шапци немае?..
     И оглядясь:
     ...Ну, ходимть, бригадиры, до Богдана! Галушки будем йисты!

     ОТ НЕГО ВИДИМ

     как Гай и Климов, сидя, съезжают по крыше  сюда,  вниз, и  спры-
гивают на чердак.
     = Здесь темнее. Двое уже сидят, остальные усаживаются под скосом
крыши, в уголке чердака. Здороваются.
     - Селям, Магомет!.. Здравствуй, Антонас!
     = Богдан:
     - Що ж,  панство,  можливо  буты  спочинать?  От  мусульманского
центра- е, от литовского - е, у  русских  ниякого центра нэма, Петька
будэ тут за усю Московию. А у нас, щирых  украинцев,  руки  завсе  на
ножах, тильки свистни!

плотничий стук - отдаленным фоном.

     КРУПНЫМ ПЛАНОМ, ИНОГДА ПЕРЕМЕЩАЯСЬ, ОБЪЕКТИВ ПОКАЗЫВАЕТ НАМ

     то двух, то трех  из  пяти.  Эпическое  лицо  кавказского  горца
Магомета, доступное крайностям вражды и понимания (он  уже  очень  не
молод). Смуглого  стройного  литовца  Антонаса - какими  бывают  они,
будто сошедши  с  классического  барельефа.  Румяного  самодовольного
Богдана. Климова. Страстно говорящего Гая:
     - Друзья! Вы видите - до какого мы края... Нас доводят  голодом,
калечат в карцерах, травят медью. И собаками травят. И топчут в пыли.
Срока наши не кончатся никогда! Милосердия  от них...? - никогда!  Мы
тут новые, но  десять  поколений  арестантов  сложили  кости  в  этой
пустыне и в этих рудниках! И мы - тоже сложим!  Если не  поднимемся с
колен!  МГБ нас как паук оплело, пересеяло нас  стукачами  большими и
малыми. Мы потому брюхом на земле, что сами  на  себя  каждый  день и
каждый час доносим начальству. Так какой  же  выход?  Чтоб  мы  могли
собираться! Чтоб мы могли говорить! Чтоб мы жить могли! Выход один:
     Лицо Гая. Он страшен.
     - Н о ж   в   с е р д ц е   с т у к а ч а!
     Магомет. Литовец. Климов. Бандеровец.
     Да это трибунал!
     ...Пусть скажет нам Бог  христианский,  Бог  мусульманский,  Бог
нашей совести - какой нам оставили выход другой?!
     Они воодушевлены! Их тоже уже не разжалобишь!
     ...Не сами ли стукачи поползли за смертью?!..

     ЗАТЕМНЕНИЕ.

музыка возмездия!

     = В  серых  тревожно  шевелящихся  клубах -  экран.  Меж  них  в
середине - беззащитная, равномерно дышащая грудь  спящего.  Сорочка с
печатью "Лагерь N..."
     Кромка одеяла.
     И вдруг взметается (крупная) рука с ножом.
     Удар в грудь! - и поворот дважды.
     Снова взлет руки. С ножа каплет  кровь. И  струйкой  потекла  из
раны.
     Клубится, клубится экран, как дым извержения.
     Удар!! - и поворот дважды!

и в музыке эти удары!

     Взлет руки. Она исчезла. Серое и красное на экране.

протяжный болезненный человеческий крик:

     - А-а-а-а-а-а-а-а-а-а...
     Клубы расступаются. Виден весь убитый, лежащий  на  нижнем  щите
вагонки. И кровь его на груди, рубашке, одеяле.
     И вокруг - еще спавшие, теперь в испуге поднимающиеся с  вагонок
люди

от крика:

     - А-а-а-а...!
     Комнатка - на семь тесно составленных вагонок.  За  обрешеченным
окном - темно.
     Это  кричит  -  старик-дневальный  в  дверях,  обронив  швабру и
мусорный совок. Это он первый увидел убитого и криком поднял  спящих.
Теперь, когда он не один перед трупом,
     крик его стихает.
     = Все молча смотрят на убитого.  Непроницаемые  лица.  Жалости -
нет.

