еги отсюда вон, пока цел.
   - Да что вы? Что случилось?
   -  Говорю  тебе,  улепетывай.  Там  Куликовское   побоище!   Синеоков
буйствует, громит редакцию, грозится убить госпожу Май!
   - Ей же надо помочь!
   - Да брось ты, - Мурыч с опаской оглянулся на  дверь,  из-за  которой
неслись   нечленораздельные   крики   и    жуткий    грохот,    -    она
забаррикадировалась на своей половине. А этот психопат еще нас  с  тобой
покалечит!
   - А как же Данила?
   - Данилу не видел, скрылся хитрец. Да я ведь только за порог  ступил,
как все понял. Нельзя лезть в пасть разъяренному медведю!
   - Может, дворнику сказать или полицию вызвать?
   - Не умничай, дружок, - Мурыч толкнул стажера  вниз  по  лестнице,  -
госпожа Май сама знает, когда полицию впутывать. Бежим, покуда целы.  Ты
обедал?
   - Нет еще. - Самсон,  топчась  под  козырьком  у  парадной,  все  еще
сомневался.
   - Давай в Приказчицкий клуб, -  предложил  Мурыч,  -  и  недалеко,  и
недорого,  и  прилично.  Это   местечко   давно   журналистская   братия
облюбовала.
   Настроение у Самсона совсем испортилось. Мурыч еще при первой встрече
произвел на него самое  неблагоприятное  впечатление.  С  виду  крепкий,
среднего роста, аккуратный, подтянутый да и  не  слишком  старый  -  лет
тридцати пяти, - он держался  как-то  в  стороне  от  остальных,  всегда
опаздывал, ворчал, приставал к госпоже  Май  с  придирками  и  упреками.
Подумаешь, какой гений - выбросили две строки  из  его  статьи!  Да  там
ничего такого гениального и не было - Самсон специально изучил  Мурычеву
занудную писанину о женщинах-акушерках. Кому  это  интересно?  И  пошло,
приземленно. А сколько слов непонятных!
   - Я смотрю, тебя здесь взяли в оборот,  -  заговорил  Мурыч,  шествуя
рядом с помрачневшим Самсоном, - легкой жизнью прельщают? Вижу, голова у
тебя кругом идет. Так и собираешься порхать?
   - Я много узнал за эти дни, - возразил вяло Самсон, - и в университет
ездил.
   - Ты смотри, не очень-то Фалалею доверяй. Он и мать  родную  продаст.
Копейку посулят - продаст, и анекдот расскажет.
   - Он город хорошо знает и знакомства полезные имеет, - защитил  друга
Самсон.
   - Эка невидаль! Город все знают! И ты узнаешь в свой черед. А  насчет
полезных знакомств, ошибаешься. Ему-то, может, они и  полезные,  а  тебе
вредные. Слушай старших. Я таких, как Фалалей, не одну дюжину перевидал.
   - Но ведь сама Ольга Леонардовна сказала...
   - Да брось ты, - отмахнулся Мурыч, - мне тебя просто жалко. И как  ты
в такой клоаке оказался? Кто тебя привел?
   - Мы с господином Либидом...
   - Так я и знал! - воскликнул Мурыч и остановился. -  Вот  скажи  мне,
как  старшему  брату:  почему?  Почему,  как  мухи,  к  тебе   мошенники
слетаются? Ты что, медом намазан?
   - Что-то мне есть не хочется, - Самсон, неприятно пораженный  словами
Мурыча, отвел глаза. - Я, пожалуй, вернусь в редакцию.
   - Ладно, ладно, не сердись. Прекращаю. Каюсь, злоязычен. Но,  заметь,
правдив. Убедишься сам. А сейчас потерпи немного. Может, что и  полезное
услышишь. Эх, если бы в мои  девятнадцать  встретился  мне  какой-нибудь
Мурыч, я бы сейчас ему ноги целовал!
