л... Постой, постой, да ты никак  доездился?  -  Он  притронулся  к
ссадине на щеке.
     - Слегка пополировал склон, - махнул я рукой - мол, ничего, пустяки.
     - Ты что - сверху спускался? - вдруг дошло до моего друга. - Ну, знал
бы, что полезешь вверх, черта лысого дал бы тебе лыжи. Да там "труба",  от
которой у Стенмарка дух захватывает!
     - Так то  у  Стенмарка,  он  вообще  спуск  не  любит,  -  попробовал
отшутиться я.
     - Хватит, где лыжи?
     - Стоят у входа...
     - Спустишься на подъемнике, - решительно сказал  Валерка.  -  Лыжи  я
забираю.
     - Ладно, забирай, но только в самом низу... И без угроз, понял?
     - Угрозы! - обиделся Валерка. - Тебе как человеку говорю, а ты...
     - Не обижайся, я просто еще не отошел от этого спуска. Клянусь  тебе,
ничего подобного раньше не испытывал.
     - Если бы ты только физиономией по снегу не  ерзал,  -  не  удержался
съязвить Валерка. - Давай-ка возьмем сосиски и кофе.
     Я вытащил пятерку и сказал:
     - Сегодня угощаю я...
     Возвращаясь в автобусе в Лейк-Плзсид, нащупал в кармане куртки  пулю.
Хотел выбросить - зачем она мне? - но окна  были  закупорены  наглухо,  не
станешь же бросать под ноги...


     В  Лейк-Плэсиде  я  сошел  на  Мейн-стрит  и   к   глубокому   своему
разочарованию обнаружил, что  у  двух  небольших  ресторанчиков  скопились
десятки людей, терпеливо-обреченно выстаивавших право  отобедать.  У  меня
были твердые намерения хоть раз за два дня нормально поесть, - ситуация же
складывалась явно не в мою пользу.
     Сержа я увидел  в  комнате  с  табличкой  "Франс  Пресс".  Он  мрачно
развалился в одном из двух кресел, имевшихся в комнате  с  телетайпами,  и
дымил сигаретой, чем, по-видимому, немало досаждал пожилой худой матроне в
сером шерстяном платье: по брезгливо-раздраженному выражению ее лица можно
было понять, что присутствие моего друга не  доставляет  ей  удовольствия.
Впрочем, возможно, я ошибся, потому что, когда Серж, увидев меня в дверях,
с воплем радости вскочил  на  ноги  и  поспешно  затушил  сигарету,  мадам
показала  все  свои  тридцать  два  ослепительных  зуба  и  что-то  весело
прощебетала вслед Сержу. Но он даже не удостоил ее прощального кивка,  что
никак не соответствовало  глубочайшей  воспитанности  этого  экспансивного
итальянца французского происхождения.
     - Тут умираешь с голоду,  а  явишься  ты  или  нет  -  одному  аллаху
известно! - запричитал он на ходу. - Но ты меня знаешь: если я дал слово -
лучше умру, а не сойду с места!
     Я ухмыльнулся про себя, потому что, глядя на Сержа  Казанкини,  никак
не скажешь, что ему грозит смерть от истощения, скорее наоборот -  пухлый,
круглый животик мерно покачивался в такт его широким шагам.
     - Если ты направляешься в  ресторан,  то  твои  надежды  напрасны,  -
охладил я пыл Сержа.
     - А ты откуда знаешь, уже отобедал? - Казанкини остановился.
     - Нет, просто проходил мимо и понял, что нужно около часа  проторчать
на улице и, по-видимому, не меньше - внутри...
     - И черт меня дернул пить китайскую водку! - ругнулся Серж,  все  еще
не сходя с места. - Ты когда-нибудь пил эту дрянь?
     - Если это дрянь, то кто мешал тебе отказаться от нее?
