осягаем.
Людям свойственно думать, что время оберегает их от  опасности,  тогда  как,
наоборот, оно почти всегда работало против них.
   И вот я стоял тут, перед ним, спокойный и  уверенный.  Вооруженный  одним
клочком бумаги, я нарушил его вновь обретенный покой.
   Прошло около трех минут, а  мы  не  произнесли  ни  слова.  Моя  сигарета
догорела, я положил ее в пепельницу и, не доставая пачку  из  кармана,  взял
другую. Бланшен высунул свой мерзкий, отвратительный язык  и  провел  им  по
толстым, бледным губам. Он решился заговорить. То, что он издал, было больше
похоже на стон животного, чем на человеческий голос.
   - Сколько?
   Наконец-то его мозги зашевелились. Он решил, что раз я пришел к  нему,  а
не передал свои находки в полицию, то речь идет  о  шантаже.  Я  ответил  не
сразу. Приближался самый ответственный момент. Несчастный толстяк  посмотрел
в окно. Он боялся, что вернется жена. Я догадывался, что она была его карой.
Стоило ли так дорого платить за свободу, чтобы отдать ее в руки  тирана?  Он
повторил более отчетливо:
   - Сколько?
   Я раздавил свою вторую  сигарету  рядом  с  первым  окурком  и  пригладил
волосы, чтобы унять дрожь в руках.
   - Это будет дорого, Бланшен.
   - Сколько?
   Он думал только об этом. Вся его жизнь свелась к семи буквам одного слова
- сколько. Хватит ли у него  денег,  чтобы  купить  мое  молчание?  Сколько?
Видимо, это СКОЛЬКО грохотало в его голове, как набат. СКОЛЬКО!
   Я ошеломил его.
   - Я намного богаче вас, Бланшен, но в жизни  главное  -  иметь  не  много
денег, а иметь их достаточно.
   Он явно был сбит с толку.
   - Что же тогда вам надо?
   - Поговорим откровенно. В моем окружении есть человек, который мне  очень
мешает. Вы - убийца, я - нет. Если вы устраните этого человека, я отдам  вам
письмо и вы никогда больше не услышите обо мне.
   Он затряс головой.
   - Нет, нет, нет!
   Я знал, что в данный момент все зависит от моей  реакции.  Один  неверный
шаг или лишнее слово и он откажется наотрез. Я встал.
   - Ну что ж, - негромко сказал я, - в таком случае  бесполезно  продолжать
нашу беседу.
   Я вышел из комнаты, пересек солнечный треугольник перед  дверью,  толкнул
деревянную калитку. Видимо, звон колокольчика отозвался леденящим  звуком  в
сердце Бланшена. И не только в его,  но  и  в  моем.  Я  пошел  по  дорожке,
обсаженной цветами, в этот момент раздался его несчастный голос:
   - Эй!
   Я продолжал идти вперед: не следовало сразу же уступать.
   - Эй, месье Дютра!
   На этот раз я остановился, и  Бланшен  догнал  меня.  Пока  он  бежал,  я
подумал: какой же он маленький и как его фигура  напоминает  грушу.  У  меня
возникло неприятное чувство, будто я разыгрываю комедию со старым актером.
   - Ну что? - спросил я, когда он поравнялся со мной.
   - Не уходите так...
   - Но, дорогой, я ухожу, потому что нам не о чем  больше  говорить.  После
такого.., важного разговора невозможно обмениваться банальностями.
   Он пританцовывал  на  своих  коротеньких  ножках,  и  его  обвислые  щеки
колыхались из стороны в сторону, придавая ему гротескный вид.
   - Что вы собираетесь предпринять? - пробормотал он.
   - Это мое дело.
   - Вы донесете на меня?
   - Подумаю. В настоящий момент..,  бумаги  находятся  у  моего  нотариуса.
Признаюсь, это не в моем характере - заниматься доносительством.
   Казалось, он вздохнул свободнее, но я быстро продолжил:
   - Вот только в данном случае речь идет  не  о  доносе.  Оказывая  на  вас
давление, месье Бланшен, я взял на себя моральное право  наказать  вас.  Это
стоило мне больших усилий, понимаете?
   Он понимал плохо, но боялся.
   - То, что вы требуете, невозможно! Я посмотрел на него.
   - Если бы это было невозможно, я бы к вам не пришел. Я человек достаточно
рассудительный.
   - Но это же безумие!
   Он меня раздражал. Время шло, а мы увязали в болтовне. Я схватил  его  за
пуговицу на вязаном жилете.
   - Послушайте меня хорошенько! Убийство вашей жены тоже было безумием.