   Самсон, смирившись с неизбежной перспективой общения с Мурычем, вошел
в мраморный вестибюль. Разоблачившись,  они  поднялись  по  лестнице  на
второй этаж и свернули в залу, легкостью  и  воздушностью  больше  всего
похожую на внутренний итальянский дворик: стены в виде арок с мраморными
колоннами  на  пьедесталах,  в  пролетах  арок  располагались   огромные
зеркала, между пальмами в кадках - столики под белоснежными скатертями.
   Мурыча встретили как хорошего знакомого, расторопный официант в белом
кителе проводил их к свободному столику, поближе к камину.
   - А скажи мне, Самсон, -  заговорил,  отдав  распоряжения,  Мурыч,  -
откуда у тебя фамилия такая редкая - Шалопаев? Вот свою я знаю: Мурины -
от мура, каменная  стена  значит.  Прадед  из  нижегородских  посадских,
крепкий человек был, надежный.  Вместе  с  Мининым  в  Москву  ходил.  У
Черепанова предки в Вологде горшки лепили. Май - с Западной Украины, там
много чего намешано: австрияки, поляки, хохлы. А вот откуда Шалопаев, не
пойму.
   Самсон густо покраснел.
   - Первый Шалопаев дьяком в Казани  служил.  На  него  шаль  находила,
шалел он неожиданно, отсюда и прозвище. А как  за  Ермаком  увязался  да
оставил хлебное дело и жену с детишками, то сирот при живом отце и стали
звать шалопаевы дети. Так  и  закрепилась  фамилия.  Отец  ей  гордится,
говорит, способность совершать непредсказуемые  поступки  чисто  русская
черта, свидетельство неординарного ума.
   - Шаль... Значит, родовая черта... Вот с этой-то шали и залетел ты во
"Флирт". Родители небось от тебя такой прыти не ожидали. - Видя смущение
собеседника, Мурыч поспешил снять неприятный осадок:
   - Имя у тебя знатное: Самсон. Если б мне родители дали такое,  может,
и характером я бы вышел другим. А так... Представь  себе,  если  б  тебя
звали Гаврилой... Не нравится? Тот-то! А  я  живу,  ничего!  И  даже  за
границей печатаюсь!
   - Правда? - удивился Самсон, смотревший на Мурыча  как  на  инвалида,
потому что полноценной жизни в  литературе  с  именем  Гаврила  быть  не
может! Разве что  у  Державина,  так  это  сто  лет  назад.  -  А  Ольга
Леонардовна мне не говорила.
   - Она и не знает. - Мурыч пригубил морковный  аперитив  и  улыбнулся,
озорная улыбка его, увиденная Самсоном впервые,  поразила  юношу:  будто
другой человек открылся.
   Когда официант  подал  Мурычу  паровую  стерлядку  и  поставил  перед
Самсоном антрекот  величиною  с  тарелку,  засыпанный  жареной  с  луком
картошкой, Самсон спросил:
   - Скрываете?
   - Просто не сообщаю, - пояснил Мурыч.  -  Зачем?  Разве  они  оценят?
Только завистью изойдут.
   - А о чем вы пишете? - Самсон  не  решался  называть  собеседника  по
имени-отчеству.
   - Во "Флирт" я пишу о реальной жизни. Единственный из всех. А на моем
пути встречаются интереснейшие люди. Самородки. Есть и научные открытия.
Неизвестные на Западе. Вот о них за границу  и  сообщаю,  чтобы  русский
приоритет застолбить.
   - А я думал, что уже все открыто. -  Самсон  с  радостным  удивлением
поднял  брови,   расцвел   благодушной   улыбкой,   всем   своим   видом
демонстрируя, что беседа с Мурычем ему приятна.
   - Э, дружок, все еще только начинается, попомни  мое  слово  -  такие
открытия грядут, мир перевернется! Вот, например, в Харькове ввели новый
метод  следствия:  подозреваемого  подвергают  гипнозу   -   и   человек
признается. Я послал сообщение о наших достижениях в берлинскую газету -
напечатали. Пришлось, конечно, по-немецки написать...