     - Отказаться.... Был я у китайцев, принимал  руководитель  делегации,
знаешь, такой скользкий, приторно-сладкий восточный тип. Ну,  естественно,
пришел я туда вовсе  не  за  тем,  чтобы  пить.  Хотел  взять  интервью  у
руководителя  делегации  страны,   впервые   приславшей   спортсменов   на
Олимпийские игры. И что же, ты думаешь, он мне сходу выложил?  Мы,  заявил
этот тип с манерами  профессионального  метрдотеля,  сделаем  все  от  нас
зависящее, чтобы правое дело Америки восторжествовало. Я сразу не понял, о
чем он. Наверное,  недоумение  было  слишком  явно  написано  на  моей,  в
общем-то, непроницаемой физиономии - китаец разулыбался и объяснил: мы  за
бойкот Московской олимпиады! Меня просто тряхануло от возмущения:  впервые
приняв участие в Играх, они тут же  взялись  разрушать  этот  и  без  того
непрочный дом!
     - Что касается прочности дома, тут я с тобой не согласен...
     - У нас разные взгляды на олимпийское движение, хотя,  должен  честно
заметить, пока чаще прав бываешь ты. Ну, да дело  не  в  этом!  Магнитофон
фиксирует его лепет, а сам мучительно думаю,  о  чем  же  мне  писать?  Не
китайские же демарши против Олимпиады популяризировать! Чтоб не  выглядеть
полным кретином, сижу и пью эту самую водку... Фу, большей  дряни  никогда
во рту не держал! А тут ты еще своим сообщением о ресторане доконал...  Не
день, а сплошные разочарования... Да, но что же делать?
     Мы  стояли  в  коридоре.  Мимо  нас  проходили  люди  с   такими   же
"ладанками", как у меня и Сержа, на груди. Со  стаканчиком  кофе  проплыла
стройная девушка. Она почему-то задержала взгляд на  Казанкини,  и  старый
ловелас просто-таки расцвел - грудь колесом, голову вздернул. Но  красотка
прошествовала мимо, не удостоив и малейшим вниманием старания Сержа.
     - Слушай, есть  идея!  Там  вряд  ли  дадут  бифштекс  с  кровью,  но
перекусить холодными закусками мы сможем.
     - Где это?
     - У тебя есть жетон?
     - Жетон?
     - Ну, лыжного, вернее, горнолыжного союза. - Серж извлек  из  кармана
куртки  пластмассовый  жетон  чуть   больше   стандартного   редакционного
удостоверения.
     - Кажется, есть, но не подозревал, что это пропуск в бар, - ответил я
и зашарил по карманам. Жетон лежал в верхнем нагрудном кармашке.
     - Хоть с этим без проколов.  Ты  читал,  по  крайней  мере,  что  там
написано? - Серж с чувством  продекламировал:  -  "...вы  будете  желанным
гостем в резиденции союза ежедневно с 12:00 до 01:00 с 1-го по 29  февраля
1980 года".
     - Ну и что?
     - Потопали, там обо всем и поговорим. Это рядышком!
     Мы  вышли  из  пресс-центра,  обогнули  "Овал",  где   уже   зажглись
прожекторы и конькобежцы стартовали в  тренировочных  состязаниях.  Сквозь
сетку,  ограждавшую  ледовый  стадион,  я  разглядел   Евгения   Куликова,
серебряного призера Инсбрука и,  пожалуй,  нашу  единственную  надежду  на
медаль высшего достоинства в этом виде олимпийской программы. С  тех  пор,
как в конькобежном спорте  появился  фанатичный  американец  Эрик  Хайден,
остальным спортсменам отводилась роль фона. Я знал, что после  Инсбрука  у
Жени хватало трудностей - неудачи сыпались, как из  злого  рога  изобилия.
