шись к косяку.  Она  молчала,
но ее молчание звало меня. Я подошел к ней. Стоя лицом к свету,  я  различал
лишь мягкие очертания ее лица и светлые блестящие глаза.
   Некоторое время мы стояли молча, не  двигаясь.  Со  всех  сторон  до  нас
долетали какие-то гостиничные шумы, далекие,  но  явственные,  как  звуковое
сопровождение фильма.
   - Поль, - прошептала она, - не покидай меня...
   Я никогда не смогу описать вам необычность этого момента.
   Это был мой триумф. Но  меня  переполняла  не  радость  победы,  а  более
возвышенное чувство:  любовь.  Я  нашел  к  Мине  верный  путь.  Теперь  она
держалась за меня. Будущее ждало нас. И я хотел, чтобы оно было  прекрасным,
завоевывая ее, заставляя забыть сомнительный период ее жизни...
   Она отступила в глубину комнаты. Я последовал  за  ней,  захлопнув  дверь
ногой, как это делают в кино, когда хотят передать всю глубину взгляда.
   - Ты хорошо подумала, Мина?
   - К счастью, нет. Размышления не приводят ни к  чему  хорошему.  Это  был
порыв, и я предпочитаю, чтобы было так.
   - Я тоже.
   Она села за стол, взяла конверт.
   - Забери это, Поль.
   - Но...
   - Забери!
   Я поспешно сунул деньги в карман плаща. Казалось, ей стало легче.
   - Я догадываюсь, о чем ты думаешь,  -  сказала  она.  -  Ты  уверен,  что
владеешь ситуацией, не так ли?
   - Почему ты об этом говоришь?
   - Потому что это правда. Ты знал, что я окликну тебя, поэтому сделал вид,
что уходишь. Я очень расстроился, что она раскусила меня.
   - Не отрицай, Поль. Женщины слишком хорошие актрисы, чтобы не распознать,
когда перед ними разыгрывают комедию.
   - Но послушай...
   - Подожди. Я остаюсь с тобой, Поль,  но  знай,  что  это  не  ради  твоих
красивых глаз.
   - А ради чего? - разозлился я. Она как будто ушла в  себя,  а  ее  взгляд
устремился в никуда.
   - И не ради твоих денег, наплевать мне на деньги! Я закричал:
   - Тогда почему, Мина?
   - Из-за него, Поль...
   Я не понимал. Ее глаза, наконец, перестали смотреть в одну точку.
   - Ни в каком другом месте я не буду так близко к нему, как  у  тебя  и  с
тобой, понимаешь? Ты... Как бы тебе объяснить? Отныне ты его символизируешь.
Наверное, это кажется тебе бессмысленным, но я так чувствую.  Мне  бы  очень
хотелось быть рядом с тем, кто его любил. Но никто никогда его не  любил.  И
поэтому я предпочитаю поддерживать его культ рядом с тем, кто его ненавидел,
так как больше всего на свете боюсь равнодушных!
   Что вам сказать? Я испугался. Испугался мертвого.  Я  понял,  что  вместо
того, чтобы устранить Доминика, подарил ему вечную  жизнь.  Я  не  правильно
рассчитал, заставив его умереть, так как у  живого  есть  недостатки,  живой
может надоесть, да что говорить -  он  надоедает,  а  мертвого  со  временем
увенчивают бессмертием.
   Этот кретин Доминик превращался для нее в легендарную личность. Он  стоял
рядом со мной, упрямый и ликующий, собираясь отнять у меня счастье,  которое
было так близко. Ярость охватила меня, и я повел себя  жестоко,  неприлично,
отвратительно.
   - Подумать только! Культ Доминика! - взорвался я. -  Ты  что,  не  видела
своего ангелочка в морге, в корыте, с раздавленной башкой?!  А  я-то  думал,
что самым ценным качеством, самым большим его талантом была красота! Как  же
он теперь красив, дорогой! Подумай о нем таком, каков он есть, Мина, а не  о
таком, каким его рисует твое  воображение  школьницы.  Вспомни  его  там,  в
морге, и ты поймешь, что самая задрипанная собачонка лучше, потому  что  она
живая!
   Мне было стыдно за свои слова, но я должен был выговориться,  ведь  чтобы
рана зажила, из нее должен выйти гной.