   - Вы знаете немецкий?
   - Немного, - Мурыч усмехнулся, - и еще с полдюжины языков.
   - Вы настоящий полиглот! - восхитился Самсон. -  А  я...  Серый,  как
лапоть...
   - У тебя еще все впереди, - ободрил юношу Мурыч. - А стихи не пиши!
   Самсон,  сосредоточившись   на   прожевывании   отлично   прожаренной
говядины, энергично  замотал  головой,  отрицая  всякую  ценность  своих
поэтических опытов.
   - Молодец, - похвалил Мурыч. - И от  женщин  подальше  держись.  Рано
скатишься в альковы, хлопот не оберешься.
   Самсон снова  покраснел  и,  сменяя  опасную  тему,  задал  очередной
вопрос:
   - А сейчас вы над чем работаете?
   - Пишу очерк  о  барышнях-телефонистках.  Неделю  технологию  изучал.
Теперь могу курс лекций читать  по  телефонному  делу.  А  барышни  туда
разными путями попадают. Есть  очень  достойные.  И  красивые.  Но  тебя
знакомить с ними не буду.
   - Почему?
   - Есть один неприятный момент. Не знаю,  говорить  или  нет,  ты  так
болезненно реагируешь на факты...
   - Просто я инфантилен  еще,  идеалистичен,  -  самокритично  сознался
Самсон.
   - Ну ты хватил, - Мурыч довольно засмеялся, - да я ничего  плохого  в
виду не имел... Я  там,  пока  набирался  знаний  по  телефонному  делу,
кое-кого видел.
   - И кого же?
   - К одной барышне господин Либид заявился. С цветами. И чем  она  его
прельстила, чтобы орхидеи дарить? А на  другой  день  и  Эдмунд,  и  дон
Мигель - оба наведались... к той же барышне. Но без цветов. Странно,  но
Сыромясов ей  больше  понравился:  красавчику  Либиду  она  отказала,  а
ухаживания нашего  толстого  Элегантеса  приняла,  под  ручку  с  ним  с
телефонной станции шла...
   - Она и есть ваша лучшая телефонистка? Которой больше всего  свиданий
назначали абоненты?
   - Совсем наоборот! Худшая!
   - Ничего не понимаю, - хмыкнул Самсон. - И что из этого следует?
   - Из этого, друг мой, следует, что если там появишься и ты, совсем уж
станет похоже на дурной водевиль.
   Самсон опустил  взор.  Действительно,  смешно  получится:  сотрудники
"Флирта" один за другим бегают к одной и той  же  телефонистке.  Хорошо,
что Мурыч Платонова не видел. Но Мурыч, пожалуй, не знает, что Самсон  в
курсе слежки, организованной  сотрудниками  за  господином  Либидом.  Ну
ничего,  завтра  придет  очередь  Мурыча  или   Самсона,   Фалалей   его
предупредит,  и  все  прояснится.  Самсон  чувствовал  себя  даже  более
просвещенным, чем его собеседник.
   - А тебе надобно осторожность соблюдать, - доброжелательно  советовал
Мурыч, приступая к поданному кофе, - ты всех здешних опасностей  еще  не
знаешь. В столице полно головорезов. Причем политических - с виду вполне
приличных. Политикой интересуешься?
   - Нет, - Самсон виновато потупился, - времени не хватило.
   - Эх, - крякнул Мурыч, - хоть бы в  библиотеку  записался.  Читать-то
надо, чтобы впросак не попасть. Ты небось и Прюдона с Прудоном  мешаешь,
а Туган-Барановского с Марксом. Не знаю, как там у вас в Казани, а у нас
бомбы в людей едва ли не каждый день бросают. И не  только  эсэры,  а  и
эсдэки туда же - те еще  похлеще  будут.  Слышал,  как  в  прошлом  году
казачий конвой  положили  и  почти  полмиллиона  денег  из  казначейства
умыкнули?