     ШТОРКА.

     = В той же комнате. Все - так же. Перед трупом стоит Бекеч.  Два
надзирателя. Режущим взглядом обводит Бекеч
     - И ни-кто? Ниче-го? Не видел?!
     заключенных. Они:
     - Мы спали... Мы спали, гражданин начальник...
     Дневальный
     - Только подъем был! Гражданин надзиратель только барак отперли!
Я за шваброй пошел. Прихожу, а уж он...
     Бекеч сощурился.
     - Тебя-то я первого и арестую! Ты мне назовешь, кто не спал!

     КОРОТКОЕ ЗАТЕМНЕНИЕ.

те же серые клубы по экрану.
та же музыка возмездия.

     И тот же взмах руки с ножом. Вынутый нож кровоточит.

     ШТОРКА. ОБЫЧНЫЙ ЭКРАН.

     = Больничная палата,  ярко  освещенная.  За  обрешеченным  окном
темно. На пятерых койках - больные.  С  шестой  выносят  на  носилках
тело.
     Голос:
     - В операционную! Быстро!
     Тело вынесли, и  Бекеч  спиной  своей  прикрыл  за  носильщиками
дверь:
     - И вы?! То-же-ска-жете-что-не-ви-дели?!..-
     вонзающимся взглядом озирает он
     = оставшихся оцепеневших больных в своих койках.
     ...Не слышали, как здесь убивали? Десять  ножевых  ран  -  и  вы
хрипа не слышали? Тумбочку опрокинули,- а вы спали?
     Больные - при смерти от страха, но не шелохнутся. Глаза их оста-
новились. Еще раньше остановились, чем пришел Бекеч их пугать.
     Крик Бекеча возносится до тонкого:
     - Спали?! Одеялами накрылись, чтобы не видеть?

     ШТОРКА.

     = Операционная. Врач с  седыми  висками  из-под  белой  шапочки.
Сосредоточен на работе. Его молодой помощник (больше виден со спины).
     Очень тихо. Редко, неразборчиво - команды хирурга.
     = Операционный брат четко, поспешно, беззвучно выполняет  прика-
зания. У окна стоит Бекеч, следит пристально. Белый халат  внаброску,
поверх его кителя.
     Хирург чуть поворачивается в сторону Бекеча. Негромко:
     - Он умирает.
     Бекеч порывается:
     - Доктор! Очень важно! Хотя бы полчаса сознания!  Десять  минут!
Чтобы я мог его допросить! - кто убийца?
     Хирург работает.
     Неразборчивые команды. Иногда - стук инструмента, положенного на
стекло. Тишина.
     Хирург наклонился и замер.
     Выпрямился. Бесстрастно:
     - Он умер.

     ШТОРКА.

     В предоперационной - хирург и его помощник. Они уже сняли маски,
расстегивают халаты. Видны номера у них на груди.
     Молодой увлеченно:
     - Галактион Адрианович!.. Простите мою  дерзость,  но  во  время
операции мне показалось, что вы могли бы... Почему вы не...?
     = И  шапочку  снял  хирург.  Уважение  и  доверие  внушает  его
бесстрастное лицо. К такому - без колебания ляжешь под скальпель.
     Посмотрел на собеседника.
     В сторону вниз.
     Опять на собеседника:
     - Сколько вы сидите, Юрочка? Молодой врач:
     - Два года. Третий.
     - А я - четырнадцать. Я - четырнадцать...
     Пауза.

     ШТОРКА. ШИРОКИЙ ЭКРАН.

