,
проживает по улице Саксаганского 12, квартира 4.
     Это  было  полдела,  даже  не  полдела,  а  четверть.   Теперь   надо
отлавливать участковых, получить от них какую-нибудь  информацию.  Хорошо,
если участковый добросовестный, толковый, а  не  какой-нибудь  бездельник,
ошивающийся в подсобках магазинов.
     Он принялся обзванивать  участковых.  Троих  поймал  на  месте,  двое
отсутствовали. На следующий день Джума  созвонился  и  с  этими  двумя.  В
сущности два дня Джума убил на встречи и беседы с  участковыми.  Результат
по пятибалльной системе можно было оценить в единицу.  Но  и  единица  для
Джумы была цифрой о чем-то говорящей, а  именно  о  том,  что,  по  словам
участковых, интересовавшие Джуму люди были обыкновенными гражданами,  одни
приветливо-словоохотливы с соседями,  другие  вежливо-сдержанные,  никаких
жалоб со стороны соседей, ни пьянок, ни драк,  ни  частых  шумных  сборищ.
Может и не ангелы, но никому не досаждают.  Джума  понимал,  что  подобная
информация, наверное, разочарует Паскалову, но не станет  же  он  городить
небылицы. Как есть, так и есть, дальше пусть копает сама...


     В дверь постучали.
     - Войдите, - сказала Кира.
     На пороге возникла  высокая  женщина,  крупная,  но  ее  нельзя  было
назвать  полной,  все  выглядело  пропорционально  росту,   лишь   немного
обозначился второй подбородок; лицо смуглое, черный разлет больших  бровей
над красивыми темно-карими глазами, большой рот, четко очерченные  губы  с
едва заметным темным пушком по краям, открытый чистый лоб, смоляные волосы
туго оттянуты к затылку. Одним словом, женщина броская.
     - Я Долматова, - спокойно сказала она. - Вызывали?
     - Заходите, садитесь, Людмила Леонидовна, - предложила Кира.
     Долматова села. Дорогую кожаную сумку, большую,  под  стать  хозяйке,
поставила у ног.
     - Я веду дело по убийству Гилевского, - сказала Кира. -  Естественно,
хочу познакомиться с ближайшим его окружением.
     Долматова посмотрела на нее так, словно удивилась:  такая  молодая  и
вроде неприметная женщина, а занимается убийством, и спросила:
     - Чем я могу быть полезна?
     - Пока не знаю, - улыбнулась Паскалова.
     - Кто же его убил и за что?
     - Этого тоже еще не знаем.
     - Но хоть какие-то подозрения у вас есть?
     - Выясним, - неопределенно ответила  Кира.  Ей  не  понравился  напор
Долматовой, словно перехватывавший инициативу. - Поэтому хочу поговорить с
вами, - и  не  делая  паузы,  удерживая  нить  разговора  в  своих  руках,
продолжила: - Как давно вы знали Гилевского?
     Долматова бросила взгляд на Кирину зажигалку "Клиппер",  лежавшую  на
столе, спросила:
     - Вы курите? Разрешите мне закурить?
     - Курите. - Кира протянула ей сигареты и зажигалку.
     Когда Долматова вытаскивала сигарету из пачки, Кира  отметила:  узкая
ладонь,   тоненькие,   изящные,   ухоженные   пальцы   как-то   не   очень
соответствовали крупной фигуре Долматовой. Закурив, Долматова сказала:
     - Мы были  знакомы  с  тех  пор,  как  я  пришла  работать  в  музей.
Пятнадцать лет.
     - А кем вы работаете, Людмила Леонидовна?
     - Заведую отделом иудаики.
     - Вы хорошо знали Гилевского?
     - Естественно. Пятнадцать лет достаточный срок.
     - Что бы вы могли сказать о нем?
     - Прекрасный человек. Настоящий  специалист,  таких  знатоков  своего
дела немного.
     - По роду  службы  вы  часто  бывали  в  отделе  фондов,  которым  он
руководил?
     - По мере надобности.
     - Беспрепятственно с его стороны?
     - Какие же могут быть препятствия, если этого требует работа?
     - А каковы у него были взаимоотношения с другими сотрудниками?
     - Вы полагаете, что я исключение?
     - Не полагаю, а предполагаю.
     - На каком же основании?
     - Ваши отношения с ним ограничивались лишь совместной работой в одном
учреждении? Простите, если вопрос покажется вам бестактным, но все, чем  я
занимаюсь, - это только, кто и за  что  убил  Гилевского,  ни  больше,  ни
меньше.