   - Нет, не слышал, - признался Самсон.
   -  Приличные  люди,  в  Швейцарии  обитают.  Тер-Петросян,  Литвинов,
Ульянов... Просвещенная Швейцария террористов  не  выдала:  дескать,  не
дадим плохому царскому режиму обижать  робингудов.  Так  что  держи  ухо
востро. Познакомишься с приличным с виду человеком - не бросайся к  нему
на  шею,  может,  тайный  громила,  в  дурное  впутает.  Ты   искусством
самообороны владеешь?
   - Нет, не владею, - вздохнул Самсон.
   - Тогда допивай свой кофе, и пойдем.
   - Куда?
   - Недалеко. Не все ж тебе как зайцу затравленному метаться по  городу
и бульварные истории сочинять.
   Самсон не стал спорить. Настроение  его  заметно  улучшилось  -  обед
всегда склонял его к любви и дружбе. А Мурыч при ближайшем  рассмотрении
оказался человеком не скучным.
   Мужчины встали, расплатились и вышли на улицу. Солнце уже скрылось из
виду, столичный  воздух  приобрел  пепельно-сизый  цвет,  сгущающийся  с
каждым шагом.
   "В здоровом теле - здоровый  дух"  -  это  была  единственная  фраза,
которую изрек Мурыч, пока они добирались  пешком  до  флигеля  во  дворе
какого-то  многоэтажного  дома.  В  узких  высоких   окнах   двухэтажной
постройки горел свет.
   Поднявшись по чистенькой лестнице, Мурыч едва ли не втолкнул  Самсона
в огромный зал: по левой его стене, до самого потолка, высилась шведская
стенка. Посередине стояли гимнастические снаряды - возле  них  несколько
мужчин в спортивных трико.  Человек  пять,  настоящие  силачи,  запросто
поднимали над головой двухпудовые гири. Самсону все было внове.
   - Тебе нравится? - спросил радостно Мурыч.
   Самсон кивнул. Только сейчас он почувствовал, как  бестолково  провел
последние полгода своей жизни. В  Казани  бегал  за  прекрасной  Эльзой,
валялся в тоске на диване, в  Петербурге  попал  в  бессмысленную  суету
журналистских умов.
   - Я сюда по средам наведываюсь, - объявил Мурыч. - Атлетизм проясняет
сознание, и после занятий всегда  лучше  пишется.  Бери  на  вооружение.
Костюм есть?
   - Нет, нету.
   - Купи у Стешкина, в Гостином, и в следующую среду вместе пойдем.
   Самсон  не  стал  противоречить,  хотя  не  понимал,  как  спортивные
упражнения  помогут  ему  сотворить  материал,  любезный  сердцу   Ольги
Леонардовны.
   - А госпожа Май не разгневается?
   - Простит, - Мурыч подмигнул, - тем более по средам она сама посещает
салон красоты: шлифует свою неотразимость.
   От группы  атлетов  отделился  крепкий  рослый  мужчина  и  не  спеша
двинулся к беседующим.
   - Самсон  Васильевич,  -  приветливо  поздоровался  он,  -  давно  не
виделись.
   - Добрый день, господин Горбатов. - Самсон  не  сразу  узнал  супруга
своей соседки по купе поезда Москва - Санкт-Петербург.
   - Собираетесь присоединиться к нам?
   - Не сегодня, хотя мне здесь нравится.
   - Тем лучше, - господин Горбатов пожал руку спутнику  Самсона,  -  не
будем мешать занятиям господина Мурина. А  то,  что  Бог  нас  сводит  в
третий раз, Самсон Васильевич, знаменательно.  Не  соблаговолите  ли  вы
навестить наш дом? Жена  вас  частенько  вспоминает,  да  и  Ксюша  вами
очарована.