     Гул многих голосов. Это гудит строй арестантов.
     = Здание барака со светящимися обрешеченными окошками, и еще два
ярких фонаря над его крыльцом.
     Спинами к нам - заключенные. Темные спины, построенные  по  пять
перед тем, как их загонят а барак. Сзади  сплошали,  не  построились,
разброд.
     Еще сзади к ним подкрадывается надзиратель-"морячок".
     Вдруг взмахивает короткой плеткой и по шее одного! другого!
     Крик ужаленных.
     Все бросаются строиться... "Морячок" смеется. У него  истеричный
смех, и все черты истеричные.
     = И там, на крыльце, под  фонарями, смеется  кто-то  маленький с
дощечкой в руке:
     - Давай их, надзиратель! Давай их, дураков!

     МЫ НЕСЁМСЯ К НЕМУ

     над головами строя. Это - Возгряков, старший барака. Он трясется
в полубеззубом смехе. И карандашом стучит по фанерной дощечке:
     - Ну, разбирайся! А то запрем барак и уйдем. Будете тут стоять!
     = Первые ряды, как  видны  они  с  крыльца  Возгрякову.  Молодой
мрачный ингуш раздвигает передних и продирается вперед.  Омерзение на
его лице.
     = Возгряков:
     - Ты куда? Тоже плетки...?
     - Но ингуш с ножом!!
     = На мгновение - Возгряков. Ка-ак..?
     = И ингуш с ножом, взлетающий по ступенькам. На нас!
     Все завертелось: Возгряков!
     Ингуш! Взмах ножа!
     Все перевернулось!

хрип. Топот. Стук упавшего тела.

     = Труп   Возгрякова  на  ступеньках   навзничь,  головою   вниз.
Безобразный оскал застыл на лице. Глаза- открыты. С бельмом один. Под
ухом - кровь. В откинутой руке он так и зажал счетную дощечку.
     Арестанты сплотились  вокруг  крыльца.  Вот  они,  сжатым  полу-
кольцом, одни головы да плечи  стиснутые. И друг  через  друга,  друг
через друга  лезут  посмотреть на  убитого (он  лежит  ниже  и  ближе
экрана). Весь экран - в лицах.
     Любопытство. Любопытство. Отвращение. Равнодушие.
     Больше ничего.
     И вдруг, расступясь, все разом подняли глаза...
     = на ингуша. Он с крыльца  острым  взглядом кого-то еще увидел в
толпе. И поигрывает ножом. Напрягся к прыжку вниз.
     = Там надзиратель-"морячок" отбегает  задом от  толпы,  пятится,
как собака от кнута.
     = Но не его ищет ингуш!
     = Вон кто-то метнулся из толпы и побежал  прочь. Черная  фигурка
заключенного, как все.
     = И ринулся за ним ингуш!! Ему кричат вдогонку:
     - Хадрис! Хадрис!
     Шарахнулся в сторону "морячок". Хадрис пробежал мимо.
     = Убегает жертва.
     = Гонится Хадрис.

     И МЫ ЗА НИМИ!

     Пересекли ярко освещенную пустую "линейку".
     Через канавку - прыг!.. Через канавку - прыг!..
     Вокруг барака!.. За столбы цепляясь, чтобы круче повернуть!
     На крыльцо!.. В дверь!..

     ЭКРАН СУЖАЕТСЯ ДО ОБЫЧНОГО.