     - Можно сказать, ограничивались, хотя досужих вымыслов хватало.
     - Вы замужем, Людмила Леонидовна?
     - Нет. Но этого хватало для сплетен.
     - Возможно, не только этого.
     - Что вы имеете в виду? - Долматова осанисто выпрямила спину и шею.
     - К этому мы еще вернемся, - сказала Кира. - У него были враги?
     -  Естественно,  как  и  у  всякого  человека,  который   не   терпит
бездельников и бездарей.
     - Кто же конкретно, и на какой почве он враждовал?
     - В каждом случае кто-нибудь  конкретно.  Все-таки  он  проработал  в
музее свыше сорока лет, а за это время всякие стычки бывали.
     - И все-таки, может был кто-то, с кем у  Гилевского  была  постоянная
вражда?
     - Нет. Он был незлопамятен.
     - Может не он, а кто-то был злопамятен?
     - Обычно это не афишируют.
     - Ну хорошо, - Кира поняла, что Долматова  почему-то  хочет  обойтись
без фамилий. - Вы бывали у него дома?
     - Редко. Что вы имеете в виду?
     - Разве характер ваших добрых отношений исключал ваши визиты к нему и
его - к вам?
     - Давайте без обиняков, - резко сказала Долматова.
     - Если вам угодно.  Вы  знаете,  что  есть  завещание,  по  нему  все
завещано вам?
     - Нет, не знала, - смуглое лицо Долматовой  пошло  красными  пятнами,
лоб завлажнел, она наклонилась, чтоб взять из сумки платок.
     "Тут ты по-моему лжешь, - подумала Кира. - Ты  не  родственница  ему,
подобные завещания оставляют не случайно. Старик, наверное, был влюблен. И
ты разогревала его  своим  пышным  телом.  Тут  платонической  любви  было
недостаточно".
     - Вот я и объявила вам:  вы  наследница  всего  его  имущества.  Даже
приватизированной квартиры. А у вас большая квартира?
     - Однокомнатная.
     - Людмила Леонидовна, как женщина женщине, скажите вы были  близки  с
Гилевским? - Кира не хотела упустить момент ее растерянности.
     - Да. Вас это удивляет? Разница в возрасте: мне тридцать девять,  ему
шестьдесят девять.
     -  Нет,  почему  же,  такое  случается.  Обаяние,   опыт,   интеллект
Гилевского - сильное оружие. Он был обаятельный человек?
     - Для меня да.
     - Так вы знали о завещании?
     - Знала.
     - Как он объявил вам об этом?
     - Просто. Сказал: "Я завещаю все тебе".
     - А вы?
     - Сперва растерялась.
     - Вы кого-нибудь подозреваете в его убийстве?
     - Нет, - она отвела взгляд, и Кира интуитивно  почувствовала,  что  и
это ложь, но не могла  понять  -  зачем  она  лжет,  что-то  в  этом  было
противоестественное, скрытое, тайное. Если убит любимый человек, нормально
было бы назвать того, кого подозреваешь.
     - Давайте договоримся так. Делом этим занимаюсь не  только  я,  но  и
люди поопытней  моего.  Докопаемся,  уверяю  вас.  Поэтому  вы  на  досуге
подумайте о том, что вы мне по каким-то причинам не сказали, утаили,  чтоб
потом вы не чувствовали себя неловко и, скажем, неблагодарно по  отношению
к убитому. Вы поняли меня, Людмила Леонидовна?
     - Надеюсь, поняла. Я могу идти?
     - Разумеется.
     - До свидания.
     - Всего доброго...


     Всех пятерых Кира вызвала на один день на разное время, чтоб  они  не
встретились друг с другом в прокуратуре.
     Следующим был художник-реставратор Давид Манукян - невысокий  плотный
чернявый человек, в джинсах и в хорошей джинсовой  рубашке  с  закатанными
рукавами, из которых высовывались волосатые руки с сильными кистями...
     - Давид Ованесович, в связи с  убийством  Гилевского  у  меня  к  вам
несколько вопросов.
     - Задавайте, - он пожал плечами.
     - Вы знали Гилевского?
     - Знал визуально, но знаком не был.
     - Вы коллекционер?
     - В первую очередь я художник-реставратор.
     - Картин, икон?
     - Нет, витражей. Я не только реставрирую, но и делаю витражи.
     - Неужели на это есть спрос?
     - Представьте себе. Ремонтируются старые церкви и костелы, в  которых
семьдесят лет были склады. Многие прекрасные витражи искалечены,  строятся
новые церкви. Так что нужда во мне есть, - он улыбнулся.