Другой бы сломался, не выдержал, бросил, тем более что возраст у  Куликова
- далеко не юношеский. Другой бы, но не Куликов. Я следил за ним, когда он
начал медленно, очень трудно подниматься от  старта  к  старту.  Радовался
каждому его - самому скромному, самому заурядному! -  успеху,  сколько  бы
мне ни твердили, что Куликов - это  вчерашний  день  нашего  конькобежного
спорта, его время, мол, ушло. Мы часто спешим списывать  атлетов,  а  ведь
они, чаще всего, в расцвете сил, полны  опыта  и  желания,  это  настоящие
бойцы.
     Я был просто счастлив, когда узнал,  что  Женю  Куликова  включили  в
состав олимпийской команды СССР.
     Мы даже не вышли на  Мейн-стрит  -  одноэтажный  домик,  арендованный
горнолыжным союзом, оказался прямо на площади,  где  днем  останавливаются
автобусы. У входа спросили жетоны, мы с Сержем дружно  показали,  и  двери
широко  распахнулись  перед  нами.  Слева  в  комнате  царил  таинственный
полумрак, негромко журчала музыка, в табачном  дыму  я  разглядел  молодых
широкоплечих  ребят,  по-домашнему  сидевших  прямо  на  полу,  устеленном
желтым, как куриная слепота, ковром. Но Серж увлек меня  вправо,  здесь  в
комнатушке было и вовсе тесно  -  за  двумя  крошечными  столиками,  густо
уставленными  пустыми  и   наполненными   бокалами,   устроилось   человек
пятнадцать, один к одному - кто в  куртках,  кто  в  свитерах,  но  все  с
загорелыми обветренными лицами, по чему можно было сразу определить -  эти
люди в горах не редкие гости.
     Я устремился за Сержем, он уверенно прошел комнату, и мы очутились  в
крошечной кухоньке, где на двух столах, вытянутых вдоль стены  и  у  окна,
красовались подносы с тонко нарезанной колбасой, ветчиной и сыром. Тут  же
лежали хлеб, вилки и пластмассовые тарелки. Загорелый парень в распахнутой
на груди рубашке приветствовал нас и поинтересовался - будем мы пить  пиво
или вино.
     - Сосиски тоже будем, -  сказал  Серж  тоном  завсегдатая,  и  парень
кивнул в знак согласия головой. Он быстро налил из бочонка,  стоявшего  на
полу, бутыль белого вина, протянул ее нам и ушел.
     Серж выбирал закуски, а я налил бокалы. После сегодняшних приключений
меня мучила жажда.
     - Э, так не годится! - возразил Серж. - Это не  по  правилам.  Прежде
всего - за встречу! Последний раз когда я тебя видел? Пятого августа  1976
года в монреальском аэропорту Мирабепь, где ты выкладывал последние  центы
в баре. Точно?
     - Погоди, а почему я тебя не приметил?
     - Потому что ты  уже  был  в  нейтральной  зоне,  а  я  -  за  чертой
иммиграционной службы. А потом решил тебя не беспокоить, подумал, а  вдруг
ты меня снова в какую-нибудь заварушку втянешь? -  Серж  громко,  так  что
стали оглядываться на нас из соседней комнаты, расхохотался.
     Возвратился парень, с подносом, где густо лежали сосиски. Он поставил
поднос на стол и собрался уходить, но Серж удержал его за рукав.
     - Я - француз, - начал он издалека. Я очень люблю  вино,  просто-таки
обожаю. Но мой русский друг - да, да, вы видите перед  собой  человека  из
СССР! - он предпочитает что-нибудь покрепче! Водку, виски, на худой конец!
- Серж так быстро перешел в наступление, что я не успел и рта открыть, как
парень уже унесся выполнять просьбу Казанкини.  -  Спокойно,  спокойно,  -
замахал Серж руками, видя, что я готов взорваться  от  такой  наглости.  -
Знаю, что не пьешь виски, но я его просто-таки  обожествляю!  Поверь  мне,
здесь так принято!
     Мне пришлось согласиться.
