Юлиус Фучик.
    Репортаж с петлей на шее


     Julius Fucik "Reportaz psana na opratce", 1943
     Перевод с чешского Т. Аксель, В. Чешихиной
     Москва "Детская литература", 1977
     ББК И (Чехосл) Ф96
     OCR Кудрявцев Г.Г.


               Об одном прошу тех, кто переживет это время: не забудьте!  Не
               забудьте ни добрых, ни злых. Терпеливо собирайте свидетельства
               о тех, кто пал за себя и за вас.



НЕСКОЛЬКО СЛОВ ОБ УДИВИТЕЛЬНОЙ КНИГЕ И ЕЕ АВТОРЕ


     Когда-то, теперь уже давно, моим соседом по номеру в пражской гостинице
"Алькрон" оказался  странный,  неопределенного  возраста  человек  с  серым,
землистого цвета лицом и огромными, лихорадочно блестевшими черными глазами.
Я уже знал -  он  грек,  один  из  героев  Сопротивления.  Знал,  что  после
освобождения Греции от гитлеровских оккупантов  он  был  схвачен,  брошен  в
тюрьму, провел несколько лет в одиночке и чудом спасся, бежав из-под конвоя.
Теперь он приехал в Чехословакию по приглашению здешнего комитета  ветеранов
войнs: на вид ему можно было дать лет сорок пять, а по паспорту он был ровно
на двадцать лет моложе.
     Мы познакомились, кланялись при встречах, но,  хотя  человек  этот  все
больше  меня  заинтересовывал,  поговорить  не  удалось  -  он  знал  только
греческий язык.
     Но вот как-то под вечер он  неожиданно  вошел  ко  мне  возбужденный  и
какой-то торжественный, в сопровождении девушки,  говорившей  по-гречески  и
по-русски.
     Войдя, он положил на стол сверток, и в нем оказались разрозненные листы
какой-то книги, зачитанные и  захватанные  руками  до  того,  что  текст  по
уголкам страниц еле можно было рассмотреть.
     - Я знаю, вы писатель. Я читал ваши книги, - сказал он. - И  вы  должны
знать всю силу оружия, которое находится в ваших руках.  Сегодня  я  передаю
это пражской молодежи. - Он показал на старые, измятые листы. - Я  расстаюсь
с ними и хотел бы сказать вам несколько слов об этой удивительной книге.
     Оказывается, это были разрозненные листы последней книги Юлиуса  Фучика
- "Репортаж с петлей на шее", той самой книги, которую  вы,  юные  читатели,
держите сейчас в руках. И, бережно поглаживая эти листы, грек рассказал  мне
их историю, которую я считаю полезным передать вам, прежде  чем  вы  начнете
читать этот удивительнейший и увлекательнейший человеческий документ.
     Эта книга, некогда изданная в Греции подпольно, стала одной из  любимых
книг солдат свободы, сражавшихся на горе  Грамос.  Политруки  читали  ее  по
вечерам у костров, и пламенные  слова  чешского  коммуниста  Юлиуса  Фучика,
погибшего в гитлеровском застенке, поднимали боевой дух смертельно  усталых,
голодных, иззябших греческих партизан. Когда реакция пришла к власти, бывший
политрук был схвачен греческой  полицией  вместе  с  сотнями  других  героев
Сопротивления, не пожелавших склонить голову перед реакцией. Его  бросили  в
тюрьму, но ему удалось пронести с собой эту книгу. Там ее вложили в переплет
от  казенного  тюремного  Евангелия,  а  потом  читали  вслух  и  под  видом
молитвенной книги передавали из  камеры  в  камеру.  Евангелие?  Ну  что  ж,
Евангелие читать не возбраняется и рекомендуется даже тем, кто приговорен  к
смерти. Малограмотные стражники иногда сами переносили эту книгу из камеры в
камеру.
     Герои Сопротивления, превращенные в арестантов, все эти пахари, рыбаки,
пастухи,  докеры,  интеллигенты,  лишенные  солнца,  света,  воздуха,   всех
радостей жизни, черпали  в  ней,  в  этой  книге,  мужество,  веру,  высокую
всемогущую  человеческую  веру  в  окончательную  победу  всего  лучшего  на
земле...
     Но тюрьма была  огромна.  Камеры  битком  набиты  заключенными.  Иногда
приговоренные к казни месяцами ждали своего смертного часа. А книга эта была
одна. Тогда ее аккуратно расчленили на тетрадки да так и передавали из рук в
руки.
     И словно с ними, с этими страницами, ходил  меж  голодных,  измученных,
находящихся  на  грани   отчаяния   людей   молодой,   веселый,   белозубый,
жизнерадостный чешский коммунист  Юлиус  Фучик.  Приходил,  присаживался  на
койку, брал руку измученного человека в свои теплые ладони и, рассказывая  о
себе, как бы говорил:
     "Держись, друг. Тебе тяжело,  я  знаю.  Мне  тоже  было  тяжело,  но  я
держался. Держись, борись, верь! Что бы с вами ни  произошло,  правда  наша,
рано или поздно - мы победим..."
     - Теперь вы знаете, что я сюда привез, - произнес мой  новый  знакомый,
бережно собирая  пожелтевшие  листы,  от  которых,  как  казалось,  пахло  и
пороховой гарью, и дымом  походных  костров,  и  затхлой  плесенью  тюремных
камер.  -  Сегодня  на  большом  собрании  я  передам  эту  книгу  вместе  с
евангельским  переплетом  пражской  молодежи  -  тем,  кому  она  по   праву
принадлежит.
     Сбив листы в плотную пачку, заключив пачку в черный, закапанный  воском
переплет с крестом, он сказал, как бы поправляя себя:
     - Впрочем, нет, она принадлежит всем. Всем людям. Человечеству...
     Да, она принадлежит человечеству - эта небольшая и так много вместившая
в себя книга, одинаково дорогая, нужная и юношам, обдумывающим свое будущее,
и старцам, подводящим итог жизни.
     Книга эта необыкновенно популярна  во  всем  социалистическом  мире.  И
как-то даже трудно представить себе советского человека, который не знал  бы
о ней.
     "Репортаж с петлей на шее" издавался у нас несколько раз и переведен на
