ладке  наискосок  написано,  как  поняла
Кира, рукой Чаусова:  "Как  видим,  никаких  сомнений  в  том,  что  пакет
хранится  в  рукописных  фондах   музея!   Sic:   это   издание   Самарина
прижизненное, 1957 г.".
     Кира взялась за следующий том той же книги, но  переизданной  в  1959
году. Опять предисловие Гилевского, и на той  самой  странице  подчеркнуты
Чаусовым те  же  строки,  а  на  закладке  написано:  "Никаких  изменений.
Осторожен, ибо издано еще при жизни Самарина".
     Третье  издание  книги,  осуществленное  в  1970-м  году,  ничем   не
отличалось от предыдущих. То  же  предисловие  Гилевского.  Но  из  текста
Самарина исчезла фраза  "...когда  будет  вскрыт  пакет  с  его  бумагами,
хранящийся в музее этнографии и художественного промысла". А  на  закладке
Чаусовым написано: "Почему изъята эта  фраза?  Не  потому  ли,  что  книга
переиздана уже после смерти Самарина, и не потому ли, что редактор ее  уже
сам Гилевский?! Хозяин-барин".
     Посмотрев выходные данные двух предыдущих изданий,  Кира  обнаружила,
что редактором их была некая А.Школьник. В третьем же, посмертном  издании
фамилия  Школьник  исчезла,  вместо  нее  напечатано:  "Редактор  и  автор
предисловия профессор М.Гилевский".
     "Пожалуй, подозрения  Чаусова  логически  состоятельны",  -  подумала
Кира,  пытаясь  понять,  почему  вокруг  пакета  столько  тумана,   вообще
умолчания.  С  умолчанием  она  столкнулась,  читая   брошюру   Гилевского
"Сравнительное исследование". Написана она была с  блеском,  увлекательно.
Однако ни слова о пакете. Это показалось  Кире  противоестественным.  Если
пакет хранился в музее, Гилевский не преминул бы упомянуть об  этом,  если
нет - тоже должен был сказать, мол, пакета в музее,  увы,  нет.  А  так  -
умолчание, словно нет предмета разговора. И это самое подозрительное,  ибо
Гилевский знал, какая возня шла вокруг пакета, он не мог  не  использовать
любую возможность, дабы еще раз подтвердить свою позицию: пакета  в  музее
нет.
     Книга О. Чаусова "Место Диомиди в  русском  ювелирном  деле"  была  в
сущности  панегириком,  хотя  и  не  без  успеха  автор  обосновывал  свое
апологетическое отношение к выдающемуся ювелиру. Видимо,  Чаусов  проделал
большую работу, составив список адресов (частные коллекции и  музеи),  где
хранились изделия Диомиди. Пользу от  чтения  этой  небольшой  книги  Кира
извлекла одну:  убедилась,  что  Чаусов  искренне  помешан  на  Диомиди  и
является прекрасным знатоком его творчества. Этим, возможно, и объясняется
его ревнивое отношение к Гилевскому, как к союзнику-сопернику...
     С большим интересом прочитала она брошюру американца Дж.  Бэррона  "К
истории ювелирного дела". Здесь выловила любопытную  деталь  -  цитату  из
письма Сэма Шобба к  Диомиди:  "Вы  правы,  с  оказией  передавать  письма
безопасней и надежней. Я совершенно не согласен с Вами, что Ваши эскизы  -
мертворожденные  дети.  Уверен,  придет  время  и   появится   возможность
воплотить эти эскизы в материал. Я об  этом  думаю..."  Письмо  датировано
августом 1947 года. Об этом письме,  как  поняла  Кира,  видимо,  не  знал
никто, иначе его бы уже расцитировали десятки раз, тот же Чаусов, хотя  бы
для того, чтобы подтвердить, что Диомиди не прекращал работу даже в  самое
трудное для него время, создавая эскизы для своих будущих изделий. Похоже,
из отечественных источников взять эту цитату американец не мог.  Каким  же
образом кусок этого письма или все письмо Сэма Шобба к  Диомиди  попало  к
американскому автору? "Надо будет спросить у Чаусова", - подумала Кира...
     Она просидела над книгами почти до полуночи. Устала,  но  не  жалела:
теперь, если не все,  то  многое  узнала.  А  главное  -  возникло  немало
противоречивых вопросов, требовавших  прояснения,  и  она  поняла,  что  с
Чаусовым встретиться еще раз надо...
