тречают заключенных объятьями Иуды.

     ШТОРКА.

     = Во всю ширину экрана видны по грудь четверо из одной  пятерки:
Меженинов, Федотов, Евдокимов и Мантров. Пятый изредка виден  плечом,
иногда скрывается и  Федотов.  И  сзади  них  мелькают  лица  -  лишь
настолько, что мы чувствуем толщу колонны, идущей не похоронно, как в
начале фильма, а скорей размашисто. Явно ощущается ходьба.  За  голо-
вами - свинцовое недоброе небо.
     Меженинов рассказывает полковнику и Мантрову:
     - В зеленом начале моего срока на тихой  теплой  подкомандировке
оперчасть вербовала меня в стукачи.  Удивляюсь  сам  -  это  не  было
легко, но я устоял. Был сослан  в  штрафную  бригаду  -  на  каменный
карьер, мрачнейшие бандиты. И полгода тянул  среди  них...!  Устоявши
раз, устоявши два,- падать под конец как-то жалко.
     Полковник усмехается:
     - Все-таки,  дОцент,  вы  в  вызывающей  форме  отказались!  При
остатке срока в год - можно на этом и погореть.
     Мантров внимательно прислушивается к их разговору. Федотов же не
слышит. Он упоен, смотрит вперед  и  никуда.  Когда  объектив  больше
поворачивается в его сторону - слышно дуновение маршеобразной музыки.
     Меженинов:
     - На этом нас и ловят. В  начале - мы  боимся  чересчур  долгого
срока,  в  конце  -  дрожим  за освобождение. Это - психология набора
37-го года. С ней гнулись и подыхали. А я - сторонник вот этих  новых
боевых ребят. Тем более с е й ч а с! - чего дрожать? Простая разумная
отговорка: боюсь, мол, что меня зарежут!
     Резкий окрик:
     - Ра-зобраться по пять! Раз-говорчики в строю! Меженинов:
     - ...Процедура чекистов, которой мы трепетали всю  жизнь,  вдруг
оказалась такой неуклюжей: арест, протоколы, следствие, суд, пересуд.
А здесь возмездие мгновенно: удар ножа! На рассвете.  Все  видят, что
это - пострашней! И никто не только стучать не пойдет,- не пойдет и
минуты с ними беседовать!
     Полковник возмущен:
     - Вы - интеллигентный  человек,  а  отстаиваете  какую-то  дикую
резню!
     Меженинов:
     - Прекрасное время! Где это есть  еще  на  земле?  -  человек  с
нечистой совестью не может лечь спать!! Какое очищение!
     Маршеобразные мысли Федотова. Окрик:
     - Ра-зобраться по пятеркам! Кому говорят?! Полковник:
     - Ав-вантюра!
     Меженинов:
     - Но мы доведены и приперты. А что бы вы предложили другое?
     Полковник:
     - Да если бы мне только дали сформированный современный полк...
     Он приосанился. Он видит  сейчас  тот  полк.  Он  уже  почти  им
командует...
     ...я б этим псам показал!
     Меженинов:
     - Но тот, кто сформировал бы полк, нашел бы ему  командира и без
вас, учтите... Нет, не ждать вам полка. Надо учиться действовать там,
где живешь.
     Окрик:
     - Сто-ой, направляющий!!
     = Это - краснорожий  старший  сержант,  вбежавший внутрь цепочки
конвоя.
     = Остановилась колонна беспорядочной толпой. И вокруг - конвоиры
с автоматами и  карабинами  наперевес.  Степь  кругом.  Небо  черное.
Сержант орет:
     -  Что это идете, как стадо баранов?
     Из толпы:
     - А мы не в армии!
     - Присягу не давали!
     - Сам баран!
     Сержант:
     - Ра-зобраться по пятеркам! Первая!
     Первая пятерка отделилась и прошла вперед шагов десять.
     ...Стой! Вторая!

     МЫ - БЛИЖЕ К ТОЛПЕ.