     - А что вы коллекционируете?
     - Офорты. На библейскую тему.
     - В отделе, где работал Гилевский,  было  что-нибудь,  что  могло  бы
интересовать таких собирателей старины, как вы?
     - Естественно. Там богатые фонды, многое  в  запасниках,  никогда  не
выставлялось. Но доступа туда не было.
     - Почему?
     - Гилевский, как я наслышан, был цербер.
     - А где вы  были?..  -  она  назвала  день  и  приблизительное  время
убийства Гилевского.
     - Я вас понял, - снова улыбнулся он, на какое-то мгновение задумался,
затем сказал: - У меня небольшая мастерская, четыре помощника. В этот день
и в это время у меня как раз  был  священник,  отец  Даниил  из  церкви  в
Васильковичах. Церковь новая, только построили. Нужны витражи. Он  приехал
заказывать, поговорить о цене. Все это вы легко проверите.
     - У вас нет  каких-нибудь  личных  соображений  о  мотивах  убийства,
может, они сложились из ваших разговоров с другими собирателями старины?
     - Знаете, я  от  музея  очень  далек.  Услышал,  что  убили  старика,
посожалел, разумеется, и забыл. Есть свои заботы  и  своя  работа.  Так  и
другие реагировали, кто не был с ним знаком, а лишь понаслышке.
     - Собирательство тоже подвержено моде. Что сейчас особенно в моде?
     -  Мода  бывает  у  дилетантов.  Профессионалы  не   изменяют   своим
привязанностям.
     - Вы хотите сказать, что искать нам надо среди дилетантов?
     - Искать надо всюду, - нахмурился он. - На все есть нынче цена, кроме
человеческой жизни. Вы бывали в Ереване, в Матенодаране?
     - Нет, только слышала.
     - Там бы вы поняли, почему уходя оттуда, люди думают не о том, как бы
заиметь что-нибудь из увиденного, а о том,  что  можно  принести  туда  из
дому, что достойно быть сохраненным на века, - он посмотрел на  нее  почти
черными умными глазами и вдруг сказал: - Нет, я не убивал Гилевского.
     - Я вас не подозреваю, - сказала Кира.
     - Напрасно. Сегодня надо подозревать всех  и  всякого,  время  такое,
дикое. Приходите посмотреть мои витражи и коллекцию офортов,  я  храню  ее
открыто в мастерской.
     - Чтобы понять, почему вы не могли убить? - улыбнулась Кира.
     - И для этого тоже...
     "Каждый будет приводить доводы, почему не смог бы убить. Но кто-то же
убил, - с грустью подумала Кира, когда Манукян ушел. - А не вожусь ли я  с
ними зря. Может убийца из другого мира?"
     Она понимала, что ей предстоит всем им задавать почти одни  и  те  же
вопросы. Опыт сотен следователей на протяжении десятилетий выработал много
стереотипов, без которых было не обойтись.  Кто-то  когда-нибудь  и  после
нее,  Киры  Паскаловой,  будет  задавать  те  же  вопросы,  но  в   других
обстоятельствах, однако следуя  стереотипам  взаимоотношений  и  поведению
допрашивающего и допрашиваемого...
     На предложение "садитесь", Жадан сострил:
     - Уже? Но мне еще не ясно, за что, - невысокий, худощавый, юркий,  он
хохотнул, отодвинул от стола стул, уселся, откинулся на  спинку,  скрестил
руки на груди. Из-под натянувшегося рукава проглянула татуировка:  сфинкс.
Он поймал взгляд Киры и сказал: - Грехи отрочества, но исполнено  неплохо,
- чуть повыше приподнял рукав, демонстрируя татуировку. - Не правда ли?
     Кире он не понравился: то ли бравада, то ли хамоватый,  не  понимает,
куда и зачем пришел.
     - Это меня мало занимает, - резко  сказала  она.  -  Коснемся  другой
темы.
     - Убийства Гилевского?
     - Вы догадливы, Святослав Юрьевич.
     - Получив ваше приглашение,  я  не  долго  ломал  голову,  чтобы  это
значило. Итак, "их бин ганц ор", т.е. "я весь внимание".
     - Это хорошо, - ухмыльнулась Кира. - Как давно вы знали Гилевского?
     - Лет восемнадцать, с момента моего прихода в музей.
     - Гилевский и тогда уже был в зените славы?
     - Еще как! Я  поклонялся  его  тени.  Непререкаемый  авторитет!  Надо
заметить - справедливо.  Поколение  таких,  как  он,  уже  почти  вымерло:
интеллигентны, образованны!