     Мужа, заснувшего на  узеньком  диванчике,  будить  не  стала.  Просто
принесла ему с их двуспальной кровати его подушку, затолкала  под  голову,
он даже не шевельнулся. Кира вошла в спальню, разделась, нырнула под плед,
вдетый в пододеяльник и, заложив руки за голову, закрыла  глаза.  С  улицы
светил фонарь, она забыла задернуть штору, но вставать уже не было мочи...



                                    9

     - А не теряете ли вы зря время,  увлекшись  историями  с  Диомиди?  -
спросил Щерба, выслушав Паскалову. - Нам ведь нужен убийца.
     - Не знаю, возможно и теряю. Но в этом я смогу убедиться, лишь сверив
все даты. Для этого мне придется еще раз встретиться с Чаусовым, - сказала
Кира.
     -  У  вас  объявился  еще  один  персонаж  -  Пестерев,   родственник
Гилевского, - буркнул Щерба.
     - Я и им занимаюсь. Я дала поручение Агрбе.
     В это время зазвонил телефон. Щерба снял трубку:
     - Слушаю... Да... Это я... Очень  приятно...  Думаю,  понадобитесь...
Нет, следователь Паскалова Кира Федоровна... А она как раз рядом со  мной,
договаривайтесь, передаю ей трубку. И уже придвигая телефон к Кире: -  Это
директор музея. Ласкин Матвей Данилович.
     - Здравствуйте, Матвей Данилович. Хорошо, что вы позвонили. Когда  мы
могли бы встретиться? Договорились. Значит, в двенадцать я буду у  вас,  -
она положила трубку, встала.
     - В добрый час, - сказал Щерба, отпуская ее.
     - Посмотрим. - Кира вышла.
     Дверь ее кабинета была заперта, Скорик куда-то уехал, и перед  дверью
топтался Агрба.
     - Давно ждете, Джума? Извините, у Щербы была, - сказала она,  отпирая
дверь.
     - Минут десять. Ничего,  -  он  прошел  вслед  за  нею  в  кабинет  и
усаживаясь, сказал: - Послезавтра возвращается Пестерев.
     - Откуда вы знаете?
     - Профессию такую избрал, Кира Федоровна.
     - Допрашивать его будет Скорик.
     - А вы?
     - Буду присутствовать.
     -  Понятно,   -   усмехнулся   Агрба.   -   Ну,   а   как   остальные
коллекционеры-искусствоведы из моего списка?
     - Люди, как люди. Разные. Как мы  с  вами.  Но  ничего  такого...  не
почувствовала.  Разве  что  не  очень  лестно  отзывались   о   Гилевском:
деспотичен, как я поняла, своеволен. Но это не их порок, а скорее его... И
еще одно: кто-то из них врет с алиби. Но это я  проверю.  Тут  ложь  может
быть и чисто бытовая... Да, вернулся с курсов  директор  музея  Ласкин.  В
двенадцать я с ним встречаюсь. Хотите пойти?
     - Нет, много своей работы. Жду Войцеховского, он  куда-то  укатил,  у
нас с ним тут закавыка по одному крупному  хозяйственному  делу,  -  Джума
поднялся. - Я отыскал ему важного свидетеля.
     - Вот бы и мне вы такой подарок сделали, - улыбнулась Кира.
     - Стараюсь. Ничего, и нам с вами пофартит. Вы ведь еще не в тупике.
     К двенадцати Кира поехала в музей на встречу с Ласкиным.


     Молоденькая секретарша - крашеная блондинка в пышной блузке  и  синей
короткой юбке, -  встретила  Киру  у  входа  возле  дежурки,  проводила  в
приемную и тут же пошла докладывать, вернулась сразу же:
     -  Матвей  Данилович  ждет  вас,  проходите,  -  она  с   откровенным
любопытством разглядывала Киру, хотя однажды уже видела ее.
     Ласкин действительно ждал ее: стоял за столом - невысокий, тучный,  с
копной седых волос, хотя лицо выглядело моложавым.  Он  растерян,  видимо,
как поняла Кира,  ожидал,  что  следователем  окажется  женщина  постарше,
посолидней, с суровым лицом и узкими сердитыми губами.
     - Кира Федоровна?
     Она кивнула.
     - Садитесь, очень рад.
     - Какая вам от моего визита радость? Одни хлопоты, - сказала Кира.
     - Что поделать! - воскликнул он высоким голосом. - Ужас! Какой  ужас!
Я на похороны не успел. Меня, слава Богу, на  неделю  раньше  отпустили  в
связи со случившимся... Что вы думаете по поводу всего этого?
     - Меня интересует, что вы думаете, Матвей Данилович?
     - Ума не приложу! Кто, за что?!
     - Вот именно: кто и за что?.. Какие у вас были с ним отношения?