     В ней - движение, гул:
     - Не давайте ему считать, не давайте!
     - Не иди по пятеркам!
     - Прите все!
     Голос сержанта:
     - Третья!
     = Третья пятерка не отделяется,  как  первые  две,  а  еле  ноги
переставляет, и сзади к ней льнут, льнут стадом, нельзя считать!
     Смех в толпе. Крик сержанта:
     - Сто-ой! Ра-зобраться по пятеркам!
     Толпа  продолжает  медленно  густо  идти.  Нагоняет  первые  две
пятерки. Остановилась.
     Из толпы:
     - Хрен тебе разобраться!
     - А ху-ху - не ху-ху?
     Крик сержанта:
     - Не разберетесь - до вечера здесь простоите!
     Из толпы (кричащие прячутся за спинами):
     - Хрен с тобой! Простоим!
     - Время не наше - казенное!
     - Пятилетка - ваша, не наша!

     МГНОВЕННЫЙ ПЕРЕНОС (РЫВКОМ).

     Лицо сержанта. Он рассвирепел, себя не помнит. Взмах:

     - Оружие - к бою!! Патроны - дослать!!
     Лязг затворов.
     Грозная музыка.

     ОБЪЕКТИВ КРУЖИТСЯ МЕДЛЕННО.

     Под черным небом мы видим конвоиров,  готовых  в  нас  стрелять.
Дула наведены! Челюсти оскалены!
     = И мы видим толпу, готовую броситься на конвоиров.
     Их  шестьсот   человек!   Если  в  разные   стороны  кинутся...!
Наклонились вперед! А Гай даже руки приподнял  для  броска!  Радостью
боя горит худощавое лицо Федотова!
     Что-то сейчас будет страшное! Что-то непоправимое!

в музыке растет-растет-растет это столкновение!

     И вдруг отрезвленный голос сержанта:
     - Марш, направляющий.
     Общий выдох.
     Заключенные  вышли  из  стойки,  повернулись.  Опять  пошли  как
попало. Оживление в колонне.
     = Опять во весь экран - та же наша четверка в ходьбе.
     Никого не видит Федотов, смотрит далеко вперед и вверх.
     Ветерком - его радостный марш!

     ШТОРКА.

     В двадцать глоток - раскатистый хохот.
     = Это на скатке бревен развалились в разных позах  заключенные и
хохочут в лицо  вольному  десятнику -  жалкому  потертому  человечку,
стоящему перед ними. Он уговаривает:
     - Ребята! Цемент  погибнет!  Четыре  тонны  цемента.  Ну,  дождь
вот-вот!
     К нему выскакивает круглый придурковатый Кишкин, Ф-111. Номер на
груди его поотпоролся, болтается:
     - Десятник! Что  ты  нас,  дураков,  уговариваешь?  Разве  знает
собака пятницу?
     Хохот.
     ...Нам расчету нет. Не платят.
     - Как  не  платят?  Расценки единые  государственные,  что  для
вольных, что для вас!
     Сзади на бревнах все так же  развалились  зэки.  Кишкин  впереди
изгибается перед десятником:
     - Расценки единые, да у нас  семья  большая.  Гражданина  майора
Чередниченко надо накормить? А капитана-кума? А лейтенантов двадцать?
А надзирателей - сорок?  А  конвоя  батальон?  А  колючая  проволока,
знаешь, теперь почем?
     С бревен возгласы:
     - А пули?..
     - Масло ружейное!..
     - Забор деревянный!
     - Бур каменный!..
     = Кишкин (показывает свой болтающийся номер):
     - Даже вот номера писать - и то художников держим! И как  баланс
ни крутим - все мы начальнику должны, не он нам!
     Громкий голос:
     - В чем дело, десятник? Почему цемент не убираете под навес?
     = Это шел  мимо  и  остановился  прораб - тот,  который  отказал
Климову в креплении. Десятник:
     - Заключенные работать не идут, товарищ прораб...
     - Как не идут?! Заключенные - не идут!! - что за новости?  Пере-
писать номера, кто не идет, всех посадим!!
     И ушел, костлявый, не ожидая, чем кончится. Ему кричат вдогонку:
     - Уже в БУРе места нет, не посадишь!
     Десятник достал замусоленную книжку и карандаш.
     Ему зло кричат, выпячивая грудь:
     - Пиши!.. Пиши!.. Списывай!..
     - Кишкин срывает свой номер, отворачивается, нагибается и, двумя
руками держа номер на неприличном месте,  пятится  на  десятника,  на
нас, пока его номер не займет всего экрана:
                                   Ф-111

