- Долго куришь, - недобрым голосом сказал Новиков. -  Кончай  волынить.
Живо на заставу!
     Миронюк дернулся, бросил окурок.
     - Нэ можу, - посмотрел в лицо Новикову тоскующими глазами. -  Нэ  можу,
младший сержант. Що хочэшь робы, хоть на смэрть посылай, я готовый... А туды
не можу. Там, мабуть, дiты погорiлы...
     - Не можешь?! Ведерников, а ну, вы давайте.
     Ведерников  сорвался  с  места,  не  дожидаясь  повторного  приказания,
побежал к заставе, пригибаясь, лавируя между кустов. Серия  минных  разрывов
вспыхнула значительно впереди него, подняла в воздух пешеходный мостик через
ручей, разбив его вдребезги. Ведерников плюхнулся, где стоял, стал отползать
в сторону, к стожку сена, быстро перебирая руками и ногами.
     Пук ракет ударил по соседнему стожку и зажег его. Сухое сено, собранное
в  пятницу  после  просушки  и  еще  не  свезенное  на  хозяйственный  двор,
задымилось и вспыхнуло ярким факелом.
     Между тем огневой вал в районе Белого озера неожиданно переместился  на
береговую линию обороны,  первые  снаряды  разорвались  в  реке,  в  воздухе
возникли фонтаны грязной воды, во все стороны  с  воем  и  свистом  брызнула
галька.
     Миронюк  спрыгнул  в  траншею  и  уже  оттуда,  задрав  кверху  голову,
прокричал:
     - Нашi лэцяць!
     Сквозь  грохот  разрывов  слышался  ровный  и  мощный  гул  авиационных
моторов; он нарастал  непрекращающимся  громом  и  вскоре  заглушил  разрывы
снарядов, вобрал в себя  все  другие  звуки  разгоравшегося  с  новой  силой
артиллерийского налета - возвращались с бомбежки немецкие самолеты: волна за
волной  шли  "юнкерсы"  под   прикрытием   истребителей,   шли   победно   и
безнаказанно, и от грохота содрогалась земля.
     Стремительно увеличиваясь в размерах, от Бялой Подляски неслась девятка
"мессеров", над рекой разделились и, не набирая высоты, пошли вдоль траншеи,
прошивая ее пулеметным огнем.
     С грохотом рвались снаряды и мины, воздух  наполнился  визгом  и  воем,
узкая прибрежная  полоса  вздыбилась  фонтанами  песка,  галечника,  глыбами
вывороченной земли - немцы набросились на нее всей своей огневой мощью.
     За огневым валом вражеская пехота возобновила переправу через  границу,
несколько лодок достигло советского  берега,  с  них  стали  высаживаться  с
автоматами наперевес немецкие пехотинцы.
     И тогда из полузасыпанных траншей и обрушенных окопов  навстречу  врагу
поднялись врукопашную уцелевшие пограничники.


14

               "...По  пути  в  комендатуру  я  встретил  двух  бойцов  15-й
          заставы,  которые  доложили, что пытались попасть в подразделение,
          но  не  смогли, потому что застава вела бой в окружении. В районе,
          где  я  находился,  расположились  в обороне полки 75-й стрелковой
          дивизии.  Я  встретился  с  комдивом,  генерал-майором Недвигой...
          просил  оказать помощь окруженным подразделениям. Генерал ответил:
          "Разобьем  противника  перед  фронтом  дивизии,  а  потом  поможем
          пограничникам". Этого не случилось...
               Командуя   220-м   погранполком,   я   окончил  войну.  После
          освобождения  Белоруссии  был  на местах, где находились застава и
          комендатура.  Я  увидел  груды развалин. От местных жителей узнал,
          что  все  пограничники  застав и комендатуры, находясь в окружении
          войск  противника,  в  течение  суток упорно сражались и почти все
          погибли   смертью   храбрых.   Кроме   личного  состава  застав  и
          комендатуры  много  погибло  семей  офицеров-пограничников,  в том
          числе мои жена, дочь 5-ти лет и сын 2-х лет..."

                                                    (Свидетельство П.Яценко)

     Истребители  "проутюжили"  прибрежную  полосу.  Волна  за  волной   они
пронеслись вдоль жиденькой  линии  обороны,  на  которой  уцелели  одиночные
пограничники, расстреляли боезапас и безнаказанно улетели на Бялую Подляску,
будто возвращались с тренировочного полета.