     - Взаимоуважительные, - Ласкин опять  утер  лоб.  -  Но  оба  держали
дистанцию:  он,  чтобы  подчеркнуть  свое  место,  свой  авторитет,   свою
независимость, я - чтобы очертить круг своих неприкасаемых полномочий.  Но
это не мешало нам при общении.
     - Вы часто общались?
     - Нет. У него была своя сфера, у меня - своя. Да и нужда, признаться,
возникала редко. Я целиком, как и мои предшественники,  доверял  ему.  Так
повелось. Я не стал нарушать это, дабы не создавать конфликтную ситуацию.
     - А как он был с коллективом?
     - Тут сложнее.  Никак.  Он  был  самостоятельной  планетой  со  своей
орбитой.   Все    остальные    -    другая    планета.    Их    гравитации
взаимоотталкивались.
     -  Слишком  научно,   но   понятно:   он   к   коллективу   относился
снисходительно,  коллектив  к  нему  -  настороженно-враждебно.  Я   точно
определила?
     - Пожалуй, если все упростить. Он был человеком деспотичным.  Но  это
не значит, что его надо было убивать.
     -  Разумеется...  Так  что  искать  кого-либо  одного,  кто  во  всем
коллективе был его единственным врагом, сложно?
     - Вероятно, так.
     - Как часто вы бывали в его кабинете, в отделе рукописей, спецфонде?
     - Бывал, но не часто.  Видите  ли,  в  этом  не  было  необходимости.
Во-первых, я доверял ему. Все-таки он проработал  там  свыше  сорока  лет.
Кроме того был еще один нюанс,  инерция  так  сказать,  это  во-вторых.  И
заключалась  она  в  том,  что  при  Советской  власти  и  в  первые  годы
перестройки для спецхрана был особый режим, осуществлялся он КГБ. К  этому
все привыкли за десятилетия. Потом это  перешло  в  инерцию,  своеобразную
роль КГБ взял на себя Гилевский.
     - Он никогда не изъявлял желания уйти на пенсию?
     - Одно время заговаривал об этом со мной. Я не  собирался  отправлять
его на пенсию. Затем разговоры  эти  вдруг  прекратились.  Потом  возникли
опять.
     - Когда?
     - С момента приближения 100-летия со дня рождения Диомиди и истечения
срока запрета вскрывать пакет с личными бумагами Диомиди.
     - Да, но пакет этот как бы не существует?
     - И тем не менее. Дата-то существует.
     - А вы заглядывали в сейф, где он хранился?
     - Естественно. Открывал сейф вместе с Гилевским. У него свой ключ,  у
меня свой, открыть сейф можно только  одновременно  двумя  ключами.  Когда
открыли, все драгоценности,  числящиеся  по  описи,  оказались  на  месте.
Пакета же не было.
     - Вы бывали дома у Гилевского?
     - Никогда.
     - Там много ценных вещей: фарфор, иконы, портреты.
     - Это все собрано им. Я понял вас. Гилевский никогда не  позволил  бы
себе даже спичку унести из музея домой.
     - А на стороне, скажем, из числа  людей,  прежде  работавших  тут,  а
затем перешедших в Фонд имени Драгоманова, у него не было врагов?
     - Возможно, были. Но враг не объявит, что он враг. Тем более объявить
себя врагом Гилевского, это выглядело бы  и  нелепым  и  в  какой-то  мере
опасным.
     - Матвей Данилович, а кто-нибудь незаметно мог пройти в  музей  около
пяти вечера и позже?
     - Разве что в толпе. Но, увы, толп у нас не бывает. Много посетителей
только в школьные каникулы. Появляется народ в субботу, в воскресенье. А в
будние дни пустовато, человек двадцать пять-тридцать за день. Людям  нынче
не до музеев. Бесплатно лишь для членов Союза  художников.  А  так  каждый
покупает билет.  При  входе  указатели,  где  начинаются  экспозиции,  как
расположены. В служебные помещения пройти постороннему почти невозможно  -
дежурная остановит.
     - Что ж, Матвей Данилович, кое-что вы мне  прояснили.  Возможно,  нам
еще придется встретиться...
     Он любезно проводил ее до самого холла внизу,  где  знакомая  уже  ей
дежурная Настасья Фоминична поднялась со стула при виде начальства  и  его
важной, как она посчитала, гостьи...