     Когда в бокал  была  налита  тройная  порция  виски,  Серж  Казанкини
посерьезнел, лицо его стало торжественно-величаво.
     - Прежде всего, выпьем за светлую память барона Пьера де Кубертена, -
сказал Серж. - Не выдумай он Олимпийские игры, разве могли бы мы дружить и
встречаться, пусть раз в четыре  года,  но  встречаться?  Ибо  когда  есть
желание понять друг друга, люди всегда добьются цели. И пусть  маоисты  не
надеются, что им удастся протянуть Великую китайскую стену между Западом и
Востоком!
     Я сделал вид, будто бы полностью увлечен едой, что было не  таким  уж
далеким от истины.  Мир  выглядел  все  приятнее,  и  даже  табачный  дым,
вползавший из соседней комнаты, не раздражал, как вначале. Олимпиада  была
близка, а это - самое важное, потому что  ждешь  ее  четыре  года,  и  она
приходит как праздник души и еще долго потом согревает воспоминаниями.
     - ...и еще я тебе скажу: ничего у Вашингтона из этой затеи не выйдет.
Своих, скажем, они еще могут запугать, хотя  и  в  этом  я  сомневаюсь,  а
других - да кто пойдет за ними, сейчас не сорок восьмой год. - Голос Сержа
долетал до меня словно сквозь вату. - Ты совсем не слушаешь!
     - Слушаю, Серж, и согласен с тобой. Кстати, ты приедешь в Москву?
     - Спрашиваешь! - с горькой обидой воскликнул Серж. - Недавно  получил
подтверждение об аккредитации!
     - Это будет самая блестящая олимпиада!
     - Если только ее не испортят...
     - Не выйдет у них ничего.
     - Я тоже так думаю!
     В кухню заходили, наливали вино, делали бутерброды и брали сосиски, а
мы все сидели. Да и куда торопиться, куда спешить, если здесь было тепло и
можно напивать пенящийся напиток прямо из бочонка, стоило  лишь  повернуть
краник, и говорить, спорить...
     - Сэр! - Средних лет мужчина в черном пушистом свитере притронулся  к
моему плечу. - На два слова!
     - Минутку, Серж, я сейчас вернусь!
     - Вам привет от Грегори! Это еще не все,  -  решительно  подавил  мое
желание задавать вопросы неизвестный. -  Он  ждет  вас  сегодня,  в  любое
удобное для вас время, хоть среди  ночи.  Обязательно.  Вот  здесь,  -  он
протянул и быстро вложил мне в руку клочок бумаги, -  адрес  и  план,  как
попасть на виллу. И постарайтесь, чтобы никто не шел за  вами!  Вы  поняли
меня?
     - Понял, - сказал я, хотя ровным счетом  ничего  не  понимал.  Неужто
Грегори не мог сам разыскать меня, ведь это проще простого - телефон дадут
немедленно, нужно лишь набрать номер коммутатора мотеля, - Дик ведь знает,
где я остановился?
     Взглянул на часы: без семнадцати десять.  Самое  время  закругляться,
ибо Серж уже входил в раж.
     Я еще для приличия поболтал с Казанкини и распрощался.
     Когда выбрался на площадь, из Ледового дворца  выплеснулась  огромная
толпа - по-видимому, закончился товарищеский  матч  по  хоккею.  Холодало,
мороз пощипывал щеки, и первые снежинки кружились в притихшем  загустевшем
воздухе. К гостинице "Холидей-инн", взревев на  крутом  подъеме,  проехала
полицейская машина с красной тревожной мигалкой  на  крыше,  потом  -  еще
одна.
     Я постоял у ограды приземистой скромной церквушки, что приткнулась на
обрывчике над озером. Даже  в  неясном  свете  фонарей  можно  было  легко
прочесть надпись на белом листе бумаги от руки - на английском, немецком и
русском - "Приглашаем к нам на чашку кофе. Бесплатно!"