     Артиллерийский обстрел не стихал, становился плотнее.  Снаряды  рвались
так густо, как если бы враг  задался  целью  перепахать  всю  эту  землю.  В
клокочущем месиве земли,  огня  и  металла  рвалось,  горело,  визжало;  все
пространство между рекой и линией  обороны  превратилось  в  завесу  огня  -
полыхали стоявшие в ряд копны пересохшего сена, курились подожженные кусты и
торфяник, небо закрыл смрадный  дым,  и  ветер  нес  хлопья  черного  пепла,
устилая им все окрест.
     Пока длился артиллерийский налет, Новиков  лежал  под  защитой  дуба  в
относительной безопасности. Натерпевшись  страху  в  самом  начале,  пережив
первый удар и  познав  первую  радость  победы,  он  готовился  к  отражению
очередной переправы, ждал ответных ударов своих пушек и самолетов,  которые,
несомненно, вот-вот помогут. С возвышенности ему  был  виден  окоп,  где  со
своим  "дегтярем"  примостился   Быкалюк.   Иван   пригнул   голову,   будто
прислушивался к тому, что творилось снаружи. Ближе к дубу  в  траншее  сидел
Миронюк, тоже пережидая артналет.  Он  то  и  дело  выглядывал  из  траншеи,
обнаруживая свое нетерпение скорее выбраться наверх.
     Новиков, сменив  опустевший  диск  запасным,  стал  набивать  патронами
первый, не забывая наблюдать  за  противоположным  берегом.  Там  пока  было
спокойно. Моментами чудилось,  будто  в  тылу  участка  раздаются  взрывы  и
слышатся отзвуки ружейно-пулеметной стрельбы, но тут же младший сержант себя
успокаивал: в  этом  гуле  и  оглушающем  грохоте  всякое  примерещится.  Он
продолжал жить тем, что творилось вокруг и за что отвечал головой -  с  него
не сняли ответственности за порученный под охрану участок границы,  за  свое
отделение. Значит, тут ему находиться с нарядом, тут ему стоять до конца.
     Ведерников как ушел, обратно не возвращался,  должно  быть,  залег  под
обстрелом,  ждет,  когда  поутихнет.  Немец  садил  минами  и   бризантными,
разрывающимися  в  воздухе  на  множество  осколков  снарядами,   с   визгом
прошивавшими воздух, как злые осы. Осколки вонзались  в  землю,  засевая  ее
горячим металлом.
     Мысли о Сергее становились все беспокойнее - может, ранен, нуждается  в
помощи.
     - Миронюк! - крикнул он.
     - Що?
     - Посмотри, что с Ведерниковым. Быстро!
     - Добрэ. Зараз. - Не мешкая, Миронюк выскочил наверх, но, не сделав  ни
шагу по направлению к  тому  месту,  куда  его  посылали,  перемахнул  через
бруствер. - Дывысь, що робыться! Направо дывысь!
     Новиков  обмер.  На  правом  фланге,  приблизительно  в  районе  двести
двадцать третьего погранзнака, с десантных лодок и плотиков высаживалась  на
берег вражеская пехота, а на  подмогу  ей  подходили  новые  и  новые  силы;
высадившиеся, с ходу подняв стрельбу, устремились к траншее, на берегу стало
черным-черно и суетно.
     - Миронюк, за мной!
     Подхватив пулемет, не оглядываясь, бежит ли  за  ним  Миронюк,  Новиков
бросился  наперерез  вражеским  пехотинцам,  рассчитывая  опередить   их   и
фланкирующим огнем придержать до подхода  резервной  группы  с  заставы.  Он
бежал,  пригибаясь  к  земле,  падал,  поднимался  и  снова,  петляя   между
навороченных глыб, стремился занять позицию у изгиба траншеи.
     До немецких солдат было еще порядочно, но  отчетливо,  как  с  близкого
расстояния, слышались крики и автоматная  трескотня.  Сколько  глаз  хватал,
враги шли и шли,  цепь  за  цепью  -  по  всей  полосе,  почти  не  встречая
сопротивления; лишь изредка кто-нибудь падал в передней цепи,  сбитый  пулей
пограничника, и тут же над ним смыкалась лавина.
     "Надо их придержать! - толклась одна  и  та  же  беспокойная  мысль.  -
Придержать, а там подоспеет резервная. С пулеметом и автоматом продержимся".
     - Справа заходи, Миронюк, правее давай! - крикнул он  бежавшему  позади
бойцу.
     Крикнув, оглянулся, не видно ли помощи.
     Над комендатурой  по-прежнему  висело  облако  дыма.  Резервная  группа
задерживалась.