     По дороге она думала о  том,  что  Щерба,  возможно,  не  одобрит  ее
пространных  рассуждений,  ухмыльнется,  скажет:  "Кира  Федоровна,   ваши
размышления, конечно, изысканы, но для нас они, как скольжение но  наждаку
- слишком большое трение, а, значит, и торможение. А у нас нет времени  на
изящные построения. Версия всегда проста, их существует не  так  много.  В
какую-нибудь из них укладывается и ваш случай. Жизнеописание же Диомиди  -
река, где вы можете утонуть". Но не было у  Киры  версии,  она  ее  только
искала, она не считала себя, разумеется, мудрее и опытнее Щербы, но иногда
думала,  что  может  быть  слишком  большой   опыт   своими   стереотипами
зашоривает, а у менее опытного взгляд свежее. И потому после  разговора  с
директором музея она упрямо вывела для себя формулу: возможно, убийца  был
чем-то спровоцирован самим Гилевским, что-то такое  Гилевский  должен  был
совершить, чтоб довести потенциального убийцу до реального исполнения либо
задуманного, либо возникшего спонтанно намерения...



                                    10

     "Итак, - думала Кира, - Пестерева Джума нашел и выяснил, что в отпуск
Пестерев ушел за две недели до убийства  Гилевского,  а  вот  когда  уехал
путешествовать на байдарке, это еще надо уточнить, день ухода в  отпуск  и
день отъезда могут и не совпадать". Она сидела за столом напротив Скорика,
тот листал дело Лаптева, что-то сверял и делал какие-то  выписки,  видимо,
готовился писать обвинительное заключение. Но оба ждали вызванного  Вадима
Никитича Пестерева.
     Оказался  он   человеком   маленького   росточка,   даже   тщедушным,
узкокостным, но жилистым. Кира сразу  заметила,  что  он  прихрамывает  на
правую ногу, на которой был ортопедический ботинок. На вид  было  ему  лет
тридцать пять-тридцать восемь.
     - Вадим Никитич? - поднял голову от бумаг Скорик.
     - Я.
     - Садитесь. У меня к вам несколько вопросов. Вы хорошо знали Лаптева?
     - Знал. Мы вместе когда-то работали.
     - Где?
     - Я ведь тоже в аэропорту работал. В отделе перевозок.
     - А почему ушли оттуда?
     - Так. Случилась маленькая неприятность, пришлось.
     - Влип ваш Лаптев.
     - Знаю. Дурак. Что ж теперь будет?
     - Это уж суд решит. Вы с ним часто на бильярде играли?
     - Случалось.
     - А почему в тот день вы отказались?
     - У меня срочная встреча получалась, неожиданно.
     - С кем?
     - С моим родственником.
     - Не с Гилевским ли?
     - С ним.
     Кира встала из-за стола, подошла сбоку, спросила:
     - Какое у вас родство с Гилевским?
     - Он троюродный брат моей покойной матери.
     - А еще родственники у него есть? - спросил Скорик.
     - Нет, я единственный.
     - Когда вы видели его в последний раз?
     - В апреле.
     - А когда узнали, что он убит?
     - Только сейчас, когда вернулся. Я ведь даже и на похоронах не был.
     - От кого узнали? - спросил Скорик.
     - Я выписываю местную газету из-за телепрограммы. За  то  время,  что
отсутствовал,  мне  на  почте  сохранили  несколько  штук.  Вечером  я  их
просматривал и некролог увидел.
     - Как получилось, что Гилевский назначил вам встречу?
     - Однажды мы  столкнулись  на  улице.  Он  сказал,  что  я  ему  могу
понадобиться, попросил телефон. У меня только служебный, домашнего нет.  Я
ему дал. Вот он и позвонил, сказал, что хочет со мной поговорить.
     - И вы встретились? - спросила Кира.
     - Да.
     - Какого числа?
     - Я ж говорю: в апреле, числа не помню.
     - Когда вы уехали на байдарке?
     - Двадцать третьего июня.
     "Через два дня после убийства", - отметила про себя Кира и спросила:
     - Сколько человек вас ушло на байдарках?
     - Трое. Я и еще двое ребят, - Пестерев на все вопросы отвечал быстро,
лаконично, словно и  не  заметил,  что  разговор,  начавшийся  с  Лаптева,
незаметно соскользнул к теме Гилевского.
     - Эти двое где живут?
     - Я отсюда еду к ним в  Белоруссию,  а  оттуда  уже  вниз  по  Днепру
уходим.
     - Значит они постоянно живут в Белоруссии?
     - Да.
     Скорик и Кира переглянулись.
     - Где вы встретились с Гилевским? - спросил Скорик.
     - У него.
     - В связи с чем он вас вызвал? - спросила Кира.
     - Странный разговор был. Мы ведь  отношений  почти  не  поддерживали.
