усто окровавленном - свитере...
     Полицейский "форд", управляемый Дюком, нес меня (Диму  я  отправил  в
гостиницу - у него в шесть утра передача, он не мог ее сорвать) туда,  где
коварная случайность перечеркнула жизнь  Джона  Кренстона.  Не  знаю,  что
толкнуло меня на этот шаг, но  еще  в  кабинете  комиссара  я  решил,  что
выполню этот последний долг перед Крэнстоном.
     - Судя по имеющимся у нас сведениям, он не был пьян, -  сказал,  чуть
повернув ко мне голову, комиссар Дюк.  -  Впрочем,  вскрытие  даст  точное
заключение.
     - Время катастрофы установлено? - поспешно спросил я, боясь,  как  бы
тягостное молчание вновь не овладело нами.
     - Да, патрульная машина проследовала мимо этого места  приблизительно
в половине десятого.
     Ничего не было. Возвращалась в первом часу. Они обратили внимание  на
поврежденный  километровый  указатель.  Машина  Крэнстона  скользнула   на
повороте, правым колесом ударилась об указатель, перевернулась и  полетела
вниз.
     - Погодите, комиссар, разве вы не обнаружили  никаких  документов?  -
спохватился я, недоумевая,  как  этот  вопрос  не  возник  у  меня  еще  в
полицейском участке.
     - Ничего. Ничего, кроме вашей визитки.
     - Быть такого не может! Вы же не хуже  моего  знаете,  что  никто  не
может выйти из олимпийской  деревни  или  войти  в  нее  без  "ладанки"  -
удостоверения личности... Значит, вы плохо искали!
     - Вполне допускаю. Лил дождь. Впрочем, вы  правы  -  я  дам  указание
прочесать еще раз.
     В открытое окно била тугая струя прохладного  воздуха.  Но  мне  было
жарко, и я высунул голову и закрыл глаза. "Что могло  заставить  Крэнстона
нарушить режим накануне ответственного  старта,  сесть  за  руль  и  сломя
голову нестись, точно за ним гнались, прочь  от  олимпийской  деревни?"  -
вертелось у меня в голове.
     - Вы давно  знаете,  вернее,  -  поправился  комиссар  Дюк,  -  знали
погибшего?
     - Восемь лет.
     - Вы не замечали за ним каких-нибудь странностей? Не случалось  ли  у
него в последнее время неприятностей?
     - Это был абсолютно нормальный парень. Неприятностей у него  было  не
больше, чем у любого живого человека. Не случись это, через несколько дней
он стал бы триумфатором Олимпийских игр. Но никогда не станет...
     - Вот мы и приехали...
     Место мне сразу не понравилось - пустынное шоссе делало крутой изгиб,
справа  и  слева  к  самой  дороге  подступали  густые  заросли   колючего
кустарника, обочина была тверда, как гранит. Словом, мрачное место.
     Скользя и хватаясь за кусты, мы с комиссаром  сползли  вниз.  Сержант
Лавуазье, просидевший всю дорогу, будто в рот воды набрал, по распоряжению
Дюка остался  наверху,  чтобы  как  следует  изучить  траекторию  движения
автомобиля Крэнстона. Это  было  пустое  занятие  после  нескольких  часов
дождя, но сержант рьяно принялся за работу. Правда, я не  сомневался,  что
стоит нам с комиссаром скрыться из виду, как он  присядет  на  придорожный
камень и вытащит любимый "Кэмэл", которым  отравлял  воздух  в  автомобиле
почти беспрестанно.
     Внизу - в мокрой продолговатой долинке - было душно и сыро, я еще раз
отметил эту особенность здешнего климата: очень медленное  испарение,  что
свидетельствовало о значительной влажности воздуха.
     - Это следы машины, когда ее тащили наверх, - предупредил мой  вопрос
комиссар Дюк, заметив, что я остановился. - Здесь она падала. - И комиссар
указал на изломанный кустарник метрах в пяти выше.
     Минут пятнадцать мы шарили по склонам и в долине, но  в  основательно
вытоптанной траве и в кустарнике ничего так и  не  обнаружили.  Ни  крошки
информации. Впрочем, я и не ожидал иного исхода и сюда меня скорее  влекло
интуитивно: точно было  что-то  на  свете,  что  могло  объяснить  причину
загадочной ночной поездки Джона Крэнстона, поездки за собственной смертью.
     - Нет ни клочка бумаги, - констатировал комиссар Дюк, доставая  пачку
сигарет. - Курите?
     Я отрицательно качнул головой. Мне не давало  покоя  деревце,  метров
трех в высоту, переломленное в метре от земли. Я мысленно  нарисовал  план
падения машины и убедился, что корпус должен был пройти в полуметре левее,
никак  не  ближе.  В  том,  что  осинка   была   сбита   совсем   недавно,
свидетельствовал свежий перелом -  из  раны  вытекал  липкий  сок.  Однако
следов краски на стволе обнаружить не удалось, как я ни смотрел.