     Раздумывать  над  этим  было  ему  недосуг  -  немцы,  заметив  бегущих
наперерез пограничников, открыли по ним  автоматный  огонь  с  далекого  еще
расстояния, пока не причиняя вреда, -  наверное,  и,  главным  образом,  для
острастки, однако вынудили продолжать путь ползком, по-пластунски.
     Между тем  Быкалюк,  не  входящий  в  состав  наряда  Новикова,  увидев
высадившуюся  на  берег  пехоту  противника,  перемахнул  через  бруствер  и
бросился с пулеметом наперевес значительно  левее,  еще  не  открывая  огня,
напрасно не тратя патроны. Ему удалось проскочить на сотню метров вперед,  и
теперь он строчил из своего "дегтяря" по флангу наступавших немцев, заставив
некоторых залечь, других - изменить направление.
     Новиков  не  замедлил  воспользоваться  поддержкой  -   полусогнувшись,
метнулся к черневшей воронке,  скатился  в  нее  одновременно  с  Миронюком,
ударившись коленкой о торчавшее сбоку бревно, сгоряча не почувствовав  боли,
не сразу сообразив, где находится.
     - Нэ встыгнем, - хрипло сказал Миронюк. - Трэба бигты, младший сержант.
Тильки бигты.
     - Пошли, Миронюк... Надо  продержаться.  Перекроешь  выход  на  Дубицу.
Давай, бегом!
     - Пойнятно.
     Ни одному из них не пришло в  голову,  что  не  удержать  вдвоем  такую
лавину.
     Миронюк выскочил наверх, побежал зигзагообразными скачками к  петлявшей
между кустами тропе.
     Новиков, выбираясь для очередного броска, заметил развороченный участок
траншеи с ошметками хворостяной изгороди, полузасыпанную зеленую  фуражку  с
черным лаковым козырьком, диск ППШ, но все это увидал мельком, не  восприняв
сознанием, - от дуба, который он недавно  оставил,  не  стреляя,  наперехват
Миронюку, бежало  четверо  пехотинцев  в  рогатых  касках,  охватывая  бойца
полукольцом, видно, решив его взять живым.
     - Терентий!.. Миронюк!.. - не своим голосом закричал Новиков.
     Ни Миронюк, ни преследователи  оклика  не  услышали.  Миронюк  бежал  в
заданном направлении, маскируясь, как мог, между глыб вывороченной  земли  и
слежавшегося песка, не видя врагов, не подозревая опасности.
     В считанные минуты Новиков развернул пулемет, длинной  очередью  ударил
по  бегущим,  вызвав  у  них  замешательство,  не  дав  опомниться,   послал
следующую, оглядел лежавшее перед ним  пространство  и  рванулся  на  помощь
Миронюку.
     К своей радости, легко  одолел  десяток  или  сколько-то  там  прошитых
смертью не мереных метров, немного не  рассчитал,  повалился  с  разбегу  на
спружинивший холмик  секундой  раньше  чем  над  ним  провизжала  автоматная
очередь; падая, успел заметить, что  стреляли  по  нему  справа,  от  куста,
маскировавшего стрелковый  окоп,  в  котором,  он  знал,  должен  находиться
Лабойко.
     "Что же Яша там зевает?" - подумалось вскользь. На большее  времени  не
хватило - установил пулемет и послал долгую веерообразную  очередь  по  тем,
что стреляли от куста, и по четверым, залегшим. Пулемет дрожал и дергался  в
руках, как живой, с холмика  осыпался  песок,  хороня  под  собою  стреляные
гильзы.
     Ответной стрельбы не последовало. Новиков смахнул пятерней пот с  лица,
размазав на нем копоть и грязь, приподнял голову, выглянул. И  тут  по  нему
опять секанули из двух автоматов - две очереди близко вспороли песок,  обдав
лицо колкой пылью.
     Новиков дернулся в сторону, ткнувшись головой в основание  холмика.  От
сознания близкой опасности ему стеснило дыхание, сильно заколотилось сердце,
стало сухо во рту.  Обостренным  чутьем,  всеми  клетками  напрягшихся  мышц
ощутил близость немцев, державших его под прицелом, подумалось  со  страхом:
убьют. Пока живой, пока остается хоть маленькая возможность, надо выбираться
из мышеловки, покуда она не захлопнулась.
     "А ну, тихо! - сказал он себе. - Не паникуй. Действуй, Новиков".
     Но стоило сделать движение, как по нему снова открыли огонь и пули, зло
повизжав, мягко вошли в  толщу  песчаного  холмика,  за  которым  он  прятал
голову.