     = По коридору!
     На двери надпись: "Старший оперуполномоченный".
     Убегающий толкнул плечом. Заперто. И - мимо!
     Ждать некогда!
     Двери... Двери...
     Надпись: "Начальник лагерного пункта". Толкнул.
     Подалась. Вбежал.
     Но закрыть не успел - и Хадрис туда же!
     = Кабинет, В глубине  за  столом - брюзглый  майор (что  сидел у
прораба) в расстегнутом кителе. Вскочил:
     - Как?! Что?..
     И заметался, увидев
     = нож, поднятый Хадрисом за головой.
     Медленно наступает Хадрис по одну сторону  продолговатого  стола
заседаний, ногами расшвыривая стулья.
     = Убегающий стукач - вокруг стола майора и цепляется за майора:
     -  Спасите меня! Спасите, гражданин начальник!
     Между ними - опустевшее кожаное кресло майора.
     Майор отрывает от себя руки стукача:
     - Да пошел ты вон! Да пошел ты вон!
     и отбегая другой стороной стола заседаний, поднял руки:
     - Только меня не трогайте, товарищ! Только меня не...
     = В  круглом   кресле   майора   запутался   стукач,  ногами  не
протолкнется мимо стола:
     - А-а-а-ай! -
     последний крик его  перед  тем, как  рука  Хадриса  наносит  ему
верный удар в левый бок.
     Только этот один удар. И вынул нож.
     И в кресле начальника лагеря - мертвый стукач.
     = А Хадрис возвращается, как пришел.
     = Перед ним - открытая дверь в коридор. Майор убежал.
     = Хадрис выходит в коридор. Пусто. Медленно идет, читая надписи:
     "Цензор"
      "Начальник Культурно-Воспитательной Части"
     "Старший оперуполномоченный". Толкает дверь. Открыл. Вошел.
     В комнате кричат по телефону:
     - Всех свободных вахтеров - сюда! И вызовите конвой по тревоге!
     - Это кабинет с агавой, где мы уже были. По ту  сторону  стола -
трое. Загораживаются.
     = Это  майор   звонил  (все  также   расстегнут  китель,  волосы
растрепаны) - и бросает трубку
     = мимо рычажков.
     = Рядом - старший лейтенант  со  стулом в руке (они в  зоне  без
пистолетов)
     и истеричный "морячок". Дергается, размахивая плеткой:
     - Не подходи! Не подходи!
     = Но Хадрис очень спокойно подходит.
     Он несет кровавый нож на ладони и сбрасывает его перед собой.

стук ножа о стекло.

     - Это были два очень плохие люди,-
     тихо говорит Хадрис. Он уже  никуда не торопится, стоит  прямой,
с достоинством.
     = Накровянив, нож лежит на столе, на стекле. Его хватает
     = "морячок". Те трое позади стола  как  за  баррикадой.  Старший
лейтенант:
     - Кто послал тебя? Кто тебя научил??
     = Хадрис поднимает глаза к небу. Очень спокойно:
     - Мне - Аллах велел. Такой предатель - не надо жить.

     МЕДЛЕННОЕ ЗАТЕМНЕНИЕ.

порывистый стук.

     = Распахивается та же дверь. Высокий Абдушидзе вбегает согнутый.
Где его щегольство и самоуверенность? Он умоляет, извивается - на том
месте, где недавно стоял Хадрис;
     - Гражданин оперуполномоченный! Спасите, меня зарэжут!  Спасите!
В пастели рэжут, на ступеньках  рэжут,- я не  могу  там  жить! Я  вам
па-совести служил - спасите меня!
     = Старшему лейтенанту - он был один в кабинете - некуда спешить.
Заключенные режут заключенных, под начальством земля не горит.
     - Я не совсем понимаю, Абдушидзе,- как же я тебя спасу? В другой
лагерь отправить - у нас этапов не намечается. Здесь у себя на  стуле
посадить - не могу, мне работать надо.
     = Абдушидзе - почти на коленях, когтит себе грудь:
     - Гражданин старший  оперуполномоченный! На адну ночь в барак не
пойду! Меня знают! Меня убьют! Посадите меня в БУР!  Заприте  замком!
Там не тронут!
     - Удивился старший лейтенант:
     - Вот как?..
     Рассеянная улыбка. Водит пальцем по долгому листу агавы.
     ...Это идея. И ты согласен добровольно там сидеть?
     Голос Абдушидзе:
     - Жить захочешь - куда не полезешь, гражданин старший  оперупол-
номоченный...
     Набирает номер телефона:
     - Начальник тюрьмы? Слушай,  какая у  тебя  самая  сухая  теплая
камера?.. Так вот эту  шестую ты  освободи. И  пришли  ко  мне  взять
одного человечка...

     ШТОРКА.