     - Вы напоминаете  мне  сержанта  Лавуазье,  -  с  подковыркой  сказал
комиссар Дюк. - Он тоже чуть не  обнимался  с  этим  деревцем,  но  ларчик
открывается просто: когда машина  падала,  распахнулась  правая  дверца  и
снесла его. Вот и вся загадка!
     - Загадка?.. - протянул я,  пораженный  вдруг  родившейся  мыслью.  -
Загадка...
     - Кстати, на дверце автомобиля остался характерный след  и,  кажется,
кусочки  приставшей  коры.  На  светлой  краске  след   отчетливо   виден.
Экспертиза подтвердит этот факт. - Мне показалось, что комиссар Дюк ехидно
ухмыльнулся, точно  школьный  учитель,  поймавший  нерадивого  ученика  со
шпаргалкой...
     Дюк великодушно протянул мне руку помощи,  когда  я  поскользнулся  и
едва не скатился снова вниз.
     - Не нужно больше катастроф, - изрек  комиссар  Дюк,  вытирая  чистым
зеленым платком правую руку, перемазанную глиной.
     Как я и ожидал, сержант Лавуазье сидел на выступавшем из земли  камне
и курил. Еще два окурка я увидел у его ног. Волна возмущения поднялась  во
мне, но я смолчал - какое я имел право что-либо в данном случае  говорить?
Лавуазье  лениво,  как  мне  показалось,  скользнул  по  мне  взглядом   и
неторопливо четко, по-военному поднялся  навстречу  комиссару.  Я  наперед
знал, что он скажет.
     Однако первые же слова его насторожили.
     - На этом месте, - сказал он, указывая  рукой  на  камень,  -  стояла
машина...
     - Здесь их побывало после того, как патруль сообщил  о  происшествии,
по меньшей мере пять, - возразил Дюк. - Та, которая обнаружила катастрофу,
мой "форд" и "паккард" скорой помощи, тягач, вытаскивавший  из  обрыва,  и
"форд" следственной службы...
     - Но среди них не было, мой комиссар, ни одного спортивного "ягуара",
- все так же невозмутимо продолжал сержант Лавуазье.
     - Мало ли кто мог здесь останавливаться, сержант,  -  в  голосе  Дюка
проскользнуло раздражение, однако комиссар не дал ему  восторжествовать  и
уже заинтересованно спросил сержанта: - Вы уверены, что  "ягуар"  имеет  к
этому какое-то отношение?
     - Конечно, нет.
     - Вот видите, - сказал комиссар.
     - Однако, мой  комиссар,  есть  немаловажная  деталь:  "ягуар"  стоял
здесь... во время катастрофы.
     - Слушайте, сержант Лавуазье, - едва сдерживаясь, рыкнул комиссар,  -
сколько раз я вас просил не устраивать мне  устных  кроссвордов,  которые,
как вам хорошо известно, я терпеть не могу, а докладывать, как и  положено
докладывать сержанту уголовной полиции - четко, коротко, без домыслов. Ну,
что там у вас?
     - Как сообщила патрульная машина, дождь начался около  десяти  часов.
"Ягуар"  оставил  следы  на  сухой  почве,  вот  взгляните  сюда.  -  Гнев
начальства мало подействовал на  сержанта.  Он  наклонился  и  показал  на
довольно хорошо сохранившийся след. Дюк тоже наклонился и несколько  минут
рассматривал отпечаток протектора. Наконец он разогнулся.
     - Этот след мог появиться и неделю назад...
     -  Не  думаю,  у  него  не  обветрились  края.  Мой   вывод:   машина
остановилась здесь до дождя, иначе при начале движения  колеса  на  мокрой
почве обязательно  бы  пробуксовали.  "Ягуар"  же  двинулся  по  сухому...
Считаю: необходимо запросить экипаж патрульной машины, не  видели  ли  они
"ягуар" выпуска 1976 года - олимпийского выпуска.
     Комиссар молча повернулся,  подошел  к  "форду"  и  вытащил  микрофон
радиопередатчика.
     - Здесь комиссар Дюк. Немедленно пришлите на  сорок  третий  километр
экспертную бригаду. Все. - Голос комиссара Дюка  был  суров.  -  Садитесь,
мистер Олех Романько, - пригласил он меня. -  Сержант,  вы  останетесь  до
прибытия экспертов и все это объясните им.
     "Форд" взревел  своими  тремястами  пятьюдесятью  лошадиными  силами,
ловко развернулся на  шоссе,  и  комиссар,  даже  не  взглянув  в  сторону
сержанта Лавуазье, нажал на газ.
     Я оглянулся: сержант уселся  на  камень,  в  руках  у  него  блеснула
зажигалка...
     Когда мы прощались у восточного входа Центра де Жарден, комиссар  Дюк
пожал мне руку и снова извинился за причиненное беспокойство.
     - Если у вас  появятся  ко  мне  какие-то  вопросы,  всегда  к  вашим
услугам. Мой телефон... - любезно назвал он номер.