     С пугающей трезвостью понял, что влип. И Миронюку не поможет. Но все же
потянулся к неостывшему пулемету, медленно, неприметно заводя руку к оружию,
инстинктивно съежившись в ожидании выстрелов.
     "Не паникуй", - снова приказал себе.
     Немцы молчали.
     Новиков  приподнял  голову,  скосил  глаза  влево,  вправо,   определяя
направление очередного броска. И вдруг вскочил, в  ужасе  безрассудно  всего
себя обнажив перед вражеской цепью - под осыпавшимся песком белело  мертвое,
без кровинки, лицо Саши Истомина.
     То, что он принимал  за  песчаный  холмик,  было  телом  убитого  бойца
Истомина, лучшего бойца в отделении.
     Злые слезы обожгли Новикову глаза. Не  помня  себя  от  гнева  и  боли,
пронзившей его, бросился к "дегтярю",  забыв  об  опасности,  обеими  руками
схватился за горячий  ствол  -  будто  единственно  в  пулемете  заключалось
спасение - и, брошенный на землю мстительной  яростью,  припал  к  оружию  в
нескольких шагах от Истомина. И это его в самом деле спасло; в  ту  секунду,
когда, схватив  пулемет,  он  распластался  на  земле,  рой  пуль  впился  в
содрогнувшееся от ударов бездыханное тело погибшего.
     - Сволочи!.. Гады, мертвого бьете!.. Мертвого...  -  кричал,  не  слыша
своего голоса за шитьем пулемета.
     Весь окружающий мир для него замкнулся  сейчас  на  убитом  товарище  и
нескольких вражеских солдатах, убивших его.
     И когда, не в силах улежать, движимый ненавистью, поднялся и побежал  с
пулеметом наперевес, на ходу стреляя  по  сорвавшимся  с  места  солдатам  в
серо-зеленых мундирах с закатанными до локтей рукавами, он увидел  Миронюка,
тоже стрелявшего на бегу, - это его нисколько не удивило.
     - Бей их, Терентий! - заорал он. - Бей гадов!
     Слитный - его и Миронюка - крик, как  призыв  к  мщению,  разлегся  над
побережьем,  сплелся  сухим  треском  автоматического   оружия,   и   враги,
отстреливаясь, повернули обратно, к границе, словно по команде  -  все  трое
разом - перепрыгнули через траншею как раз  в  том  месте,  где  должен  был
находиться Лабойко.
     Сгоряча Новиков не сообразил,  что  немцев  осталось  ровно  наполовину
меньше, чем было  до  недавней  минуты,  когда  он  обнаружил  мертвым  Сашу
Истомина. Он видел трех живых, бил по ним, волнуясь, не  попадал,  и  в  нем
клокотало возмущение - что ж он  там  мух  ловит,  этот  Лабойко,  черт  его
побери!
     Он едва не задохнулся от  возмущения,  когда,  обогнув  раскидистый,  в
розовом цвету куст шиповника,  чуть  ли  не  наткнулся  на  своего  бойца  -
упрятавшись в траншею по грудь, Лабойко преспокойно наблюдал  за  удиравшими
пехотинцами.
     - Труса празднуешь! - закричал Новиков в  гневе.  -  Бей  их,  стреляй,
Лабойко! Бей, тебе говорят!..
     Движимый негодованием, Новиков перепрыгнул через  траншею,  подбежал  к
Лабойко, чтобы выдать ему по заслугам, и откачнулся назад,  ощутив  в  груди
пустоту и облившись холодным потом: Яков был  мертв.  Засыпанный  по  грудь,
простоволосый, он неподвижными  глазами  уставился  в  задымленную  даль  за
рекой, и ветер трепал ему волосы.
     Новиков  на  мгновение  оцепенел.  Не  хотел  верить  глазам.  Не   мог
согласиться  со  смертью  бойца.  Ведь  был,  был.  Вчера  еще  тренькал  на
балалайке, спокойный, улыбчивый. Неужели это было вчера?
     Он растерянно огляделся по сторонам и увидел  Терентия,  вслед  за  ним
перемахнувшего через траншею.  Миронюк  бежал  к  развилке  троп,  преследуя
убегающих и стреляя по ним навскидку, как  бьют  по  зверю.  Он  всегда  был
метким стрелком, Миронюк,  и  сейчас  еще  раз  подтвердил  это,  сделав  по
бегущему впереди остальных низкорослому солдату единственный выстрел и  сбив
его с ног.
     - Так его! - заорал  Новиков.  -  Дай  им  жизни,  Терентий,  дай...  -
захлебнулся в крике. И охнул.