     ШТОРКА. ОБЫЧНЫЙ ЭКРАН.

     = Костлявый прораб в  своем  кабинете у стола  стоит и  кричит в
телефонную трубку:
     - Товарищ майор! Я  двадцать  лет  работаю  с  заключенными,  но
ничего подобного никогда не  видел.  Открытое  неповиновение!  Забас-
товки! Заключенные не  идут  работать!!  У  нас  Советский  Союз  или
Америка? Комбинат будет жаловаться в Главное Управление  Лагерей! Это
дойдет, наконец, до товарища Сталина!!
     Телефон и трубка - те же, но

     НАПЛЫВОМ

     = вместо прораба - майор Чередниченко.  Растерянность,  угнетен-
ность на его жирном лице. Капли  пота  на  лбу.  Он  только  кивает в
трубку:
     - Да... да, да... Мы принимаем  меры... Да...  Положил  трубку и
отер пот,

     МЫ ОТХОДИМ.

     Майор сидит в том кабинете и в том кресле,  где  Хадрис  зарезал
стукача. За столом заседаний - несколько  офицеров МВД, среди них - в
картинной нетерпеливой позе - Бекеч. Старший  лейтенант-оперуполномо-
ченный. Невзрачный офицер говорит:
     - Так что культурно-воспитательная  часть  со  своей  стороны...
Партийная линия есть перевоспитание  заключенных, и, очевидно, даже в
Особых лагерях мы не должны его запускать.
     Майор:
     - Да я бандуру им разрешил, пусть играют.
     - ...В ближайшие воскресенья я предлагаю... вплоть до  того, что
не вывести  зэ-ка  зэ-ка  на  работу, а  если  найдутся  средства  по
финчасти, привезти показать кино. Идейно-выдержанное...
     Воспитатель сел. Майор мычит, охватя голову:
     - М-да... Соберу бригадиров, поговорю с бригадирами, с-суки-ными
детьми! На что ж они поставлены, сволочи? Мы ж их  бесплатно  кормим!
Приказ отдам строгий!..
     Рядом с майором - капитан толстогубый:
     - Не приказ, а сразу надо срока мотать! Надо  группу  отказчиков
сколотить человек пятнадцать - и вторые срока им мотануть!
     = Бекеч (резко поворачивается):
     - Разрешите сказать, товарищ майор?
     = И вскакивает. Теперь мы видим майора в толстую складчатую шею,
а побледневшего Бекеча в лицо:
     - Я не понимаю, товарищи, о чем мы говорим? Здесь - старше  меня
по чину, и я прошу прощения за  резкость.  Какое  кино?  Что  поможет
приказ? И какого раскаяния вы ждете от  бригадиров, если  эти  брига-
диры, может быть, первые наши  враги?  И  разве  дело  в  отказах  от
работы? Нам выкололи гла-за! Нам отрезали у-ши! Мы перестали в лагере
видеть, слышать, иметь власть! Мы  посылаем  надзирателя  кого-нибудь
арестовать - а барак нам его  не  отдает! А  мы  болтаем  о  каких-то
воспитательных мерах! И радуемся, что заключенные режут друг друга, а
не нас! Подождите, скоро будут резать и нас! Первым убийством первого
нашего осведомителя заключенные начали войну против нас! И  это  надо
понимать. Товарищ  начальник  оперотдела!  Как  вы  думаете  устроить
судебный процесс? Где вы возьмете свидетелей? Одни - уже на том свете.
Другие сбежали к нам в тюрьму  и  ничего  не  видят.  Третьи  затаили
дыхание и боятся ложа - ножа! А не вашего второго срока!
     Капитан (заносчиво):
     - Ну, и что вы конкретно предлагаете?
     = Бекеч переглядывается с оперуполномоченным:
     - Мы предлагаем...