     Мне привиделось, наверное, что от дома лыжного союза, откуда я только
что вышел, отделилась неясная  тень,  замерла,  словно  присматриваясь,  и
исчезла.  Улица  уходила  вниз,  к  озеру,  и  темнела  пустотой.  Тишина,
казалось, струилась оттуда вверх - к площади, где беспокойные  и  шутливые
толпы туристов с боем брали длинный и высокий автобус.
     Я осторожно двинулся вниз, придерживаясь левой стороны, потому что на
плане, нарисованном Грегори, мне надлежало свернуть на лед, оставив справа
церемониальную  площадь,  где,  спустя  несколько  дней,   поднимутся   на
пьедестал почета  первые  чемпионы  Игр.  Сейчас  площадь,  а  попросту  -
огромный кусок расчищенного льда озера, была пустынна, лишь высокая  арка,
под  которой  пройдут  триумфаторы  олимпиады,  смутно  вырисовывалась   в
темноте. Только пятиметровые разноцветные кольца, отлитые из  хрустального
льда, высвечивались лучами двух прожекторов; они точно плыли сквозь  тьму,
притягивая взгляд совершенством форм и радугой,  горевшей  внутри  каждого
кольца.
     Чем  дальше  оставалась  позади   центральная   часть   Лейк-Плэсида,
полугородка-полудеревни, где все - дома, площади, магазины, даже костел  и
церковь - были миниатюрными, какими-то нереально-игрушечными, - тем  глуше
звучали шаги  по  асфальтированной  мостовой.  Голые  деревья  стояли  как
окаменевшие, и тоже чудилось,  что  они  отлиты  из  льда  и  жизнь  давно
покинула их.
     Поймал себя на мысли, что никак  не  могу  отделаться  от  внутренней
напряженности, не покидавшей меня с той минуты, когда  незнакомец  передал
приглашение Дика Грегори. Нет, меня изумила и встревожила  не  сама  форма
приглашения и даже не  то,  что  он  поручил  это  сделать  совершенно  не
знакомому  мне  человеку,  а  то,  что  Грегори  вынужден  даже  со  мной,
иностранцем, встречаться тайно. Все это выглядело  подозрительным,  и,  не
знай я Дика много лет, вряд ли бы откликнулся на его  просьбу.  Что  греха
таить, трудно, нередко опасно работается советским людям за рубежом, и тут
всегда  следует  быть  начеку.  "Э,  грош  тебе  цена,  если  бы   ты   не
воспользовался случаем узнать нечто новое, что может сыграть свою  роль  в
беспокойной журналистской жизни", - сказал наконец сам себе.
     Когда я ступил на лед, укатанный и  утоптанный  собачьими  упряжками,
пересекавшими озеро вдоль и поперек с  туристами  в  "настоящих"  северных
санях, мне снова почудилось, что кто-то крадется вслед за мной.
     Остановился в тени деревьев и прислушался.
     Снег падал все гуще, все плотнее, и далекие звуки олимпийского центра
едва доносились сквозь ватный воздух.
     "Ну вот, Романько, и ты  стал  пуглив,  и  тебе  снятся  призраки!  -
рассмеялся я в душе,  убедившись,  что  только  снег  да  пустынное  озеро
окружают меня. - Очнись! Ведь ты - в столице олимпиады, где  царят  мир  и
праздничное ожидание!"
     На противоположном берегу снова оглянулся и увидел, что лед пуст и ни
единая черная  точка  не  нарушает  его  матовую  белизну.  Минут  пять  я
поднимался в гору, мимо летних  заколоченных  дач.  Вокруг  было  уныло  и
пусто. Над головой глухо роптали сосны, с тихим шелестом падал снег. Когда
я подумал, что заблудился, стали попадаться коттеджи с освещенными окнами,
вырывались звуки джазовой музыки, залаяла и  сразу  умолкла  собака.  Идти
стало веселее. Я вглядывался  в  даль,  чтобы  заметить  и  не  пропустить
поворот влево - снова к озеру или, вернее,  вдоль  озера  до  часовенки  с
крестом, - как было обозначено в плане Дика Грегори.
