тих струй в музыке, взлетают, рассыпаются и
ветром  разносятся  по  сторонам снопы искр, огненной лузги. Чем ярче
пожар - тем чернее кажется пасмурное небо.
     = Со всех сторон по открытому пространству, по серому обтаявшему
снегу, по  гололедице - сходятся  заключенные. Они становятся широким
кольцом - поодаль от пожара.
     = Озаренные всеми оттенками огня - лица заключенных!
     Мы непрерывно  оглядываем  эту вереницу, немного задерживаясь на
знакомых.
     Очень  хмур, очень недоволен полковник  Евдокимов (опять в тело-
грейке и с номерами). Губы  закусил. Широкоплечий,  на полголовы выше
соседей.
     С-213. Трясутся толстые щеки. Вполголоса:
     - Да что ж это? Что ж это? Надо тушить. На нас подумают, ребята!
     Но не шевелятся соседи.
     Прокаленные и перекаленные зэки. Раз горит - значит, так нужно.
     Даже  злорадство на лицах: строили  сами, сами сожгли, ничуть не
жаль.
     Кишкин, озаренный огнем, декламирует с преувеличенными жестами:
     - Прощай, свободная стихия!
     Гори, народное добро!
     Соседи смеются.
     Лица, лица, Ни на одном нет порыва тушить.
     Непроницаемое лицо Мантрова. Он  не  напуган  и  не рад. Он вер-
нулся к своему постоянному умному самообладанию.
     Но любованием, но волнением  озарено  лицо  старика  в  блещущих
очках, Он щепчет:
     - По-хороны ви-кингов!
     Сосед:
     - Почему?
     - Скандинавский обычай. Когда  умирал  герой, -  зажигали  ладью
умершего и пускали в море!
     - Светло-оранжевое торжество победившего пожара. Полнеба в нем.
     Крыши нет - сгорела. Невозбранно горят стены  цеха - борта ладьи
убитых викингов... И ветер гнет огромный огонь - парусом!  Облегчение
и в музыке. Смертью попрали смерть.
     = А прораб, путаясь в шинели, шапка на затылке, бежит  вне  себя
перед цепью неподвижных заключенных:
     - Что  за  зрелище?  Что  вы  стоите  и  смотрите?  Подожгли - и
смотрите?
     Вслед ему на драной рыжей лошаденке едет спокойный старый  казах
в санях с лопатами.

     БЛИЖЕ.

     = Прораб бежит и кричит:
     - Надо тушить! Бригадиры! Мантров! Полыганов! Надо тушить!
     Маленький Полыганов (с ним поравнялся прораб). Невозмутимо:
     -  А как? - тушить?..
     Прораб размахивает руками:
     - Как тушить?! Вон лопаты разби...  разби...  раздавайте  людям!
Снегом засыпайте!
     Убежал дальше. Вместо него  в  кадр  въезжает  лошадь  и  голова
казаха со щиплой бороденкой, в рыжей шапке (сам казах сидит ниже). До
чего ж спокоен казах! - как идол в степи.
     Полыганов оскалился (не он ли и поджег?..):
     - Что ж, ребята, приказ - лопаты брать.  Снег  руби  -  и  кидай
туда. Кидай.
     = Над санями. Безучастно разбирают лопаты.

ИХ ЖЕСТЯНОЙ ГРОХОТ.

     ОБЩИЙ ВИД

     = пожара. Уже падает сила огня. Уже  стены  местами  выгорела до
земли. И - жалкие мелкие человеческие фигурки копошатся вокруг.
     Набирает силу звука - заупокойная месса.

     БЛИЖЕ.

     = О, лучше б их не заставляли!  Эти  не  совместимые  с  пожаром
медленные подневольные движения рабов.
     Мы движемся, движемся перед их растянутым фронтом.  Они  скребут
лопатами  лед  -  и бросают  жалкие горсти его в нашу сторону, в нашу
сторону. Лица их, красные от огня, злорадны и скорбны.
     Заупокойная месса!
     = Маятник.  Мы не видим, где он подвешен (над экраном где-то). А
низ  его  очень  медленно  качается  по  экрану,  самым  видом  своим
обомшелым  показывая,  что  считает  не  часы.  Он  переходит  в одну
сторону, снимая  с  экрана  догорающий  пожар,  заменяя  его  скудным
выжженным степным летом, которое мы видим через колючую проволоку.
     И  проходит  в  другую сторону, заменяя лето пеленой и сугробами
зимы (но неизменна осталась колючая проволока).
     Качанье. Опять лето.
     Качанье. Опять зима.
     Последним вздохом умерла музыка.
     = Последним качанием маятник открывает нам

     ОБЫЧНЫЙ ЭКРАН.