     - Что из себя представляет музей?
     - Богатейший. И наука там на  уровне.  А  фонды!  Когда-то  это  были
спецфонды. За ними приглядывало  КГБ.  Входить  туда  простым  смертным  -
ни-ни! Потом исчезло КГБ. Фонды вроде открыли. Но в жизни,  как  известно,
круговорот не только воды в природе. Место  КГБ  занял  Гилевский,  не  по
должности, по призванию. К середине восьмидесятых музей стал  неуправляем,
было принято решение разделить его: на музей этнографии и  художественного
промысла и Фонд имени Драгоманова. Он по сути  тоже  музей,  но  со  своей
картинной галереей, со своими фондами и отделом рукописей,  с  библиотекой
редкой книги.
     - Почему вы перешли из музея в Фонд?
     - Когда произошел раздел, одни ушли добровольно в Фонд, других "ушли"
по желанию администрации.
     - А вы?
     - Я добровольно. Поскольку я еще и преподаю в институте декоративного
и прикладного искусства, специфика моей работы ближе к специфике Фонда.
     - Гилевский участвовал в этих кадровых перестановках?
     - Надо полагать,  с  ним,  как  с  мастодонтом,  советовались.  Самое
смешное, что при всех сменявшихся директорах музея в  сущности  директором
всегда являлся он, он умел подмять под себя всех.
     - А были ли люди недовольные, что их перевели из музея в Фонд?
     - Немало. Но к нынешнему времени одни умерли за эти годы, другие ушли
на пенсию, третьи смирились и хорошо обустроились, привыкли в Фонде.
     - Какие у вас были взаимоотношения с Гилевским?
     - И прежде, и теперь - никакие. "Здравствуйте, Модест Станиславович".
В ответ - кивок. И каждый - в свою сторону.
     - А вы бывали у него в отделе рукописных фондов и запасниках?
     - За все время может быть три-четыре  раза.  А  потом  махнул  рукой,
понимая, что это зряшные мечты.
     - А хотелось?
     - Прежде да, теперь нет. Успокоился, обленился искать.
     - Вы, я знаю, коллекционер, хобби так сказать?
     - Не совсем хобби. Точнее - профессиональна страсть: обожаю старинную
бронзу. Я и курс читаю "Эстетика бронзового литья, история и техника".
     - Вы знакомы с Долматовой?
     - Конечно. Работали вместе в музее. Она и сейчас там.
     - Что вы можете сказать о ее взаимоотношениях с Гилевским?
     - Очень нежные, - он усмехнулся.
     - А разница в возрасте?
     - Любовь... ее порывы, как заметил поэт, благотворны. В данном случае
безусловно.
     - Благотворны для кого?
     -  Для  Людочки  Долматовой.  Сделала  кандидатскую  под   патронажем
Гилевского. Думаю, в убийцы она не подходит. Ради  чего?  Рубить  сук,  на
котором сидишь, хоть этот сук уже и усыхает, гнется.
     - А кто по-вашему подходит?
     - Любой, кто имел долгое время дело с Гилевским.
     - А вы?
     Он засмеялся.
     - А у меня алиби. В день и час убийства я был на  выставке  старинной
мебели в историческом музее. Вместе с коллегой Алексеем Ильичом Чаусовым.
     - Откуда вы знаете день и час?
     - Слух в наших замкнутых кругах расходится быстро.
     - Значит, Чаусов может подтвердить, что вы вместе были на выставке  в
это время и в этот день? Никого из знакомых там не встречали?
     - Надеюсь, подтвердит. А знакомых - не встретили никого.
     - Что ж, мы мило побеседовали. На  сегодня  хватит,  -  сухо  сказала
Кира.
     - А что, еще может быть продолжение? - усмехнулся Жадан.
     - Все еще может быть...
     Когда он  ушел,  Кира  перевела  дух,  почувствовав,  что  устала  от
разговора с Жаданом. Не понравился он ей наигранной  легкостью,  желанием,
как ей показалось, произвести впечатление. Только не могла понять,  какое.
Она посмотрела на часы, было около часа. Кира решила сходить в кафе  рядом
с прокуратурой, перекусить и немного отдохнуть.
     Кафе было небольшое, все столики заняты -  обеденное  время.  У  окна
увидела  столик,  за  которым  сидели  три  девушки  в  одинаковых   синих
халатиках, видимо, продавщицы из ближайшего магазина.  Одно  место  у  них
было свободным. Они о чем-то весело разговаривали.