   Он прошипел "тес" с таким испуганным видом, что я улыбнулся.
   - И безумием намного более опасным, чем то, о котором прошу я, потому что
оно могло привести вас на гильотину.
   Он жалобно охнул и буквально обмяк.
   - Поймите же наконец, то, что я от вас хочу, требует всего лишь ловкости.
Вас никогда не заподозрят, так как убийцу выдают  связи  с  жертвой.  Вы  же
жертву не знаете, между вами  нет  ни  малейшей  связи.  Вы  просто  станете
случайным исполнителем.
   Он покачал головой. Это было не отрицание, но еще и не согласие.
   - Вы ничего не понимаете, дорогой Бланшен, продолжал я нападение.  -  Вам
кажется, что я воспользовался ситуацией, тогда  как,  наоборот,  сложившееся
положение вещей - прямой результат того, что ему предшествовало. Вы  решили,
что совершили идеальное преступление, но это не так, раз  кто-то  (в  данном
случае я) его раскрыл. В таком виде спорта не бывает ничьей. Есть победитель
и побежденный. Вы проиграли и за свой  поступок  должны  понести  наказание.
Если вас приговорит суд, то вы  останетесь  без  головы,  если  я-то  будете
приговорены к совершению еще одного убийства. Так наказывают детей, укравших
варенье: их заставляют съесть еще.
   Он явно заколебался. Внезапно его щеки перестали трястись.
   - Пойдемте.
   Мы вернулись в столовую. Через открытое окно я видел птиц, резвившихся  в
блестящих листьях лавра.
   - Итак? - спросил Бланшен. Это была полная капитуляция.
   - Возьмите карандаш и сами запишите его имя и адрес.
   Он послушался. Пот капал с крыльев его носа.  Я  продиктовал  сведения  о
Доминике, затем снова взял его за пуговицу жилета.
   - А теперь послушайте меня,  Бланшен.  У  вас  полная  свобода  действий.
Единственное, что от вас требуется,  это  то,  чтобы  все  было  кончено  за
неделю. Ясно?
   Он закивал головой.
   - Да, но... Мне все же хотелось бы знать... Как...
   - Если бы я был на вашем месте, то не ломал бы голову, а  застраховал  бы
на все случаи жизни свою машину, развинтил бы немного трансмиссионный вал  и
в один прекрасный момент на виду у всех, на  всей  скорости  налетел  бы  на
интересующее вас лицо. Действуя открыто, вы избежите  множества  осложнений.
Ну, составят протокол, в худшем случае временно лишат прав и.., все!
   Больше я не хотел настаивать. В конце концов, пусть выпутывается сам!
   - Как только мне  станет  известен..,  результат  вашей  деятельности,  я
отправлю письмо. До свидания.
   Я заметил, что пуговица от жилета осталась в моей  руке,  положил  ее  на
стол и произнес:
   - Извините!

Глава 16

   Признаюсь, что, вернувшись в  Париж,  я  был  в  растерянности,  потратив
столько сил, чтобы убедить Бланшена,  но  теперь,  когда  он  согласился,  я
прекрасно осознавал свою виновность. Я становился  убийцей.  Конечно  же,  у
меня были уважительные, смягчающие обстоятельства, а сам Доминик  заслуживал
своей участи, но это ни в коей мере не оправдывало  того,  что  я  собирался
через посредника убить человека. Все  оказалось  гораздо  серьезнее,  чем  я
думал вначале. Однако стоило мне представить Мину, настоящую Мину, сияющую и
прекрасную, как все сомнения улетучивались.
   Мне хотелось насладиться своей местью и при этом извлечь из нее выгоду. Я
это заслужил. Разве не было у меня в самом начале этой  невероятной  истории
самых благих намерений? Самых возвышенных? Теперь же из жертвы я превратился
в поборника справедливости, что было правильно и логично.

***

   Я еще раз телеграфировал своему приятелю  в  Бакуму  текст,  который  тот
должен был послать от моего  имени,  чтобы  сообщить  о  возвращении.  Затем
провел два дня в Париже, пытаясь немного  забыться,  избавляясь  от  чувства
ущемленного самолюбия, терзавшего меня до визита  к  Бланшену.  Безотрадная,
неистовая любовь, которую вызывала во мне Мина, возбуждала  меня.  Я  завоюю
ее, как только устраню Доминика. Неизбежность триумфа опьяняла.
   Вернувшись домой на автобусе после полудня, я открыл калитку и чуть  было
не заколебался. Ничего не изменилось. Если бы я хоть  немного  сомневался  в
своем здравом уме, то подумал бы, что мне приснился страшный сон.