     Вскоре я подошел к повороту. Дальше тянулся не асфальт, а  накатанная
в твердой каменистой почве неширокая дорога. Темно, хоть  глаз  выколи,  и
пришлось пробираться чуть ли не на ощупь.
     Но вот я разглядел за деревьями  двухэтажный  коттедж.  К  нему  вела
лестница. Передняя стенка дома - сплошь из  стекла  -  ярко  освещена,  но
задернута изнутри плотной шторой. Над крышей из невидимой трубы поднимался
белесый дым. Снег присыпал дорожку и высокие кусты, окружавшие коттедж.
     Стоило мне подняться по лестнице на первую  каменную  ступеньку,  как
наверху распахнулась дверь и раздался знакомый баритон Дика Грегори:
     - Хелло, Олег! Я подумал, что самое время для твоего появления!
     - Почему ты так решил? - спросил я и крепко пожал его руку.
     - Мне позвонил приятель сразу же после встречи с тобой и предупредил,
что передал записку. Остальное - проще простого. Как всякий журналист,  ты
не лишен авантюризма, и тайна влечет нас. Отсюда напрашивался вывод: ты не
станешь оттягивать встречу, разве  случись  дела  поважнее.  Но,  как  мне
известно, вы болтали с толстяком, который чрезвычайно увлекается виски!
     - Ничего не скажешь: служба у тебя поставлена - только держись! -  не
сумев скрыть удивления, сказал я, входя в комнату.
     Это  была   продолговатая   уютная   гостиная   с   диваном-кроватью,
застеленным неярким шотландским  пледом,  цветной  "Сони"  на  вращающейся
ножке застыл как раз посредине  комнаты,  низкий  журнальный  столик,  два
мягких кресла рядом. На одном  из  них,  по-видимому,  только  что  сидел,
укутавшись в  плед,  Дик.  На  столике  лежал  толстый  блокнот,  из  него
выглядывала шариковая ручка. Телевизор был включен, но звук почти убран, и
нужно напрячь слух, чтобы расслышать, о  чем  там  спорили  два  ковбоя  в
стереотипном салуне времен освоения дикого Запада...
     - Раздевайся! - сказал Дик.
     Он забрал мою куртку с шапочкой и унес  в  соседнюю  комнату.  Да,  я
забыл сказать, что слева от телевизора пылал небольшой камин, сложенный из
серого речного камня. Огонь жадно облизывал  белые  березовые  поленья,  и
тепло обволакивало, расслабляло.
     - Что будешь пить?
     - Пожалуй, пиво.
     - О'кей! - Дик скрылся за  дверью,  я  услышал,  как  мягко  хлопнула
дверца холодильника, и вскоре вернулся, неся  на  подносе  блок  из  шести
запечатанных пластмассовой крышкой банок  с  пивом,  тарелочку  с  мелкими
ломтями ветчины и горкой тонко нарезанного сыра.
     - Я буду виски. Как ты в такой  холод  пьешь  эту  ледяную  жидкость?
Впрочем, слышал, у вас даже зимой едят на улице мороженое...
     Я усмехнулся. Дик по-своему понял это и сказал примирительным тоном:
     - А может, оттого вы все такие здоровяки. Видел вчера ваших ребят  на
"Овале" - кровь с молоком!
     Дик достал из настенного бара начатую  бутылку  "Баллантайна",  щедро
долил себе в бокал и плеснул чуть содовой.
     - Рад тебя видеть, Олег! Как ты устроился?
     - По сравнению с некоторыми моими коллегами, получившими жилье в  ста
километрах от Лейк-Плэсида, я, считай