     - Разрешите? - подошла Кира. - У вас не занято?
     - Нет, садитесь.
     Она взяла себе  сосиски  с  гарниром  и  чашку  кофе.  Ела  медленно,
погруженная в свои размышления. "Почему, - думала Кира,  -  Долматова  так
упорно избегала назвать кого-то, кого подозревала в  убийстве  Гилевского?
Ведь не могла не знать о взаимоотношениях Гилевского с разными людьми.  Не
мог не существовать человек, на которого Долматова про себя  не  указывала
бы перстом: "Он".  Может  быть  потому,  что  таких  было  много,  она  не
осмелилась перечислить их, чтобы не дать таким образом  понять  Кире,  что
Гилевский был  далеко  не  ангелом:  кто-то  его  не  любил,  кто-то  даже
ненавидел? И их, этих "кто-то"  было  множество:  и  нынешних  сотрудников
музея, и тех, кто уволился, и тех, кто перешел не по  своей  воле  в  Фонд
имени Драгоманова..."


     Между тем Скорик заканчивал допрос бортмеханика Лаптева.
     - Вы продолжаете загонять себя в угол, - сказал Скорик,  -  отрицаете
очевидное, городите ложь на ложь. А что потом будет, в суде? Судья ведь не
дурак, он поймет на этот раз, что  вы  лжете.  Я  предоставлю  достаточное
количество противоречий между тем, что вы говорите, и  тем,  что  было  на
самом деле. Вот еще одно: вы утверждаете, что, расставшись с Олей, поехали
из Рубежного в авиаотряд, где вас видела диспетчер  Катунина.  Я  допросил
ее. Она действительно вас видела. Но не в тот день, а на следующий.
     - Она могла ошибиться. Перепутать один день  очень  легко.  Тут  ведь
разница не в десять дней, не в неделю, - сказал Лаптев.
     - Нет, Катунина не ошиблась: в день, когда вы убили Олю, Катунина  не
дежурила. Я проверил по графику дежурств.
     Лаптев снова умолк.
     - Как я догадываюсь, сидя в камере, вы хорошо подытожили наши с  вами
беседы, и точно уже знаете, где я вас припер. Повторяю: в суде вам зададут
те же вопросы.
     - Я должен посоветоваться со своим адвокатом.
     - Это ваше право. Постарайтесь, чтоб к следующей нашей встрече мы  не
топтались на месте. А я приготовлю для вас  еще  пару  сюрпризов.  Скажем,
тракториста, который в тот день был в поле и видел, как из лесополосы, где
потом нашли Олю, по грунтовой дороге в сторону  шоссе  направлялся  желтый
"жигуленок". У вас ведь желтая "пятерка"?
     Лаптев молчал.
     - Ну хорошо. Вы сказали, что  должны  были  потом  идти  с  приятелем
Пестеревым  в  бильярдную,  но  Пестерев,  сославшись  на  срочное   дело,
отказался. Так?
     - Так.
     - Он подтвердит, что в этот день вы должны были идти в  бильярдную  и
что действительно какое-то дело помешало ему?
     - Подтвердит.
     - А какое срочное дело он назвал вам? Ведь естественно полагать,  что
вы задали такой вопрос.
     - Его вызывал родственник.
     - Какой родственник?
     - Дальний. Единственный у Пестерева. Он хвастался  им.  Тот  какой-то
известный профессор. Билевский, кажется. Точно не помню. Кажется, работает
в каком-то музее.
     - Может быть, Гилевский? - Скорик от неожиданности прикусил губу.
     - Может и так. Не помню.
     - После этого вы виделись с Пестеревым?
     - Нет. Я уже сидел в СИЗо.
     Скорик начал складывать бумаги в кейс.
     - Значит,  до  следующего  раза,  Лаптев,  -   сказал   он,   вызывая
конвоира...


     Алексей Ильич Чаусов  сидел  в  коридоре  напротив  двери  в  кабинет
Паскаловой. Он пришел минут за десять до  конца  перерыва.  Раздался  стук
каблучков, из-за поворота,  где  был  лифт,  вышла  молодая  женщина.  Она
остановилась у двери, на которой висела табличка: "Паскалова К.Ф.,  Скорик
В.Б." и, отпирая их, спросила Чаусова:
     - Вы к кому?
     - К следователю Паскаловой вызван.
     - Это я. Вы Чаусов?
     - Он самый.
     - Входите. Садитесь, - она поставила сумочку в угол, глянула сбоку на
суживающегося  Чаусова.  Высок,  очень  худ,  с  нервным   лицом,   хорошо
под