   - Представь себе его светлые волосы, прилипшие к его  лопнувшему  черепу,
как у зарезанного кролика! Вспомни это прекрасное лицо фата,  изувеченное  и
обезображенное смертью! Вспомни его ледяную кожу! Кожу, которой ты не  могла
налюбоваться! Да-да, подумай обо всем.  Мина.  Я  помогу  тебе  поддерживать
культ  этого  жалкого  дилетанта-убийцы,  обещаю  тебе.  Клянусь,  мы  будем
говорить о нем. Ты найдешь во мне самого благодарного слушателя.
   Обессилев,  я  замолчал,  с  трудом  переводя  дыхание.  Мина  улыбалась,
разглядывая меня.
   - О, Поль, - сказала она. - Какой ты великолепный мерзавец! Уверена,  что
с тобой я его не забуду.

Глава 20

   Мы вернулись в Роншье.
   Светило солнце, когда мы открывали белую деревянную дверь, мягкое осеннее
солнце, освещавшее красные листья дикого винограда. Я опасался, что  у  Мины
будет нервный криз, когда она войдет в дом, но  она  сохраняла  спокойствие.
Только на минуту остановилась перед пятном охры на веранде.
   - Он ставил здесь свой мольберт,  -  сказал  я,  -  и  рисовал  картинки,
которые должны были служить образчиками его великого таланта!
   Она пожала плечами.
   - Если бы у него был талант, то  он  был  бы  сильным,  Поль...  Мина  не
решалась наступить на это место.
   - Если хочешь, я  прикажу  накрыть  столь  дорогое  твоему  сердцу  пятно
стеклом, чтобы увековечить его.
   Она улыбнулась.
   - Не стоит. Даже если оно исчезнет, я буду помнить о нем.
   После той сцены в гостинице у нас  постоянно  были  подобные  стычки.  Мы
изводили друг друга колкостями, словно два дикаря, не способных совладать со
своими инстинктами. Я начинал привыкать к этому. В минуты ярости  Мина  была
безобразной. Выражение ее лица становилось невероятно жестоким, и я  начинал
замечать первые признаки ненависти в своей любви.
   Мы провели два дня, терзая  друг  друга.  Мина  хотела  спать  в  комнате
Доминика и закрывала дверь на ключ. У нас больше не было близости,  да  я  к
этому и не стремился. Она была настолько поглощена мыслями о мертвом, что  я
не смог бы ею овладеть.
   Днем все давало нам повод для ссоры: место Доминика за  столом,  галстук,
который он забыл, книга, которую он бросил... Наша ярость вспыхивала с такой
же быстротой, с какой воспламеняется охапка хвороста, облитая бензином.
   За всем этим я совершенно забыл о Бланшене. Поэтому открытка из Марселя с
видом на Нотр-Дам-де-ла-Гард застала меня врасплох. Это был молчаливый ответ
на мою открытку, которую я послал ему, чтобы заставить действовать.  На  ней
был только мой адрес.
   Открытку нашла в почтовом ящике  Мина.  Она  принесла  ее  мне,  когда  я
заканчивал завтракать.
   - Ты знаешь, что это значит?
   Я посмотрел на статую, венчавшую собор.
   - Да.
   - Кто это прислал?
   - Один приятель.
   - Почему он ничего не написал?
   - Потому что нет ничего красноречивей кусочка чистой бумаги.
   - Тебя это забавляет?
   - Что?
   - Игра в загадки.
   - Я не играю в загадки, Мина. Повторяю,  речь  идет  об  одном  приятеле.
Таким образом он сообщает, что помнит обо мне.
   - Ты ему должен деньги?
   - Нет, гораздо больше.
   Она не настаивала. Я спустился  в  подвал,  чтобы  взять  письмо  Жермены
Бланшен. Немного отсыревшее, оно все еще лежало на  полке  возле  флакона  с
ядом. Я перечитал его. Подумать только, что это письмо убило двух человек! Я
вложил листок в конверт и надписал  адрес  Бланшена.  Затем  положил  его  в
карман домашней куртки, решив отправить  его  как  можно  скорее.  Теперь  я
ощущал себя должником Бланшена.  Хоть  его  поступок  и  не  принес  никакой
пользы, все же сделка была сделкой.
   Мина была в ванной. Когда она вышла, ее  шикарные  волосы  были  замотаны
полотенцем. Я вошел после нее, разделся и  встал  под  холодный  душ,  чтобы
успокоить нервы. Через секунду Мина вернулась.
