снаряды.  Хай  пан  Езус  покарает  тех
фашистовцев! Для советских офицеров и это новость? Тогда почему Советы  даже
не почешутся, пшепрашам панство?..
     Резкий в движениях, зажав между колен полы плаща, Богданьский без конца
похрустывал пальцами и говорил, говорил, сообщая новые сведения  о  немецких
войсках.
     Голяков час  от  часу  мрачнел,  опасливо  поглядывал  на  задыхающуюся
"семилинейку" - желтоватый язычок пламени с длинной, тянувшейся в  горловину
стекла копотной завитушкой уже не  подпрыгивал,  а  медленно  вытягивался  в
узенькую полоску, грозя оторваться от нагоревшего фитиля.  Голяков  протянул
руку к лампе, вероятно, затем, чтобы снять нагар,  но,  не  притронувшись  к
ней, продолжил опрос.
     - Что за штаб в монастыре? - спросил он.
     Богданьский опередил переводчика: никакой там не штаб. Неужели даже это
неизвестно пану офицеру? В монастыре расположился полевой  лазарет.  Главный
там обер-лейтенант, доктор, немолодой... Все койки пока пустуют... Наверное,
пан офицер догадывается о  назначении  лазарета,  где  пока  нет  больных  и
раненых?.. А известно ли пану офицеру, что во Влодаве и Бялой Подляске  тоже
развернуты госпитали?.. А что гражданская администрация на  железной  дороге
заменена военными, что вчера ночью сменили мадьяр, занимавших  первую  линию
за немецкими пограничниками?
     Новиков боялся  шелохнуться  -  слушал.  Многое  для  него  не  явилось
каким-то пугающим  откровением,  как,  впрочем,  наверное,  и  для  старшего
лейтенанта. Сосредоточение вражеских войск происходило у всех  на  глазах  -
невозможно скрыть огромное по масштабам скопище живой силы  и  техники,  как
нельзя тайно оборудовать  артиллерийские  позиции,  отрыть  ходы  сообщения,
окопы, траншеи у сам