     = Снизу вверх по нему медленно движется белая бумага, на которой
с канцелярской красивостью выписано -
     и голос Мантрова, содрогаясь, повторяет эти слова раздельно:

                       ПОДПИСКА О НЕРАЗГЛАШЕНИИ
     Я, Мантров, Виктор Викторович, даю настоящую подписку при  своем
освобождении  из  Равнинного  лагеря МВД СССР, в том, что я никогда и
никому не разглашу ни одного факта о режиме содержания  заключенных в
этом лагере и о событиях в лагере, которым я был свидетель.
     Мне объявлено, что в  случае  нарушения  этой  подписки  я  буду
привлечен к судебной ответственности по Уголовному Кодексу РСФСР.
     Бумага останавливается на последних строчках. С верха экрана над
ней  выдвигается  ручка  с  пером.  Виден  обшлаг  защитного кителя с
небесным  кантом.  Снизу  навстречу ей появляется тонкая нервная рука
Мантрова.
     Берет  перо.  Подписывается.  На  это  время   рука   в   кителе
скрывается,
     затем, сменяя руку Мантрова, возвращается с тяжелым пресс-папье
     и неторопливо промокает, раскачивая, раскачивая

     ВСЁ КРУПНЕЙ

     пресс-папье.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

     Взрыв наглой эстрадной музыки, хохот саксофона.
     = Белая  скатерть  во  весь экран, и та же самая  рука  Мантрова
тянется за рюмкой. Уносит ее.
     = Виктор пьет. Опустив рюмку, смотрит горько...
     = ...на первую скрипку. Тот играет и, кажется, насмехается.
     Лицо у него такое же толстое и внешне добродушное, как у...

     НАПЛЫВОМ

     = что  это?  С-213?  Нахально  оскалился,  покачиваясь  в  такт,
подмигнул!

     ШИРОКИЙ ЭКРАН.

     = Вот и весь  оркестр.  Нет,  это  почудилось.  Никакого  С-213.
Ресторанные оркестранты.
     = И весь  ресторан на веранде.  Розово-фиолетовые цветы олеандров
заглядывают в ее пролеты.
     = Альбина берет Виктора за руку:
     - Вам больно вспоминать! Не надо! Не надо!
     = Муж золотистой дамы:
     - Да и какой  дурак  это придумал - старое ворошить? Сыпать соль
на наши раны!
     Ест с аппетитом. Дама:
     - Вспоминать надо только хорошее! Только хорошее!
     И Виктор согласен. Он нежно смотрит на
     = Альбину. Вот она,  истина  и  жизнь!  -  хорошенькая  девушка,
цветок на груди.
     Только хохочущая музыка раздражает, напоминает...
     = Соединенные  на столе руки - мужская и женская. Похожи на т е.
И не похожи.
     = Молодые встают:
     - Мы хотим побродить.
     Старшие кивают:
     - Идите, конечно, идите.
     = И Альбина, а за ней Виктор проходят между столиками
     = под арку входа - Ресторан "Магнолия" - и спускаются  к  нам по
ступенькам, держась за руки. Навязчивая музыка глуше и исчезает.
     = Завернув по аллейке с розовой  ватой цветов, они  останавлива-
ются в уединенном уголке.
     Альбина, волнуясь:
     - И не надо ничего рассказывать! Я все понимаю! - мой отец  умер
в лагере. Но вы победили все ужасы, вы оказались сильнее других!
     Виктор:
     - Давайте  забудем! Давайте  все забудем!.. Помогите мне забыть!
Соединяются в поцелуе.

     ПО ВСЕМУ ЭКРАНУ

     сверху вниз начинают  сыпаться  струйки  желтого  песка.  Сперва
тонкие,  отдельные,  потом  все  шире  и  оплошней,- и вот уже густым
обвалом,  тем  самым  обвалом,  каким  засыпало  работяг  в траншее,-
закрыло от нас целующихся.
     = Как  будто  чьи-то  руки  -  пять  пальцев  и еще пять - хотят
выбиться из песка, но тщетно.
     Поглощает и их.
     Сыпется, сыпется желтый песок забвения.

     Наискосок по нему, налитыми багровыми буквами, проступает строка
за строкой посвящение фильма:

                  ПАМЯТИ ПЕРВЫХ, ВОССТАВШИХ ОТ РАБСТВА,-
                              ВОРКУТЕ,
                            ЭКИБАСТУЗУ,
                              КЕНГИРУ,
                             БУДАПЕШТУ,
                           НОВОЧЕРКАССКУ...

     Я мало  верил,  что  этот  фильм  когда-нибудь  увидит  экран, и
поэтому писал его так, чтобы будущие читатели могли стать зрителями и
без экрана.
     Пусть же не посетуют на меня  режиссер,  оператор,  композитор и
актеры. Они, разумеется, свободны от моих разметок.
 Рязань