   - Тебе что-то надо? - крикнул я из-за занавески.
   - Чулки...
   Она вышла.
   Я еще долго стоял под колючей струей. Я очень устал от жизни и чувствовал
себя бесконечно одиноким, ненавидя сам себя, понимая,  что  наша  совместная
жизнь не  принесет  ничего  хорошего.  Я  подумывал  расстаться  с  Миной  и
возвратиться в Африку. В Бакуме был мотель, принадлежавший одному  французу,
такому же толстому и болезненному, как Бланшен. Он сидел все время  в  баре,
вспоминая детство, проведенное  в  Бельвиле,  и  рассказывая  о  Телеграфной
улице, о  красивых  местах,  о  сиреневой  дымке,  постоянно  плавающей  над
Парижем.
   Благодаря ему я влюбился в этот город. Каждый вечер я приходил к  нему  в
бар и медленно убивал печень. Откуда-то издалека  до  нас  доносились  звуки
тамтама. Это действовало на нервы, но позволяло  ощутить  себя  вне  обычной
жизни, сохранить душевное равновесие, а остальное доделывал алкоголь. Да,  я
отправлюсь добивать свою печень в Бакуму, снова увижу скучающих  белых  дам,
покорных негритянок, всегда готовых к  примитивному  сексу,  услышу  музыку,
навевающую тоску, попаду на чопорные приемы.
   Там Мина будет казаться мне как бы умершей, и я тоже буду  идеализировать
ее. Она снова займет место, на которое ее воздвигла моя любовь и откуда  она
начала опускаться.
   Я закрутил кран и хорошенько растерся. Затем  натянул  брюки  и  домашнюю
куртку. Не знаю почему, но я сразу же инстинктивно полез в карман: письма не
было. Я вспомнил  о  неожиданном  появлении  Мины,  когда  принимал  душ,  и
выскочил из ванной.
   Мина сидела в гостиной за низеньким столиком. Она вскрыла мой  конверт  и
достала письмо. Рядом лежала заметка из газеты с описанием гибели  Доминика.
Она изучала эти документы как школьница, которая учит трудный урок. Ее брови
были сведены от напряжения. Я вошел  и,  закрыв  дверь,  прислонился  к  ней
спиной. Наконец Мина подняла глаза. Но это была уже  не  прежняя  Мина.  Она
совершенно  преобразилась:  лицо  вытянулось,  глаза   запали,   подернулись
мертвенным блеском и напоминали потускневшие камни. Я ничего не говорил. Она
и так все поняла.
   - Никогда не думала, что ты коварен, Поль.
   - Спасибо.
   - Ты провернул дельце весьма умело...
   - Неужели?
   - Подумать только,  что  мы  с  Домиником  пытались  совершить  идеальное
преступление!
   - Нужно было посоветоваться со мной. Она не сводила с меня глаз.
   - Какими прекрасными преступниками становитесь вы,  честные  люди,  когда
беретесь за дело.
   - Слишком громко сказано, Мина. Я бы назвал это более  скромно:  способом
законной защиты.
   Мертвенный блеск в ее  глазах  усилился,  и  во  взгляде  я  прочел  свой
приговор. Мина убьет меня, это неизбежно...  Странное  спокойствие  овладело
мной. Я смирился... Смерть казалась мне идеальным и разумным выходом.
   - Думаю, что после всего,  что  случилось,  ты  убьешь  меня,  Мина.  Она
кивнула головой.
   - Я тоже так думаю, Поль. Что я еще могу сделать для Доминика?
   - Ладно, пусть будет  так.  Но  только  вначале  я  хочу  заставить  тебя
понять...
   - Понять что?
   - Почему я это сделал. Она встряхнула головой.
   - Тебе это никогда не удастся!
   - Идем...
   После минутного колебания она пошла за мной. Мы поднялись  на  чердак.  Я
включил магнитофон, который все еще стоял здесь.
   - Ты сейчас это услышишь, Мина...  Представь,  что  чувствует  влюбленный
мужчина, слушая такое...
   Я поставил пленку с записью их любви... Эти вздохи и стоны того, кто  был
уже мертв, были невыносимы.  Я  заткнул  уши,  чтобы  их  не  слышать.  Мина
зарыдала. Она плакала и дрожащими руками сжимала себе виски.