все основные языки народов Советского Союза.
     Но книга, которую вы держите в руках,  отличается  от  всех  предыдущих
изданий. Добрый друг и товарищ автора по совместной борьбе в  антифашистском
подполье, его вдова, сама являющаяся одной из героинь этой  книги,  -  Густа
Фучикова увлекательно рассказывает вам, как эта книга писалась,  как  разные
хорошие люди, пряча крохотные  листики,  написанные  на  папиросной  бумаге,
выносили их из тюрьмы, как другие добрые люди, живущие на  воле,  складывали
их и, рискуя своей свободой, хранили. И  сохранили  до  тех  самых  дней,  о
которых мечтал  и  в  которые  верил  до  самого  своего  последнего  вздоха
замечательный чешский коммунист.
     Книга эта иллюстрирована известным художником Николаем Жуковым.
     Нет, нет, и у нас и  за  границей  это  издание  уже  не  раз  выходило
иллюстрированным. Но именно иллюстрированным. А Николай  Жуков  выступает  в
этой книге не как простой иллюстратор.
     На основе текста он воссоздает  образы  такими,  какими  он  их  видит,
чувствует, представляет. Вот почему рисунки в этой  книге  не  только  и  не
столько иллюстрируют текст и восстанавливают портреты автора  и  действующих
лиц "Репортажа", широкоизвестные и по фотографиям, сколько воссоздают образы
и эпоху такой,  какой  она  возникает  в  воображении,  когда  читаешь  этот
удивительный документ.
     Об истории записок, об образе автора в книге  уже  рассказано,  и  мне,
предваряя ее предисловием, остается лишь осветить кое-какие черты  из  жизни
этого удивительного человека.
     Юлиус Фучик был настоящий  коммунист,  коммунист  не  только  по  своей
партийной принадлежности, но каждой клеткой своего существа. Он любил жизнь,
любил людей. Он верил в Человека с большой буквы и верил в то,  что  человек
должен жить счастливо. "Мы, коммунисты, любим жизнь, - писал он  в  страшное
время гитлеровской оккупации в подпольной газете "Руде право", - и потому не
колеблемся, когда  нужно  отдать  свою  жизнь  для  того,  чтобы  пробить  и
расчистить  дорогу  настоящей   свободной,   полной   и   радостной   жизни,
действительно заслуживающей этого названия".
     Он верил в счастливое будущее человечества и верил, что будущее это уже
воплощается в Советском Союзе в образе  жизни  советских  людей,  в  славных
делах советских коммунистов. Одну из своих книг он так  и  назвал:  "Страна,
где наше завтра стало уже вчерашним днем". "Путешествие в счастливое завтра"
- называет он большой очерк, который передает в свою газету из Москвы  после
поездки по  республикам  Советского  Союза.  В  этом  очерке,  раздумывая  о
виденном, сравнивая два мира, мир социалистический и мир  капиталистический,
противостоящие друг другу, он страстно восклицал: "Два  мира.  Мир,  который
стоит, отвратив от солнца свое лицо в вечной ночи, угасающий, распадающийся.
     И мир, который вращается в орбите славных  созвездий  Вселенной,  -  он
знает и день и ночь, и свет и тени. Это не чудо, это - жизнь!"
     Когда Гитлер двинул на маленькую Чехословакию свои бронированные армады
и,   преданная   своим   малодушным   правительством,    стране    оказалась
оккупированной, Фучик, как бы предвидя будущее, пишет в  свою  газету  "Руде
право", уже перешедшую в подполье, статью, которую пророчески  озаглавливает
"Красная Армия придет к нам на помощь".
     Таков писатель Юлиус Фучик, последнюю и самую прекрасную книгу которого
вы держите сейчас в руках.
     Только идеи коммунизма могут рождать таких рыцарей духа. Недаром  рядом
с ним в одной легендарной шеренге стоят перед лицом вечности и татарин  Муса
Джалиль, и француз Поль Вайян Кутюрье, и болгарский поэт Никола Вапцаров,  и
греческий публицист Никое Белояннис, с  презрительной  улыбкой  прослушавший
когда-то свой смертный приговор.
     Юлиус Фучик был казнен в Берлине 8 сентября 1943 года.
     Когда Советская Армия взяла цитадель нацизма и были  вскрыты  секретные
сейфы в тюрьме Плетцензее, мир узнал,  как  погиб  этот  рыцарь  коммунизма,
узнал его последние слова и последние мысли
     Вот отрывок из его  поединка  с  гитлеровским  чиновником,  бесстрастно
зафиксированный стенографом  из  гестапо  и  извлеченный  из  тайных  сейфов
тюрьмы:
     "- Неужели ты не понимаешь? Все кончено. Вы проиграли. Вы все.
     - Проиграл только я.
     - Ты еще веришь в победу коммуны?
     - Конечно.
     - Он еще верит? - спрашивает по-немецки  начальник  отдела.  -  Он  еще
верит в победу России?
     - Конечно, иного исхода не может быть".
     И хотя на Фучике  арестантская  рубаха,  хотя  истощенный,  избитый  до
последней степени, он еле стоит на ногах, хотя он в руках палачей и  империя
этих палачей, оккупировав всю Западную  Европу,  находится  еще  в  расцвете
своей мощи и ее бронированные дивизии  уже  прорвались  к  Волге,  из  этого
диалога ясно: победитель - он, побежденные - его палачи.
     Что  же  добавить  к  этому?  Когда  Фучика  вели  на  казнь,  он   пел
"Интернационал". Другие заключенные, тоже ожидавшие своего смертного часа  в
одиночных камерах, двери которых выходили в тот коридор, слышали его пение и
подпевали ему из своих камер, подпевали на разных языках.
     Такой была последняя страница из книги  "Репортаж  с  петлей  на  шее",
которую сам автор не смог закончить и которую дописала за него сама  история
его жизни.
     Вот и все.
     А  теперь  начинайте  читать  эту  удивительную  историю  с  ее  первой
страницы.