   Самсон покосился на Myрыча. Тот проявлял признаки  нетерпения  -  так
ему хотелось бежать в раздевалку и переоблачаться в спортивное трико.
   - Я оставляю вас в хорошем обществе, дружок, - сказал Мурыч, - завтра
увидимся.
   И он скрылся.
   Самсон издали любовался на гимнастов, на мускулистые  тела  мужчин  и
решил, что тоже должен держать себя в ежовых рукавицах. Наследственность
у него неважная - батюшка, сколько он помнит его, всегда был рыхловатым,
да и брюшка не стеснялся.
   - Любуетесь, друг мой? - услышал он  голос  переодевшегося  господина
Горбатова. - Спорт затягивает, по себе знаю.
   - Вы давно сюда ходите, Михаил Алексеевич? - поинтересовался Самсон.
   - Как приехал, - ответил господин Горбатов.
   - А Наталья Аполлоновна разделяет ваши увлечения? -  спросил  Самсон,
скорее из вежливости.
   Господин Горбатов посерьезнел.
   - Не знаю, что так ее напугало, - ответил он, когда они выбирались из
двора на улицу, - то ли злосчастный выстрел, помните? На вокзале. То  ли
робость и опасения выглядеть  немодной.  Но  она  дичится,  сидит  дома,
грустит... Положение неприятное, боюсь, и опасное. Поэтому  и  прошу  об
одолжении - навестите нас.
   - Вы меня пугаете. У вас есть основания для тревоги?
   - Сугубо между нами, - господин Горбатов понизил голос,  -  основания
есть. Я обнаружил, что она  заглядывала  в  мой  сейф.  А  там  хранится
оружие.
   - Может быть, из любопытства?
   - Может быть, - согласился господин Горбатов, - только состояние духа
ее таково, что я опасаюсь: не замыслила ли она самоубийство?
 
Глава 18 
 
   - "Выступаю за бомбу, которая даст России настоящую свободу!" Нет, вы
только подумайте, Хрисанф Тихоныч, что пишут, - в приливе обличительного
пафоса обратился к безмолвному письмоводителю Павел Миронович Тернов.  -
Мало  того,  что  столь  безответственные  речи  произносят  с   трибуны
Государственной Думы, так их еще и печатают без всякого стыда.  -  Павел
Миронович хмуро рассматривал вечерний выпуск бульварной газетки.  -  Это
так-то депутаты законы обсуждают, - на народные деньги штаны  протирают!
Чего  они  добиваются?  Им  подавай  свободу  слова.  А  другим  свободу
безопасной жизни не хотите ли  подать,  господа  народные  избранники  и
заступники? Лучше бы о нормальных людях подумали...
   -  Совершенно   согласен   с   вами,   Павел   Мироныч,   -   пискнул
письмоводитель, - булки за три копейки стали такими крошечными,  хоть  в
микроскоп клади.
   - А вы не думаете, что газетчики эту клюкву сами родили?  Что-то  мне
плохо верится, что такие наглые призывы могли звучать принародно.
   - Если газетку  завтра  прикроют,  значит,  выдумали,  -  откликнулся
письмоводитель.
   Как ни странно, но слова старика  немного  умиротворили  следователя,
которого после эпизода на Таврической не успокоил даже длительный обед в
ресторане.
   Вернувшись в свою  следственную  камеру  в  сквернейшем  расположении
духа, Тернов не знал, чем погасить свое возмущение. Безобразная сцена не
шла из головы:  у  ног  государственного  деятеля  валяется  иностранная
подданная, а он - едва ли не сапогом ее в лицо пихает! И добро  бы  была
иностранка захудалая, но нет, известнейшая актриса!