Раз-два в год я забегал к нему поздравить с днем рождения, под  Новый  год
тоже, на Рождество. Вот и все наши отношения. Что я ему - шофер.  Он  ведь
профессор, ученый.
     - Так о чем был разговор? - спросила Кира.
     - Он мне говорит: "Я стар, Вадим, мало ли что может случиться.  Денег
и бриллиантов у меня нет. Но есть  приватизированная  квартира,  а  в  ней
библиотека с  уникальными  изданиями,  которые  купит  любой  музей.  Есть
коллекция старых икон, им цены нет. Но ты должен будешь мне  услужить".  -
"Каким образом?" - спрашиваю. Он говорит: "Ты мне  как-то  сказал,  что  у
тебя есть в аэропорту приятель-летчик". - "Есть". - "Куда он летает?" - "У
него загранрейсы: Канада, Штаты". - "Ты сможешь  меня  с  ним  свести?"  -
"Конечно. Но зачем он вам?" - "Когда  придет  время,  узнаешь".  Потом  он
сказал: "Как видишь, я в долгу не останусь,  напишу  завещание,  все  тебе
оставлю". Вот так поговорили и на этом расстались.
     - Он написал завещание? - спросила Кира.
     - Не знаю.
     - Вы женщину по фамилии Долматова Людмила Леонидовна знаете?
     - Нет, первый раз слышу.
     - Больше Гилевский вам не звонил? - спросила Кира.
     - Позвонил перед тем, как я ушел в отпуск, сказал, что Лаптев ему уже
не нужен, но в отношении завещания все остается в  силе.  Я  не  стал  ему
говорить, что Лаптев уже в тюрьме.
     - Вас, видимо, вызовут в суд, - сказал Скорик.
     - Меня? За что? - не понял Пестерев.
     - По делу Лаптева.
     - А что от меня толку? Что я знаю?
     - В качестве свидетеля.
     Пестерев пожал худенькими плечами...
     Когда он ушел, Скорик спросил у Киры:
     - Вы удовлетворены, Кира Федоровна?
     - Да, вполне, спасибо.
     - Какое впечатление?
     -  Очень  все  гладко.  Правда,  есть  место,  где  споткнусь.  Легко
проверить, когда он ушел в отпуск, а вот, когда ушел плавать, -  тут  дело
почти безнадежное: Белоруссия - уже  заграница,  попробуй  разыщи  там  да
допроси его сотоварищей по байдарочному походу.
     - На этом поставьте крест, - сказал Скорик. - Я уезжаю в район,  если
позвонит адвокат Лаптева, скажите, что буду после четырех, - сложив бумаги
в сейф, Скорик вышел...
     Кира мысленно прокручивала  в  голове  весь  рассказ  Пестерева.  Два
обстоятельства просились под вопросительный знак: если Пестерев  не  врет,
то  зачем  Гилевскому   понадобился   бортмеханик   Лаптев,   летающий   в
загранрейсы? И второе: Лаптев, видимо, был настолько необходим Гилевскому,
что он пообещал оставить завещание Пестереву. Оставил ли? Если да, то  где
оно? Имеется только одно завещание Гилевского - Долматовой. Оно  приобщено
к делу, и насколько Кира помнит, составлено и оформлено у нотариуса еще  в
прошлом году. По нему Долматовой завещано то же, что  Гилевский  обещал  и
Пестереву. Поскольку оно не аннулировано  наследодателем,  то  получается,
что Гилевский врал Пестереву относительно завещания.  И  тут,  сопоставляя
даты, Кира подумала, что от знакомства  с  Лаптевым  Гилевский  отказался,
когда узнал, что приглашен в Америку в качестве официального эксперта.  Не
должен ли был Лаптев выполнить роль некоего "почтальона"?..


     Миновала неделя. Скорик сидел у Щербы.
     - Я закончил дело Лаптева, Михаил Михайлович, - сказал Скорик.
     - Обвинительное сочинили?
     - Почти готово.
     - Хорошо закрепили доказательства? - толстым пальцем Щерба почесал  в
ухе, где кустились рыжеватые волосы. - Смотрите, чтоб нам опять не вернули
его из суда.
     - Нет, я подчистил все хвосты.
     - Как там у Паскаловой?
     - Копает.
     - Не слишком ли она ограничила круг поисков? - спросил Щерба.
     - Метаться ей тоже ни к чему, совсем заблудится. Пусть  обойдет  весь
этот круг, а выйти из него еще успеет. Я ей помог немножко с Пестеревым.
     - Есть что-нибудь?
     - Мне трудно сказать, я ведь деталей н