   Мина была здесь, на веранде, такая, какой я ее увидел  в  первый  раз:  с
седыми волосами, в очках, с легкими морщинами на  веках,  ради  которых  она
должна была  щурить  глаза.  Она  казалась  воплощением  покоя  и  семейного
счастья. Ну, настоящая картинка для иллюстрированного журнала!
   Мина пришивала оборку к занавеске. Я остановился на дорожке. Она  подняла
голову, и бесконечная радость осветила ее утомленное лицо.  Отложив  работу,
она быстро сбежала по ступенькам веранды.
   - Поль! Наконец-то ты здесь, любимый! Я прижал ее к  себе,  теперь  зная,
какое сокровище скрывалось под фальшивым обликом солидной женщины. Я думал о
ее совершенном гибком теле, о ее Юном лице. Да, это - сокровище!  Сокровище,
которое пока принадлежит не мне, но скоро...
   Я поцеловал ее в губы. От нее пахло клубникой.
   - Мина, девочка моя... Посмотришь, как мы будем счастливы.
   - Ты хорошо съездил?
   - Прекрасно.
   - Очень устал?
   - Да, немного... У вас все нормально?
   - Да. Знаешь, время без Тебя тянулось так долго!
   - Правда?
   Она лгала с чудовищной самоуверенностью.
   - Ну конечно. Ты не веришь?
   - Вы все время были здесь?
   - Нет, Доминик захотел навестить приятеля в Каннах  и  настоял,  чтобы  я
поехала с ним.
   Я оценил ее ложь. Она все учла и даже предусмотрела, что я могу заехать к
ним в Париж перед тем, как вернуться домой.
   - В Каннах!
   - Да, это была идея Доминика. Ты же  его  знаешь.  Начинал  узнавать,  по
крайней мере. Доминик подошел, одетый в черные  брюки  и  вызывающе  красную
рубашку.
   - А вот и путешественник! Привет, Поль, все нормально?
   Мы пожали друг другу руки.
   - Мама вам уже рассказала? Мы бездельничали, пока вы кочевали.
   Я смотрел, как он разговаривает, двигается, смеется, и думал о  том,  что
его смерть уже близка. Нужно было только отправить его в Париж.
   - Вижу, вижу. Хорошо развлекались?
   - О, какие там развлечения! Так, просто провели время.
   - Неплохо загорели.
   - Вы находите? Октябрьское солнце слабовато даже на берегу моря.
   Мина приготовила по поводу моего приезда обильный стол.  Я  был  так  рад
снова увидеть ее, что охотно сел за стол и,  только  расправляя  на  коленях
салфетку, услышал где-то вдалеке звоночек, извещающий об опасности. Раз  они
решили убить меня до отъезда и это  им  не  удалось,  то  они,  конечно  же,
собираются покончить со мной сейчас. Я почувствовал свою смерть... Она  была
здесь, в этой комнате. Она дремала, как кошка у огня, и ждала меня.  Смерть,
тщательно продуманная, спланированная,  подготовленная,  прекрасно  знающая,
что ей делать...
   - Да, кстати, вы забрали тогда мою машину?
   - Конечно, а что с вами случилось?
   -  Разве  вы  не  видели?  Напоролся  на  гвоздь.  Руль  разболтался,   я
остановился и увидел, что спустило левое переднее колесо, а  когда  собрался
его заменить, то обнаружил, что и запаска не лучше. Хорошо еще, что  вот-вот
должен был подойти автобус.
   - Что же случилось с запаской?
   - Ниппель оторвался.
   - Ну и невезуха! Надо же было так влипнуть! Доминик  понимающе  посмотрел
на Мину.
   - Да уж, - пробормотал он, - еще немного, и вы бы влипли...
   Мне хотелось его задушить.
   Мина принесла  спаржу.  Она  положила  вначале  себе,  потом  мне,  затем
Доминику. Значит, можно есть. Потом протянула мне соусник с острым соусом.
   - Пожалуйста, Мина, после вас. Она встряхнула головой.
   - Нет, я ем спаржу с лимоном.
   - Я тоже, - торопливо вставил Доминик.
   Я взял ложку соуса и уже собирался обмакнуть туда спаржу,  как  вспомнил,
что накануне моего отъезда у нас на завтрак были артишоки и  оба  ели  их  с
острым соусом. Я заставил себя равнодушно спросить:
   - Как, вы не любите острый соус, Мина?
   - Нет, у меня от него изжога...