     На пути Миронюка вспыхнули темные  тучки  минных  разрывов,  вздыбилась
земля высоченным черным фонтаном и накрыла Терентия.
     Влекомый отчаянием, не дожидаясь, пока осядет черное облако и развеется
дым, Новиков устремился  к  гуще  опадающей  почвы,  к  развилке  троп,  где
несколькими секундами  раньше  накрыло  Миронюка  и  где  снова  рвануло  со
страшной силой и разбросало осколки, провизжавшие так близко, что  зазвенело
в ушах.
     "Четвертый!" - мысленно повторил Новиков  непонятно  к  чему  возникшее
слово, ловя пересохшим ртом продымленный, смердящий взрывчаткой  воздух.  Он
не сознавал смысла произносимого, не ощущал взаимосвязи между ним и тем, что
случилось за несколько часов от начала войны.
     Он был думающим, в сравнении  с  остальными  бойцами  заставы  довольно
образованным парнем, но сейчас все помыслы сводились  к  единственной,  узко
служебной задаче - выстоять до подхода своих.
     Одному не выдюжить -  это  он  отчетливо  понимал  и  невольно  поискал
глазами Быкалюка. Он увидел его все на том же месте -  за  валуном.  Впереди
Ивана, на большом удалении от него, вспухали взрывы  мин,  и  там,  где  они
рвались, не было ни траншей, ни маломальских укреплений, ни пограничников.
     "Пуляют в белый свет", - подумал Новиков со злорадством.
     Тому, что Быкалюк жив, он обрадовался несказанно и,  надеясь  на  чудо,
стал звать Миронюка осипшим от крика натруженным голосом:
     - Э-эй, Терентий!.. Миронюк, слышишь? Э-эй...
     Крик глохнул в грохочущем, пронизанном металлом чадящем дыму.
     Он снова звал, достигнув места, где накрыло Терентия,  но  Терентий  не
откликался.
     Тогда он обогнул небольшую воронку, пробежал по  инерции  пару  метров,
обернулся назад, невольно ощутив  тошноту  от  страха  перед  тем,  что  ему
предстояло увидеть, и зажмурил глаза. Длилось это  считанные  мгновенья.  Он
ступил шаг обратно и вдруг услышал пронзительный, режущий слух звук  летящей
мины, всем своим существом безошибочно чувствуя - та самая, роковая.
     Его ослепило и, оторвав от земли жестким, прожигающим ударом в грудь  и
плечо, бросило навзничь, приподняло и снова швырнуло о что-то твердое. Затем
свет померк.


15

               "...После   того   как   фашисты   открыли  пулеметный  огонь
          трассирующими  по  заставе  и  тут  же  вдарила  артиллерия прямой
          наводкой от монастыря, не больш як з 350-400 м, мы одразу ж заняли
          круговую оборону. Застава и комендатура зачали гореть, стали груды
          кирпича  и  смород згара, дыхать нема чем. Но мы не давали фашисту
          переправляться  через  Буг,  долбали з оружия по ихнему понтону...
          Боем  руководил старший политрук Елистратов, з комендатуры. Вот уж
          настоящий  герой!  Тройчы  раненный, он с рассвета до самой смерти
          руководил  боем, расстреливали мы фашистов, а с носилок он подавал
          команды. Четвертый раз миной его убило...
               ...Новикова  я  увидел в одиннадцать часов. Когда я подбежал,
          он был без сознания. Осколки мины вдарили ему в грудь и в плечо. Я
          его  перевязал,  как  умел.  Он  очнулся, попросил пить. Ну, я его
          напоил  з  чайника,  набил  два  полных  диска  патронов к ручному
          пулемету, пообещал скоро вернуться и прыбег в комендатуру, где шел
          бой.  На границе защитников осталось мало. Одним словом, бились мы
          в  окружении... Потом меня самого тяжело ранило. Это уже случилось
          часов в семь вечера, когда старший политрук Елистратов послал меня
          прикрывать  отход... Почти все полегли. Остались раненые. Выносить
          Новикова не было кому..."

                                                  (Свидетельство И.Быкалюка)

     От начала войны прошло восемь часов. Стоял жаркий полдень. Немилосердно
жгло солнце, пожухла трава, кусты привяли. На  границе  на  время  притихло,
редкие выстрелы рвали прокаленный солнцем, сияющий воздух. На станции Дубица
ревел паровоз,  и  где-то  за  станцией,  в  глубине,  куда  откатился  бой,
грохотало,