   В любовнице господина Гарноусова Павел Миронович узнал  блистательную
американскую  балерину  Айседору  Дункан.   От   скандального   открытия
настроение молодого следователя в конец испортилось, будто он заглянул в
чужую спальню, хотя об эксцентричных поступках заезжей дивы  следователь
был немало наслышан и ранее, от  своей  подружки-актрисы.  И  как  после
концерта,  в  ресторане,  во  время  вечера,  устроенного  в  ее  честь,
американка скинула с себя одежды и, оставшись в  короткой  рубашонке,  с
обнаженными выше коленей ногами исполнила на столе вакхический танец.  И
как  безуспешно  пыталась  соблазнить   Станиславского,   но   встретила
несколько  нежных  поцелуев  и  холодное  сопротивление   режиссера.   В
актерских кругах из уст в уста передавали  отповедь,  данную  изумленным
режиссером танцовщице и ею же разглашенную:  "Я  никогда  не  соглашусь,
чтобы мой ребенок воспитывался на стороне, а иначе при  моем  теперешнем
положении быть не может". И как хмельная, опившаяся водкой и  шампанским
танцовщица  цеплялась  в  своем  номере   "Европейской"   гостиницы   за
провожавших ее с очередного кутежа  мужчин.  Павел  Миронович  всегда-то
подозревал, что в балетном  мире,  где  главным  инструментом  искусства
является  тело,  существуют  другие,  отличные  от  общепринятых   нормы
допустимого. Но Айседора превзошла всех, словно вместе с корсетом дерзко
отбросила все моральные устои. Свобода тела, свобода поведения..
   Странное  беспокойство  грызло  его  душу.  Он  досадовал   на   свою
неожиданную оробелость: он так и не решился вернуть  депутату  утерянное
письмо. Хотя интуитивно он понял еще у Таврического, что депутат  письмо
не возьмет, будет все отрицать, отречется и от красотки.
   - А вот и я, - с этими словами в дверях возник  румяный,  чрезвычайно
довольный собой помощник дознавателя Лапочкин.
   - Почему так долго? - Павел Миронович сурово сдвинул  брови,  пытаясь
скрыть радость от скорого возвращения помощника.
   - Отобедал у Палкина, у стойки, - доложил Лапочкин, проходя  к  столу
начальника и шумно топая галошами, чтобы сбить с них  налипший  снег.  -
Так что мы имеем?
   Он уселся,  закинул  ногу  на  ногу  и,  достав  папироску,  постучал
бумажным мундштуком по крышке коробочки с надписью "Дункан".
   - Докладывайте о результатах ваших  поисков,  -  мягко  проявил  свою
власть Тернов.
   - Докладываю, - не стушевался Лапочкин.  -  Наведывался  в  квартиру.
Съемная. Заходил  внутрь.  Беседовал  с  камердинером.  Мужик  брянский,
глупый. С барином прибыл в столицу. Однако на имя Асинька клюнул, хотя и
клялся, что барин предосудительных знакомств не  ведет.  По  глазам  его
понял, что красотка в дом захаживала.
   Тернов побарабанил пальцами по зеленому сукну и заметил:
   - Вряд ли он так  неосмотрителен.  Да  и  дамочка  приметная  -  сама
Айседора Дункан.
   - Вот оно что. - Лапочкин сверкнул глазками-буравчиками. - Танцовщицу
бы и дворник, и швейцар приметили бы, жар-птица. А дворник из необычного
помянул  только,  что  от  Гарноусова  иногда  по  черной  лестнице  два
подозрительных человека  спускаются,  воротники  подняты,  лица  волосом
заросшие. Полагаю, грим.
   - Свидания депутат мог и по телефону назначать, и  не  обязательно  у
себя в квартире встречаться, - скороговоркой произнес Павел Миронович.
   - Вот почему у камердинера глаза  забегали,  когда  я  имя  "Асинька"
назвал. Слышал, стервец, любовные восторги барина.
   - И какой вывод изо всего этого  можно  сделать?  -  Тернов  проявлял
нетерпение.
   - Выводы следующие. - Лапочкин помолчал, пожевал губами. - Первый:  у
депутата была любовница. Второй: он соблюдал  меры  предосторожности.