                                                              Борис Полевой


     Юлиус Фучик

РЕПОРТАЖ С ПЕТЛЕЙ НА ШЕЕ

НАПИСАНО В ТЮРЬМЕ ГЕСТАПО В ПАНКРАЦЕ ВЕСНОЙ 1943 ГОДА

     Сидеть,  напряженно  вытянувшись,  уперев  руки  в  колени  и   уставив
неподвижный взгляд в пожелтевшую стену комнаты для подследственных во дворце
Печена, - это далеко не самая удобная поза  для  размышлений.  Но  можно  ли
заставить мысль сидеть навытяжку?
     Кто-то когда-то - теперь уж, пожалуй, и  не  узнать,  когда  и  кто,  -
назвал  комнату  для   подследственных   во   дворце   Печена   кинотеатром.
Замечательное сравнение! Обширное помещение, шесть рядов длинных скамей,  на
скамьях- неподвижные люди, перед ними - голая стена, похожая на  экран.  Все
киностудии мира не накрутили столько фильмов, окольно  их  спроецировали  на
эту стену глаза ожидавших  нового  допроса,  новых  мучений,  смерти.  Целые
биографии и мельчайшие эпизоды, фильмы о матери, о жене, о детях, разоренном
очаге, о погибшей жизни, фильмы о мужественном товарище и о предательстве, о
том, ному ты передал последнюю листовку, о крови, которая прольется снова, о
крепком рукопожатии, которое обязывает, - фильмы, полные ужаса и  решимости,
ненависти и любви, сомнения и надежды. Оставив жизнь  позади,  каждый  здесь
ежедневно умирает у себя на глазах, но не каждый рождается вновь.
     Сотни раз видел я здесь фильм о  себе,  тысячи  его  деталей.  Попробую
рассказать о нем. Если же палач затянет петлю раньше, чем я закончу рассказ,
останутся миллионы людей, которые допишут счастливый конец.