   - Доминик! - умоляла она. - Мой Доминик! Почему ты не со мной? Любимый, я
жду тебя! Я жду... Приходи... Доминик, дорогой, мне нужны твой  голос,  твое
тепло, твоя улыбка...
   Я выключил магнитофон. Я тоже плакал, оплакивал ее горе. Теперь ее и  моя
любовь перемешались... И обе были глубоко выстраданы.
   Вдруг Мина  вскочила  и  побежала  по  лестнице.  Было  слышно,  как  она
спускается, прыгая через ступеньки. Я решил, что она пошла за оружием, чтобы
меня убить. Я ждал...
   На чердаке было душно. Через маленькое запыленное  окошко  я  видел  небо
Солони, покрытое мелкими облаками, сухие листья, гонимые ветром... Итак, она
убьет меня. Я умру здесь, на этом душном чердаке... Так будет даже лучше.
   Прошло немного времени. Ее шаги вновь раздались на  лестнице.  Но  теперь
они были более спокойными. Я оставался совершенно равнодушным и думал только
об одном: какое оружие она принесет.
   Наконец она появилась. Ее лицо на фоне рыжих волос было белым. В руке она
держала маленький флакончик с ядом, который нашел Доминик, копая  землю.  Он
задолго опередил меня, приготовив мне смерть.
   Мина опустилась на чемодан.
   - Поставь еще раз пленку, Поль.
   - Нет!
   - Я хочу, чтобы ты ее поставил, слышишь? Хочу!
   Я нажал на перемотку, потом на воспроизведение. Я не перемотал пленку  до
конца, и запись началась  со  стона  Доминика.  Это  был  стон  наслаждения,
сладострастный и ненасытный. Мина слушала молча. Она больше не плакала. Я же
не отрывал глаз от флакона. Не думает ли она, что заставит меня это выпить?
   Когда запись кончилась, Мина сняла резиновую пробку,  поднесла  флакон  к
губам и, прежде чем я успел что-либо сделать, проглотила содержимое.
   Я заорал:
   - Ах  ты,  дрянь!  В  Шекспира  поиграть  захотела?  Выхватив  коричневый
флакончик, я запустил им в другой конец чердака. Нужно было  вызвать  врача,
но я же разбил телефон... Что делать? Силой тащить ее в деревню?
   - Мина, - повторял я, - Мина, нужно что-то делать... Жестом она приказала
мне замолчать.
   - Тише, Поль... Дай хоть умереть спокойно.
   Я бегал вокруг нее, в отчаянии ломая себе руки.
   - Это невозможно, Мина! Ты не сделаешь этого! Ты не оставишь меня одного!
Снова одного... Она слегка улыбнулась.
   - Ты не останешься один, Поль... Не забудь, что я  оформила  страховку  в
твою пользу. Теперь многие заинтересуются тобой.
   Никогда не думал, что можно оскорбить умирающего. И,  однако  же,  я  это
сделал. Ее месть была дьявольской.
   - Мина, ты - стерва. Я проклинаю тебя! Она прошептала:
   - Спасибо, Поль. Твое проклятие - это благословение.
   Она побледнела еще сильней, и лицо ее исказилось. Она  дотронулась  рукой
до груди.
   - Не везет женщинам в этом доме, - прошептала она.
   Я перестал бесноваться. Смотрел на нее. Магнитофон все еще был включен  и
слабо потрескивал. Ее лицо снова стало красивым. Как  у  изваяния.  По  мере
того как жизнь покидала ее, оно  приобретало  холодное  величие  мрамора.  Я
встал на колени.
   - Прости, Мина... Я слишком любил тебя... Я вас никогда не забуду, тебя и
его.
   Мне показалось, что последние слова тронули  ее.  Она  очнулась,  немного
приподняла ресницы.
   - Поль...
   Я еще слышал ее.
   - Говори, родная, говори... Я слышу...
   - Все одиноки, - прошептала она. - А мертвые тоже?
   Я встал, взял ее на руки и,  шатаясь,  спустился  по  лестнице.  Внизу  я
положил ее на диван и заметил, что она  больше  не  дышит.  И  только  тогда
ответил на ее вопрос.
   - Не знаю, одиноки ли мертвые, Мина, но вряд ли они  более  одиноки,  чем
живые!