     = Кабинет Бекеча. Добродушный доносчик С-213 со слезами:
     - Гражданин лейтенант! Еще день-два они понюхают  и  поймут, что
полыгановских - продал я... А я у матери - один  сын.  И  срок  скоро
кончается...
     Плачет. Бекеч остановился в резком развороте:
     - Дурак! На что ты мне нужен в  тюрьме? Сейчас  ты - сила,  ты -
кадр! А в тюрьме - дармоед. Что мне тебя - для бесклассового общества
оберегать?
     Плач.
     Неподвижная голова Бекеча, как он  смотрит  вбок, вниз, на  пла-
чущего. По его энергичным губам проходит улыбка:
     - Ну ладно. Иди в барак и жди. Через час после отбоя  придут два
надзирателя и тебя арестуют. Строй благородного! Еще с тобой  порабо-
таем!

     ЗАТЕМНЕНИЕ. ИЗ НЕГО - ШИРОКИЙ ЭКРАН.

     = Почти во всю его длину лежит на нижнем  щите  вагонки  грузный
крупный мужчина. Он - в перепоясанной телогрейке, в  ватных  брюках и
сапогах (редкость среди  заключенных).  Его  нога,  дальняя  от  нас,
закинута на раскосину вагонки,  ближняя, чтобы не на  одеяло,  свеши-
вается в проход.
     Он - не на спине, а немного  повернут к нам, и мы  узнаем  его -
это тот "полковник", который нес  трубу. Он  говорит  лениво,  веско,
абсолютно:
     -  Хре-еновина все это, м-молодые люди. Романтический бандитизм.
Корсиканская партизанщина. У меня немалый военный  опыт, но  и  я  не
могу представить, с какой стороны эта  междоусобная  резня  приблизит
нашу свободу?
     = Он говорит - Федотову, сидящему через проход на постели  около
Мантрова. Тот лежит и слушает. Федотов порывается:
     - Полковник, я вам скажу!..
     = Но с таким собеседником не поспоришь, он давит:
     -  Да нич-чего вы мне, стьюдент, не скажете! Может  быть,  режут
стукачей, а может  быть -  достойнейших  людей?  Кто  это  фактически
докажет - стукач? не стукач? Вы при его  доносе  присутствовали? Нет!
Откуда ж вы знаете?
     = Мантров приподымается, впивается пальцами в плечо Федотова.
     Впервые мы видим его потерявшим самообладание:
     - Полковник  прав! А за что зарезали повара санчасти? За то, что
он бандеровцам отказал в рисовой каше? Палачи! Грязные средства!  Это
- не революция!
     Голос Федотова дрожит:
     - Вы меня в отчаяние приводите! Если так...
     = Полковник:
     - Вы - юноша, очень милый, чистый, очевидно - из хорошей  семьи,
и вы не можете быть сторонником этих бессмысленных убийств!
     Федотов быстро переклоняется к нему и шепчет:
     - А что вы скажете, если я сам, сам принял в них участие?!
     Полковник, колыхаясь от смеха:
     - Ха-ха-ха! Так не бывает! Рука, державшая перо, не может  взять
кухонного ножа!
     - Но Лермонтов владел и кинжалом!..
     - Вы-выходи на развод!! -
     = громко орет в дверях надзиратель, тот  черночубый,  угреватый,
читавший приговор девушкам.
     Шум общего движения, ворчание, скрип вагонок. И уже  первые зэки
идут на выход мимо надзирателя,
     = Вид с крыльца. Свинцовое утро. Ветер. Небо с низкими  быстрыми
тучами. От крыльца к линейке тянется поток  арестантов. Все они - уже
в ватном, потертом и новом, больше - сером, иногда - черном. И летних
картузиков ни на ком не осталось, а - матерчатые шапки-"сталинки".
     Идут на развод, но  многие  сворачивают  в  сторону - туда,  где
стоит газетная  витрина с  крупным  вылинявшим  заголовком  "ПРАВДА".
Вокруг этой "Правды" - толчея, не пробиться.

     И МЫ ТАМ,

     через плечи  смотрим, читаем меж  голов - листовку:

марш  освобождения!!