ГЛАВА I. ДВАДЦАТЬ ЧЕТЫРЕ ЧАСА

     Без пяти десять. Чудесный теплый весенний вечер 24 апреля 1942 года.

     Я тороплюсь, насколько это  возможно  для  почтенного,  прихрамывающего
господина, которого я изображаю, - тороплюсь, чтобы поспеть  к  Елйнекам  до
того, как запрут подъезд на ночь. Там ждет  меня  мой  "адъютант"  Мирек.  Я
знаю, что на этот раз он не сообщит мне ничего важного, мне тоже нечего  ему
сказать, но не прийти на условленное свидание - значит вызвать переполох,  а
главное, мне не хочется доставлять напрасное беспокойство двум добрым душам,
хозяевам квартиры.
     Мне радушно предлагают чашку чаю. Мирек давно пришел, а с ним и супруги
Фрид. Опять неосторожность.
     - Товарищи, рад вас видеть, но не так, не всех сразу. Это прямая дорога
в тюрьму и на смерть.  Или  соблюдайте  правила  конспирации,  или  бросайте
работу, иначе вы подвергаете опасности себя и других. Поняли?
     - Поняли.
     - Что вы мне принесли?
     - Майский номер "Руде право".
     - Отлично. У тебя что, Мирек?
     - Да ничего нового. Работа идет хорошо...
     - Ладно. Все. Увидимся после Первого мая. Я дам знать. И до свиданья!
     - Еще чашечку чаю?
     - Нет, нет, пани Елинкова, нас здесь слишком много.
     - Ну одну чашечку, прошу вас!
     Из чашки с горячим чаем поднимается пар.
     Кто-то звонит.
     Сейчас, ночью? Кто бы это мог быть?
     Гости не из терпеливых. Колотят в дверь:
     - Откройте! Полиция!
     - К окнам,  скорее!  Спасайтесь!  У  меня  револьвер,  я  прикрою  ваше
бегство.
     Поздно! Под окнами гестаповцы, они целятся из  револьверов  в  комнаты.
Через сорванную с петель входную дверь гестаповцы врываются в кухню, потом в
комнату. Один, два, три... девять человек. Они не видят меня, я стою в  углу
за  распахнутой  дверью,   у   них   за   спиной.   Могу   отсюда   стрелять
беспрепятственно. Но девять револьверов  наведено  на  двух  женщин  и  трех
безоружных  мужчин.  Если  я  выстрелю,  погибнут  прежде  всего  они.  Если
застрелиться самому, они все равно станут жертвой поднявшейся стрельбы. Если
я не буду стрелять, они посидят полгода или год  до  восстания,  которое  их
освободит. Только Миреку и мне не спастись,  нас  будут  мучить...  От  меня
ничего не добьются, а от Мирека? Человек, который сражался  в  Испании,  два
года пробыл в концентрационном лагере во Франции и во время войны нелегально
пробрался оттуда в Прагу, - нет, такой не подведет. У меня  две  секунды  на
размышление. Или, может быть, три?
     Мой выстрел ничем не поможет,  я  лишь  избавлюсь  от  пыток,  но  зато
напрасно пожертвую жизнью четырех товарищей. Так? Да. Решено.
     Я выхожу из укрытия. - А-а, еще один!
     Удар по лицу. Таким ударом можно уложить на месте.
     - Hande auf! {Руки вверх! (нем.)} Второй удар. Третий. Так я себе это и
представлял.
     Образцово прибранная квартира превращается в груду перевернутой  мебели
и осколков. Снова бьют кулаками.
     - Марш!
     Вталкивают в машину. На меня все время направлены  револьверы.  Дорогой
начинается допрос:
     - Ты кто такой?
     - Учитель Горак.
     - Врешь!
     Я пожимаю плечами.
     - Сиди смирно или застрелю!
     - Стреляйте!
     Вместо выстрела - удар кулаком.
     Проезжаем мимо  трамвая.  Мне  кажется,  что  вагон  разукрашен  белыми
гирляндами. Свадебный трамвай сейчас, ночью? Должно быть, у меня  начинается
бред.
     Дворец Печека. Я думал, что живым туда никогда не войду.  А  тут  почти
бегом  на  четвертый  этаж.  Ага,  знаменитый  отдел  11-А-1  по  борьбе   с
коммунизмом. Пожалуй, это даже любопытно.
     Долговязый, тощий гестаповец, руководящий налетом, прячет  револьвер  в