     ЗАТЕМНЕНИЕ.

     Под мелодию тюрьмы, гнетущие звуки,

     ИЗ ЗАТЕМНЕНИЯ, НА ШИРОКОМ ЭКРАНЕ

     = проступает внутрилагерная  каменная  тюрьма.  Уже  отстроено и
второе ее  крыло. И обносится  (еще  не  везде  обнесена)  деревянным
заплотом. Давящая угрюмость.
     = От нас к тюрьме идут два офицера в зимней форме. Они  проходят
между столбами недостроенного забора и звонят у железной двери. Это -
Бекеч и оперуполномоченный.

     КРУПНЕЕТ.

     В двери отодвигается щиток волчка, его место заступает глаз.
     Долгое громыхание отпираемых запоров.
     Дверь открывается  медленно,  тяжелая.  Надзиратель  сторонится,
пропуская начальство

     ВЕРТИКАЛЬНЫЙ (УЗКИЙ) ЭКРАН

     = в ярко  освещенный  коридор  с  неоштукатуренными  стенами  из
дикого камня и каменным полом. Еще запертые железные  двери  налево и
направо.
     Позади нас с громыханием  запирается  дверь,  через  которую  мы
вошли.
     Надзиратель выбегает вперед и

лязг, громыхание

     отпирает одну из дверей.

     ВСТУПАЕМ В НЕЁ.

     Там еще один  коридор, такой  же, но  подлинней, и  двери  камер
направо и налево.

     ШТОРКА. ОБЫЧНЫЙ ЭКРАН.

     = Тюремная канцелярия - по  сути,  камера  с  маленьким  окошком
вверху,   только  нет  нар,  пол  деревянный,  стены  оштукатурены  и
несгораемый шкаф.
     За столом - Бекеч и оперуполномоченный. Перед ними стоит С-213.
     - Значит, кормят хорошо?
     - Не обижаемся, гражданин старший лейтенант. Погуще  кладут, чем
в общей столовой.
     - И тепло в камере?
     Лицо С-213. Круглое. Покойное. Счастливое.
     - Спасибо, тепло. И матрасы дали. И домино дали.
     - Значит, в козла режетесь?
     - В козла.
     - Добро! И на работу не гонят. И до конца срока так?
     Что ж, хоть бы и до конца,- наверно думает С-213.
     - А вы не подумали там, в шестой камере, что если  администрация
лагеря спасает вас от ножа,- так надо ей служить!!
     С-213 насторожился.
     ...Сейчас вот у нас идет спор - не распустить ли вас по баракам?
     Сонное благодушие как сдернуло  со  стукача.  Открылся  неглупый
быстрый взгляд:
     - Гражданин старший лейтенант! Ведь зарежут как поросенка!  Ведь
не знаешь, где смерть ждет...
     - Так надо знать! -
     = Это вскрикнул Бекеч и вскочил, презрительный:
     ...Надо узнать, где эта ваша смерть ходит! На чьих ногах?!
     = Растерянное лицо стукача. Он умоляет. Он думает. Он  ищет.  Он
хочет понять!
     = Бекеч отрывисто:
     - Подозреваемых. А может, тех самых, кто  режет.  Будем  подбра-
сывать к вам в камеру. По одному. И тут испугаетесь?
     = Осенение  великой мысли на лице стукача! Его пальцы! Его зубы!
Шепчет:
     - Забьем! Задушим!
     Спокойный голос оперуполномоченного:
     - Нет. Лишить жизни - мы управимся и по  суду. А  ваша  задача -
до-пы-тать-ся! И запрещенных приемов - для вас  нет. Узнаете - будете
в лагере ж и т ь. А не узнаете - выкинем вас на говядину!
     Пошла мысль! принялась!