   Это была явная ложь. Я  размышлял...  Почему  они  решили  отравить  меня
сейчас? Это было рискованно. Впрочем, нет. Они думали, что  я  действительно
приехал из Африки. Там моя печень вполне могла разыграться.  Конечно,  доза,
которую я проглочу, не будет смертельной, так как  они  надеются  свести  со
мной счеты постепенно. Вначале появятся симптомы... Мина  настоит,  чтобы  я
обратился к врачу. Тот узнает, что у меня когда-то начинался цирроз  печени,
а так как я снова побывал в Убанги, болезнь обострилась...
   - Вы ничего не едите, Поль, - заметил Доминик... В остром соусе вкус  той
гадости, которую они подсыпали, должен меньше чувствоваться.
   Доминик посмотрел на свою "мать". По этому взгляду я  понял,  что  угадал
правильно. Мой долгожданный час настал...
   - Я вот думаю... улыбаясь сказал я. Мина положила обратно спаржу, которую
собиралась поднести ко рту.
   - Думаете о чем, Поль?
   - Что за яд вы туда положили?
   Она была великолепна:  не  вздрогнула,  даже  бровью  не  повела,  только
побледнела, но тотчас же милейшая улыбка расцвела на ее губах.
   - Вам не нравится этот соус, Поль?
   - Я бы предпочел его не пробовать.
   Говоря эти слова, я не спускал глаз с  Доминика.  Он  тоже  побледнел,  а
глаза у него налились кровью. Он боялся, но его ярость была сильнее страха.
   - Что вы несете, Поль? - наконец произнес он  сквозь  зубы  металлическим
голосом. И тут я нанес ему сокрушительный удар.
   - Кстати, Доминик, раз вы были в Каннах,  то,  наверное,  навестили  свою
мамочку в Эксан-Провансе?
   Последовавшее за этим  молчание  сполна  оплатило  все  мои  переживания,
бальзамом пролилось на душу, истерзанную ненавистью.  Мина  застыла,  словно
пораженная током. Что же касается ее лжесына, то он сидел с открытым ртом, а
его горящие ненавистью глаза потухли.
   Я же  действовал  с  нарочитой  беспечностью.  Взял  спаржу,  обмакнул  в
лимонный сок, который приготовила себе Мина, и тщательно пережевал.
   - Вы были правы, Мина,  -  заявил  я.  -  С  лимоном  это  прекрасно.  Вы
поделитесь со мной всеми этими кулинарными хитростями?
   Доминик, стушевавшись, промямлил:
   - Что это за история, Поль?
   - Криминальная, - отпарировал я, - или почти. Мина, хочу вам  признаться,
что вы мне больше нравитесь со светлыми волосами и в желтом купальнике.
   Каждая моя брошенная фраза добивала их все больше.
   - Сказать вам честно, Мина? Я не ездил в Бакуму. Это был просто  предлог,
чтобы выиграть время и заняться своими делами.  Я  так  восхищался  вами  на
пляже в Каннах с вашим.., мм.., милым ребенком.
   Я рассмеялся.
   - Кстати, Доминик, вырванный ниппель и гвоздь в шине -  это  моя  работа.
Мне хотелось избежать поездки на автомобиле. Ненавижу ездить на машине, руль
которой висит на волоске.
   Я поочередно смотрел на них, словно был на теннисном матче. У  меня  даже
заболела шея. Какое наслаждение я испытывал, насмехаясь над ними,  унижая  и
подчиняя!  Я  оставлял  их  в  дураках.  И  они  превращались  в   негодяев,
застуканных на месте преступления.
   Им хотелось что-то сказать, но они не находили  слов  -  и  поделом.  Они
настолько были поражены, что даже не думали о том, чем может закончиться  их
авантюра.
   - Само собой разумеется, - заявил я, - что  мое  завещание  аннулировано.
Кроме того, я оставил у нотариуса письмо, в  котором  подробно  изложил  все
факты, чтобы в случае моей смерти полиция узнала о нашей забавной истории.
   Говоря это, я не переставал помешивать соус, поднимая ложку так, чтобы он
струйкой  стекал  обратно.  В  этом  хлюпающем  звуке,  нарушавшем  внезапно
наступившую тишину, было что-то зловещее.
   - Ну вот, - заключил я, - теперь вы знаете, что  самая  большая  ценность
для вас - это мое здоровье! Я засмеялся.
   - Забавно, не так ли?
   Наконец лицо Мины порозовело, и она произнесла:
   - Вы давно обнаружили...
   -  Ваши  махинации?  Да,  довольно  давно.  Милая  девочка,  старых  дам,
рядящихся под молодух,  видно  сразу  же.  То  же  самое  касается  красивой
девушки, прибавляющей себе несколько лишних десятков лет.