                                 ДРУЗЬЯ!
                   Не поддавайтесь первому угару свободы!
                  Стукачи дрогнули, но хозяева - в креслах.
                  Они плетут нам новые сети. Будьте едины!

                   В о т   н а ш и   т р е б о в а н и я:
                    1. Свободу узникам БУРа!
                    2. Отменить карцеры и побои!
                    3. На ночь бараков не запирать!
                    4. Восьмичасовой рабочий день!
                    5. За труд - зарплату!
                    Бесплатно больше работать не будем!
                    Тираны! Мы требуем только справедливого!!

     = Федотов  сам не свернул, но с улыбкой смотрит, как сворачивают
к газетной витрине.
     Его глаза блестят. Он  запрокидывает  голову,  глубоко  вдыхает,
вдыхает и говорит никому:

музыка  смолкла.

     - Ах, как хорошо у  нас в лагере  дышится! Что за  воздух  стал!
     С ним поравнялся кто-то и сует ему незапечатанный конверт:
     - Володька!  На,  прочти  быстро, что я  пишу, и  пойдем  вместе
бросим.
     Федотов изумлен:
     - А я при чем?
     - Как при чем? Читай-читай!  Что  я  не    о п е р у    пишу,  а
домой. Вместе запечатаем и бросим. Теперь все  так  делают.  Чтоб  за
стукача не посчитали.
     Федотов весело крутит головой, просматривает письмо на ходу:
     - И я в цензоры попал! Нет, что за воздух?! Ты  чувствуешь - что
за воздух!
     Они быстро идут. Автор письма заклеивает конверт и при  Федотове
бросает его в почтовый ящик на столбе.
     = Густая толпа  на  линейке.  Оживление.  Смех. В  толпе  курят,
ходят, проталкиваются, играют (удар  сзади - "узнай  меня!"),  беспо-
рядочно стоят во все стороны  спинами. Потом  спохватываются и  перед
самым пересчетом и обыском разбираются по пять.
     Мантров сбочь  линейки  стоит  рядом с  дюжим  нарядчиком. Тот с
фанерной  дощечкой, пересчитывает  каждую  бригаду  и  записывает. В
молодом приятном лице Мантрова - обычное самообладание.
     = Нарядчик сверяется с дощечкой:
     - Мантров! У тебя на выходе - двадцать один. Меженинова оставишь
в зоне.
     Мантров  поднимает  бровь  и  усталым  изящный  движением  кисти
показывает:
     - Дементий Григорьич! Вы - останетесь.
     = Строй   бригады   (уже  первая  пятерка  проходят).  В  нем  -
Меженинов.
     Его большое лицо, крупные черты, брови  седые.  Давно  не  брит.
Мягкие глаза его сверкнули твердостью:
     - Почему это я должен остаться? Д л я  к о г о? Голос нарядчика:
     - Ничего не знаю. Распоряжение такое.
     Но Меженинов, кажется, понял  и  знает.  Непреклонно  смотрит он
чуть подальше, на...
     = лейтенанта Бекеча. В нескольких  шагах  от  линейки  недвижимо
стоит
     Бекеч. Он скрестил на груди руки. Нахмурился.  Шапка  барашковая
большая, сам маленький. Молодой Наполеон?
     = Меженинов возвышает голос:
     - Передайте, нарядчик, тем, кто вам велел: дурак  только  к  ним
сейчас пойдет! Сегодня останешься - а завтра на койке зарежут.
     Все слышал Бекеч. Еще хмурей. Неподвижен. Нарядчик,  наверстывая
заминку, пропускает быстро пятерки:
     - Вторая! Третья! Четвертая! В пятой два. Следующая бригада!
     = Бригаду Мантрова (в ней и широкая спина полковника Евдокимова)
видим сзади, как она пошла  на  обыск,  распахивая  телогрейки.  Пять
надзирателей  в  армейских  бушлатах,  перепоясанных  поясами,  стоят
поперек линейки и вс