     ШТОРКА.

     = Камера. Двухэтажные нары с матрасами, над  ними - обрешеченное
крохотное оконце. Лязг открываемой и закрываемой  двери. Двери мы  не
видим, она рядом с нами,- но видим, как человек двадцать этой  камеры
с обоих "этажей", где они сидят и лежат,- все встрепенулись,  бросают
домино, обернулись к нам, и, будто из пещеры,  подтягиваются,  подби-
раются к краю нар - четвероногие!
     каракатицы!
     спруты! Они не помещаются на экране сразу все, они стиснуты.
     Общий хриплый возглас торжества.
     Абдушидзе соскакивает с нар. Он перекошен:
     - А, Гавронский! Сюда резать пришел?
     С-213 зло мигает, выставил дюжие кулаки:
     - Поляк дерьмовый! Это ты резал?
     = Гавронский, Р-863. Спиной к  закрытой  двери.  Руками  как  бы
держится позади себя за каменные косяки входа.
     Негромкий, но четкий взлет революционного этюда. Рев:
     - Убийца!.. Бандит!.. Сучье вымя!.. Волк!.. Задушим на хрен!
     Гавронский видит - спасенья  нет! Гордо выпрямился в нише двери:
     - Предатели! Найдут вас и тут!
     Гонор - это долг!
     Остервенелые сливающиеся крики.
     Вся эта свора каракатиц протягивает к нам конечности!
     = На экране - муть.
     На полу, под нашими ногами, крики:
     - Глаза ему выдавливай, никто не отвечает!
     - Рви его с мясом!
     - Кто резал, говори!
     Резкий крик боли.
     Полная тишина.
     = Прильнули ухом к стене и напряженно  прислушиваются  -  летчик
Барнягин и Гедговд. Барнягин грозит нам - не шуметь!
     Это он - однокамерникам своим, тоже притихшим на нарах.
     Камера - такая же, но нары голые.
     = Не слыша сквозь стену, Гедговд на  цыпочках,  оттого  особенно
долговязый, переходит к двери и слушает там.
     = Барнягин машет рукой, отходит:
     - Ничего не разберу. Гудит, кубло  змеиное.  Тюрьмы  что  ли  не
поделят господа стукачи?
     Какое ж у него располагающее,  открытое  лицо,  всякий  раз  это
поражает. Незажившие следы побоев, розовый шрам на лбу.
     = Отчаивается и Гедговд. Он  прислонился  неподалеку  от  двери.
Своей небрежной скороговоркой:
     - Черт  его  знает,  на  наших  глазах  хиреют  лучшие  традиции
арестантского   человечества.   Например,   культура   перестукивания
заменена культурой стукачества.
     - И ты бы стал узнавать новости у этих гадов?
     - Э, друзья! А сколько новостей мы узнаем из газет?  Просеивайте
сами, делите на шестнадцать, на двести пятьдесят шесть...
     С нар:
     - Да что тебе, Бакалавр! Ты завтра выходишь на волю, все новости
узнаешь.
     Гедговд ближе. Теперь мы видим, как он истощен, один  скелет. Но
весел:
     - На волю? Да! В самом деле, как  это  интересно!  -  утоптанная
песчаная площадка двести метров на двести - и мы ее уже  воспринимаем
как волю! И у меня еще двадцать три неразмененных года в  вещмешке, а
я чувствую себя ангелом, взлетающим к звездам! Ду-урак!

     ШТОРКА.

     = Та же тюремная канцелярия, видим ее всю, от  входа. В  дальнем
конце за столом сидят двое, занятые делом.

     БЛИЖЕ.