   Несмотря ни на что, мой комплимент был ей приятен. Она  бросила  на  меня
взгляд, доставивший мне удовольствие. Взгляд, о котором я мечтал: в нем была
заинтересованность. Она открывала меня для себя. До сих  пор  я  был  просто
глупой жертвой, и вот все изменилось.  Теперь  я  принимал  решения.  Я  мог
издеваться над ними. Она так хорошо это поняла, что спросила:
   - Что вы собираетесь делать, Поль?
   - Угадайте! Она улыбнулась.
   - Для этого я должна хоть немного знать ваш характер, а  я  с  опозданием
обнаруживаю,  что  тот  образ,  который  себе  создала,   не   соответствует
действительности.
   Я встал, чтобы размять ноги. Из кухни доносился запах подгоревшего мяса.
   - По-моему, Мина, прежде всего вам нужно спасти жаркое.
   Мое спокойствие и мой юмор добивали их. Поскольку Мина не шелохнулась,  я
сам пошел на кухню и выключил электрическую плиту.  Вернувшись,  я  отметил,
что они даже не пошевелились и не посмотрели друг на друга.
   - Ну, а что теперь? - спросила она.
   Я подошел к Доминику. Передо мной сидел пассивный, безвольный человек.  Я
схватил его за красивую красную рубашку и влепил три пощечины.
   - Вот что улучшит его цвет лица, он так в этом  нуждается,  -  сказал  я,
потирая заболевшую от удара руку о брюки.  -  Что  теперь,  вы  спрашиваете,
Мина?
   Я захохотал.
   - А теперь этот ублюдок возьмет  в  одну  руку  свои  принадлежности  для
мазни, в другую - чемодан и уберется отсюда.
   Поскольку Доминик не шелохнулся, я ударил ногой  по  ножке  стула,  и  он
растянулся на паркете. Он был нелеп, и именно этого я добивался.  Я  схватил
его за волосы и пытался приподнять. Он взвыл.
   - Чтобы через четыре минуты твоего духу тут не было, мразь! - заявил я. -
И не пытайся меня обмануть. Не успеешь и ахнуть, как очутишься за  решеткой.
Я принял все меры предосторожности. Твой единственный  шанс  на  спасение  -
больше никогда здесь не показываться, умереть. Ясно?
   Он кивнул головой, и я, дав ему ногой под зад, выставил его  из  комнаты.
Казалось, что Мина все это время о чем-то  думала.  Я  подошел  к  ней.  Она
решила, что я собираюсь ударить ее, и инстинктивно втянула голову  в  плечи.
Но я лишь снял с нее очки. Затем бросил их на пол и раздавил каблуком.
   Она пробормотала:
   - Что вы делаете, Поль?
   -  Я  делаю  тебя  красивой,  Мина.  Хочу,  чтобы  ты   была   такой   же
ослепительной, как на пляже в Каннах. Я  тоже  хочу  тебя  видеть  в  желтом
купальнике. Желтый цвет - цвет победы, не так ли?
   Я силой приподнял ей подбородок. Она посмотрела на меня своим серьезным и
печальным взглядом, который всегда пробуждал во  мне  желание.  Я  осторожно
прижался своими губами к ее. Закрыв глаза, попытался представить  ее  такой,
какой она была там, на побережье. Мой поцелуй длился до  тех  пор,  пока  не
захлопнулась дверь за Домиником.

Глава 17

   Странное дело, отсутствие Доминика очень чувствовалось в доме. Мы  быстро
поняли, что значит остаться наедине в нашем положении. Мина замкнулась.  Она
подчинялась, как это умеют делать  женщины,  с  таким  достоинством,  что  в
глубине души я спрашивал себя, у кого из нас более благородная роль.
   Я сел напротив, взяв ее руки в  свои.  Они  были  холодные.  Указательным
пальцем я попытался нащупать на запястье ее пульс, но не смог.
   - Мина, - заявил я,  -  любой  другой  человек  уже  давно  оповестил  бы
полицию. Если я этого не сделал, то только потому, что люблю тебя.
   Она удивленно приподняла брови.
   - Да, несмотря на то, что ты сделала, я тебя люблю и мне не стыдно в этом
признаться. И эту любовь, хочешь ты или  нет,  тебе  придется  разделить  со
мной. Ты примешь свой настоящий облик, и мы будем жить вместе.  Ты  забудешь
ничтожество, которое любила.
   Она покачала головой.
   - Поль, поскольку мы в твоих руках, я тебе подчинюсь, но не надейся,  что
ты заставишь меня забыть Доминика.
   Ярость, как приступ