из
плотной бумаги, в котором лежали листки ватмана. Потом пальцы ее  нащупали
металлические предметы. Она извлекла их -  тяжелые  столбики,  похожие  на
зубильца, расплющенные, блестевшие металлом с одного конца, словно по  ним
еще недавно били молотком.
     - Что это? - спросила Кира.
     - Это самое дорогое - личные клейма Диомиди. Они наносятся на изделия
методом штамповки, посмотрите противоположный конец.
     На противоположных концах столбиков она увидела какие-то завитушки.
     - В какую урну вы выбросили топор?
     - Возле музея, за углом.
     Кира поняла, что топорик этот ей не найти - из урны со  дня  убийства
уже не раз выбрасывали мусор.
     - Чем вы объясните всю возню и ложь Гилевского вокруг пакета:  то  он
заявляет, что не уходит на  пенсию,  то  уходит  сразу  после  100-летнего
юбилея, то заявляет, что возвратил пакет дочери Диомиди, но по  датам  все
это не сходится: письмо из пакета попадает американскому автору  до  того,
как Гилевский якобы передал пакет дочери? Как все это понимать?
     - Он хотел вывезти пакет из страны.
     - Куда, кому? - спросила Кира.
     - Полагаю, в США.
     - Зачем?
     - Просмотрите пакет, прочитайте имеющееся в нем письмо Сэма Шобба,  и
вы поймете.
     - Он хотел это сделать все сорок лет?
     - Не думаю. Сперва он просто сидел,  как  собака  на  сене,  на  этом
пакете. Видимо, мысль переправить пакет в США родилась у Гилевского не так
давно. После какого-то сигнала оттуда. И вот подвернулся случай -  скандал
на аукционе, поднятый Кевином Шоббом, и приглашение Гилевского в  качестве
арбитра.
     И тут Кира вспомнила беглую, мало  что  сказавшую  ей  тогда  запись,
сделанную рукой Гилевского  на  формулярной  картонке:  "Затея  проста  по
замыслу, сложна по исполнению. Его надо убедить, что мое  согласие  лишено
меркантильных  помыслов".  Кого  и  в  связи  с  чем  Гилевский  собирался
убеждать? Шобба? В чем? Эту карточку она нашла в бумагах  Гилевского,  где
была и овировская анкета для выезда за рубеж.
     - Напишите все, что вы мне сейчас рассказали, не упуская  мелочей,  -
Кира взяла из стопки несколько листов бумаги. - У вас ручка есть?
     - Нет, - бледный, уставший, он чуть прикрыл дрожавшие веки...
     - Ну что ж, Кира Федоровна, поздравляю, - сказал Щерба.
     К моменту их беседы Кира успела внимательно ознакомиться с содержимым
пакета: старые счета, письма от заказчиков, от поставщиков,  приватные  от
каких-то приятелей.
     - Два дня назад  я  получил  письмо  из  Израиля  от  одного  давнего
знакомого, - сказал Щерба, протягивая ей конверт. Слева на  конверте  была
марка - желтая птичка с черными крылышками. Кира извлекла письмо. Написано
оно было на тетрадном листке в клеточку старческими шатающимися буквами:
     "Дорогой Михаил Михайлович! Получил  ваше  письмо.  Как  обрадовался,
представить не можете. Вот ведь, вспомнили старика! Что вам сказать?  Живу
я на пенсию, как сами понимаете. Квартира есть,  конечно,  не  сравнить  с
той, какая была - та была трехкомнатная, светлая, паркет. Тут  паркетом  и
не пахнет. Все бы ничего, если бы не жара, мучаюсь  при  моей  гипертонии.
Познакомился с местными ювелирами. Дело это тут поставлено солидно.  Какой
инструмент, аппаратура! А я всю жизнь калечил глаза, все делал кустарно.
     Теперь о Вашем вопросе про Кевина Шобба. Я знавал от многих людей еще
лет сорок назад про его  папашу,  Сэма  Шобба.  Это  был  очень  известный
ювелир, он начал свое дело еще в  тридцатые  годы,  а  к  концу  сороковых
развернулся вовсю. Набрал хороших мастеров, открыл несколько мастерских  и
магазинов. Умер он, кажется, году в сорок  девятом  или  пятидесятом,  все
перешло к его сыну Кевину. Этот работает  с  размахом,  держит  марку.  Но
имейте в виду на всякий случай: большой плут, гешефтмахер. Года два  назад
приезжал сюда, вынюхивал, сманивал солидных мастеров для какого-то  нового
дела, которое готовится развернуть. С ним будьте поосторожней. Вот и  все,
что могу сказать.