     Это - лейтенант Бекеч и тот врач, которого мы видели  за  хирур-
гическим столом. Он - в белом халате сверх  телогрейки  и  в  шапке с
номером. Он подписывается на листе. Бекеч:
     - И вот здесь еще, доктор.
     Меняет ему листы. Доктор подписывает, медленно кладет ручку.
     Показывает:
     - А резолюцию о том, что вы отменяете вскрытие, напишите здесь.
     - Это майор напишет. Значит, учтите: за зону мы его отправим, не
завозя в морг.
     Доктор пожимает  плечами.  У  него  очень  утомленный  вид.  Шум
открывшейся двери. Голос:
     - Товарищ  лейтенант! Тут - на освобождение,  Ы-четыреста-сорок-
восемь, ГедгОвд. Все оформлено. Выпускать?
     Бекеч смотрит в нашу сторону:
     - Заведите его сюда.
     Голос надзирателя (глуше):
     - Эй ты! Але!.. Иди сюда.
     Звук шагов входящего. Дверь закрылась. Бекеч:
     - Та-ак. Гедговд? Сколько отсидел, Гедговд?
     Голос Гедговда (около нас):
     - Да безделушка, три месяца.
     Доктор щурится, вглядываясь в Гедговда. Бекеч поднимает палец:
     - И только потому, Гедговд, что доказана  твоя  непричастность к
группе Барнягина. Мы это учитываем. Мы - справедливы.
     Пауза. Гедговд не отвечает.
     ...Надеюсь, ты усвоишь этот  урок  и  больше  бегать  не  будешь
никогда. Обещаешь?
     = Долговязый, измученный Гедговд, Сзади него,  у  двери,  надзи-
ратель. Гедговд шутит, но улыбка у него получается больная:
     - То есть, как  вам  сказать,  гражданин  лейтенант?  Поручиться
честным благородным словом - не могу.  Если  опять...  такой  зажига-
тельный  момент.  Парадоксально,  но стремление к свободе, оно где-то
там...
     тычет себе в грудь.
     ...заложено... заложено....
     = Врач - крупно. Седые виски. Властная манера держаться, не  как
у простого заключенного:
     - Это у вас, Гедговд, мы обнаружили спаи в  верхушках! А  ну-ка,
подойдите, поднимите рубашку...
     = Все трое. Гедговд уже начинает расстегиваться. Бекеч:
     - Доктор, ведь он выходит, на это есть санчасть.
     Врач встает:
     - Пойдемте со мной, Гедговд.

     ЗАТЕМНЕНИЕ.

     = Из него открывается  и  светится  дверь - выход  из  тюрьмы. В
спину видим выходящего врача с чемоданчиком. Гедговда с узелком.
     За дверью свет раздвигается, но не  вовсе:  это  -  пространство
тюремного дворика. Он обнесен забором в полтора  человеческих  роста.
Сплошной деревянный забор уже окончен постройкой.
     И еще за одной дверью распахивается

музыка широкая, тревожная.

     ШИРОКИЙ ЭКРАН.

     = общий вид лагеря, освещенного  перед  темнотой  неестественным
красноватым светом. Край выходных ворот, потом - "штабной"  барак, на
стене его - щиты-плакаты: "Строители  пятой  пятилетки!.."  -  дальше
неразборчиво. На другом: "Труд для народа - счастье!" Дальше вглубь -
бараки, бараки заключенных.
     = Сильный  ветер.  Взмел  щепу  у  забора  тюрьмы,  там  и сям -
вихорьки пыли, надувает и полощет белым халатом врача.
     Врач и Гедговд идут вдоль линейки.
     А на западе - черные папахи туч, и в прорыв их - этот  неестест-
венный багровый послезакатный свет. И отчетливо видны на этом  фоне -
черные коробки бараков, черные  столбы,  черные  вознесшиеся  пугала-
вышки.
     = Идут они, двое на нас. Красный отсвет на их щеках.
     Врач:
     - Гедговд! Я совсем вас не знаю.  Но  мне  понравилось,  как  вы
держали себя с начальством. Я угадываю в вас несовременного  человека
чести.
     Невольно взглянули в сторону и остановились.
     = На отдельном щите