карман и ведет меня в свой кабинет. Угощает сигаретой.
     - Ты кто?
     - Учитель Горак.
     - Врешь!
     Часы на его руке показывают одиннадцать.
     - Обыскать!
     Начинается обыск. С меня срывают одежду.
     - У него есть удостоверение личности.
     - На чье имя?
     - Учителя Горака.
     - Проверить! Телефонный звонок.
     - Ну конечно, не прописан! Удостоверение фальшивое. Кто тебе выдал его?
     - Полицейское управление.
     Удар палкой. Другой. Третий...  Вести  счет?  Едва  ли  тебе,  дружище,
когда-нибудь понадобится эта статистика.
     Фамилия? Говори! Адрес? Говори. С кем встречался? Говори! Явки? Говори!
Говори! Говори! Сотрем в порошок!
     Сколько примерно ударов может выдержать здоровый человек?
     По  радио  сигнал  полуночи.  Кафе  закрываются,  последние  посетители
расходятся по домам, влюбленные медлят у ворот и никак не могут  расстаться.
Долговязый, тощий гестаповец, весело улыбаясь, входит в помещение.
     - Все в порядке... господин редактор?
     Кто им сказал? Елинеки? Фриды? Но ведь они даже не знают моей фамилии.
     - Видишь, нам все известно.  Говори!  Будь  благоразумен.  Оригинальный
словарь. Быть благоразумным - значит предать. Я неблагоразумен.
     - Связать его! И покажите ему!
     Час. Тащатся последние трамваи, улицы опустели, радио желает  спокойной
ночи своим самым усердным слушателям.
     -  Кто  еще,   кроме   тебя,   в   Центральном   Комитете?   Где   ваши
радиопередатчики? Типографии? Говори! Говори! Говори!
     Теперь я могу более хладнокровно считать удары. Болят только искусанные
губы, больше ничего я уже не ощущаю.
     - Разуть его!
     В ступнях боль еще не притупилась. Это я чувствую. Пять, шесть, семь...
Кажется, что палка проникает до самого мозга. Два часа.  Прага  спит,  разве
только где-нибудь во сне заплачет ребенок и муж приласкает жену.
     - Говори! Говори!
     Провожу языком по деснам,  пытаюсь  сосчитать,  сколько  зубов  выбито.
Никак  не  удается.  Двенадцать,  пятнадцать,  семнадцать?  Нет,  это   меня
"допрашивают" столько гестаповцев. Некоторые, очевидно, уже устали. А смерть
все еще медлит.
     Три часа. С окраин в  город  пробирается  утро.  Зеленщики  тянутся  на
рынки, дворники выходят подметать улицы. Видно, мне суждено прожить еще один
день.
     Приводят мою жену.
     - Вы его знаете?
     Глотаю кровь, чтобы она не видела... Собственно, это бесполезно, потому
что кровь всюду, течет по лицу, каплет даже с кончиков пальцев.
     - Вы его знаете?
     - Нет, не знаю!
     Сказала и даже взглядом не выдала ужаса. Милая! Сдержала слово - ни при
каких обстоятельствах не узнавать меня, хотя теперь уже в этом мало  смысла.
Кто же все-таки выдал меня?
     Ее увели. Я простился с ней самым веселым взглядом, на какой только был
способен. Вероятно, он был вовсе не весел. Не знаю.
     Четыре часа. Светает? Или еще нет? Затемненные окна не дают  ответа.  А
смерть все еще не приходит. Ускорить ее? Но как?
     Я кого-то ударил и свалился  на  пол.  На  меня  набрасываются.  Пинают
ногами. Топчут  мое  тело.  Да,  так  теперь  все  кончится  быстро.  Черный
гестаповец хватает меня за бороду и самодовольно усмехается, показывая  клок
вырванных волос. Это действительно смешно. И боли я уже не чувствую никакой.
     Пять часов, шесть, семь, десять, полдень. Рабочие идут на  работу  и  с
работы, дети идут в школу и из школы,  в  магазинах  торгуют,  дома  готовят
обед, вероятно, мама сейчас вспомнила обо мне, товарищи, наверно, уже  знают
о моем аресте  и  принимают  меры  предосторожности...  на  случай,  если  я
заговорю... Нет, не бойтесь, не выдам, поверьте! И конец  ведь  уже  близок.
Все как во сне, в тяжелом, лихорадочном с