     Живу я здесь, как все мы эмигранты, кучкуемся, язык этот я никогда не
выучу. Дети выучили, слава Богу, работают. Я, как все старики здесь,  живу
прошлым. Мне ведь уже восемьдесят два, так что скоро  в  дорогу.  Еще  раз
спасибо за  письмо.  Передайте  привет  Арончику,  скажите  этому  старому
какеру, пусть работает, сколько сможет. Без  работы  тоска.  С  наилучшими
пожеланиями Ваш Лев Исаакович Канторович из Хайфы".
     - Ну что ж, это укладывается в то, что теперь знаю я, - сказала Кира,
дочитав письмо.
     - Что вы имеете в виду?
     Она положила  на  стол  Щербе  пакет  Диомиди,  развязала  тесьму  и,
порывшись в пакете, достала письмо, протянула Щербе.
     - Прочитайте.
     Щерба надел очки, висевшие у него на цепочке на груди, стал читать:
     "Глубокоуважаемый господин Диомиди! Пользуюсь оказией: из  отпуска  в
Америке возвращается  в  Россию  мой  добрый  знакомый,  сотрудник  нашего
посольства,  господин  Хьюз.  С  ним  и  передаю  это  письмо,  он  найдет
возможность доставить его  вам.  Поскольку  в  вашей  стране  послевоенная
разруха и голод, никому, разумеется, нет дела до ювелирных красот. Но было
бы преступно, если бы из-за этого мир перестал восхищаться вашим талантом.
Поэтому у меня к вам серьезное предложение: в ближайшее  время  в  Америку
совсем  возвращается  сотрудник  нашего  торгпредства  в  России  господин
Гренсон, он вам позвонит. С ним вы могли бы передать  для  меня  все  ваши
новые замыслы - эскизы, и, главное - ваши личные клейма.  Я  найду  лучших
ювелиров, и они исполнят все Ваши замыслы. С уважением Сэм Шобб. 29  марта
1949 года. Филадельфия".
     - Н-да, - отложил письмо Щерба. - Написано-то по-русски.
     - Кто-то, наверное, перевел Шоббу. Но  по  неизвестным  нам  причинам
Диомиди не воспользовался тогда этим предложением. Вот, - Кира извлекла из
пакета плотный конверт, из него штук десять  листков  ватмана  размером  с
открытку, разложила их перед Щербой. - Это и есть эскизы.
     На ватмановских листах  тончайшим  чертежным  пером  были  нарисованы
различные изделия, отдельные  фрагменты  их:  большая  брошь,  конфетница,
диадема, широкий браслет, солонка, лопаточка  для  торта,  сахарница.  Под
каждым  эскизом  указывался  материал:   "золото",   "чеканное   серебро",
"золото-черный жемчуг", "золото с эмалью"...
     - Красиво, - сказал Щерба.
     - А это и есть самое главное,  -  и  Кира  вынула  из  пакета  четыре
металлических столбика, похожих на зубильца. - Личные клейма Диомиди!
     Щерба вертел их в руках, покачивая головой, затем сказал:
     - Значит дело  отца  с  помощью  Гилевского  хотел  осуществить  сын,
господин Кевин Шобб?
     - Да. Делались бы новые вещи по оригинальным эскизам Диомиди, на  них
ставились бы подлинные клейма Диомиди.  Уж  мастеров  экстра-класса  Кевин
Шобб нашел бы! И никому никогда в голову не пришло бы, что  это  подделки.
Шобб являл бы  миру,  скажем,  одну-две  вещицы  раз  в  два-три  года.  И
объявлял, что это - находка из частных коллекций. Или что-то в этом роде.
     - Значит помешал этому Чаусов? - усмехнулся Щерба.
     - Чаусова интересовало лишь эпистолярное наследие. Об эскизах  и  тем
более клеймах он и не имел понятия.
     - Почему Гилевский согласился на это плутовство?
     - Думаю, не из меркантильных соображений. Может быть  страсть,  жажда
увидеть изделия в  натуре.  Во  всяком  случае  что-то  близкое  к  этому.
Одержимый человек...
     Другой  одержимый,  Чаусов,  сидел  в  это   время   в   следственном
изоляторе...