     Вопреки моим опасениям, я разыскал Сержа Казанкини на втором этаже, в
пресс-баре. Он в тоскливом одиночестве сидел в полупустом зале, перед  ним
стояли чашечка с кофе и бокал с виски. - Увидев меня,  Серж  так  поспешно
вскочил, что едва не опрокинул столик.
     - Хелло, Олех! - вскричал Серж. - Рад тебя видеть. Что будешь пить? -
скороговоркой выпалил он, стиснув мою руку.
     Я не обманывался в причине столь бурного проявления чувств: при самых
добрых  отношениях,  что  сложились  между  нами,   существовала   другая,
потаенная причина: мой приятель из Франс Пресс смертельно не любил пить  в
одиночестве.
     - Двойное виски и два кофе покрепче! - сказал я.
     У Сержа от удивления отвисла челюсть, но что-то в моем лице  удержало
его от расспросов. Он кинулся к стойке, заказал.
     - Пошли за другой столик, - предложил,  возвратясь.  -  Насвинячил  я
тут.
     Мы перебрались за свободный столик, знакомый бармен  принес  виски  и
большую чашку кофе, подвинул ко мне поближе  сахарницу.  Потом  сбегал  за
стойку и вернулся с блюдцем,  доверху  наполненным  подсоленными  орешками
арахиса.
     - То бажаю вам смачного! - сказал бармен.
     - Дякую.
     Бармен еще какое-то время помаячил у стола и, поняв,  что  разговоров
сегодня не будет,  величественно  удалился.  Я  отхлебнул  большой  глоток
виски, жидкость опалила горло, но я почувствовал себя лучше.
     - Что, опять целую ночь просидел у телефона? -  сочувственно  спросил
Серж. Он, по-видимому, вспомнил, как  несколько  лет  назад  в  Токио,  на
чемпионате мира, я сутки напролет не выходил из номера,  ожидая  киевского
вызова, и Серж носил мне кофе и  удивлялся,  почему  это  я  не  пользуюсь
телетайпом. Разве объяснишь ему, что  эти  вечные  колебания  на  валютном
рынке без следа съедают наши  командировочные  и  потому  мы  предпочитаем
телефон, чтобы по крайней мере не зависеть от "плавающих" курсов  западных
валют, ибо расчет идет дома, в наших крепких, надежных рублях.
     - Ты слышал когда-нибудь о Крэнстоне, Джоне Крэнстоне?  -  спросил  я
Сержа.
     - Это, должно быть, пловец? - неуверенно сказал Серж.
     -  Должно  быть...  Сколько  раз  я  твердил  тебе:  нужно  знать  не
чемпионов, нет, - нужно знать тех, кто побьет чемпионов! А я  собственными
глазами видел, как Крэнстон проплыл сто вольным быстрее сорока девяти...
     - Шутишь! - Серж торопливо сунул руку в карман за блокнотом, другую -
в другой карман за шариковой ручкой.
     - Не торопись, - охладил я  Сержа.  -  Сенсации  не  будет.  Крэнстон
погиб... в автомобильной катастрофе. На  выяснение  обстоятельств  и  ушла
целая ночь... Крэнстон был моим другом...
     На моих глазах интерес Сержа погас. Я сообразил, что он уже  высчитал
про себя: Франс Пресс уделит этому событию в лучшем случае пять строк,  да
и то не в основной ленте, а  то  и  в  третьей  подаче,  -  там  на  столь
банальное сообщение вообще никто не обратит внимания. Нет,  случай  далеко
не "фитиль": в мире ежедневно гибнут на  автострадах  тысячи  людей  -  от
простых смертных до звезд, известных миллионам.
     - Жаль, - с приличествующим моменту сочувствием, но но более,  сказал
Серж. - Вот если б он успел стать олимпийским чемпионом, - другое дело!
     - У меня есть подозрение, что Джона Крэнстона убили... - сказал  я  и
удивился собственным словам: еще мгновение  назад  не  собирался  говорить
ничего подобного.
     - У тебя есть доказательства? - воспрянул духом Казанкини.
     Я кратко ввел Сержа в  курс  дела,  подкрепив  информацию  некоторыми
подробностями из дней, проведенных вдвоем с  Крэнстоном  на  озере.  Особо
подчеркнул три момента:  отсутствие  каких-либо  документов  у  погибшего,
сломанное деревце и, наконец, "ягуар" у обочины дороги...
     - Густо замешано, - неопределенно  пробормотал  Серж,  уставившись  в
экран телевизора, подвешенного на цепях у стенки.
     Дикторы канадского телевидения передавали последние новости: интервью
с первым  чемпионом  Игр  тяжелоатлетом  Николаем  Колесниковым,  показали
приезд в Монреаль почетного гостя Джесси Оуэнса (сколько я его знаю, он не
меняется - ослепительная улыбка, благородное лицо,  только  волосы  совсем
поседели; было в его облике нечто, заставлявшее добрые сердца  открываться
ему навстречу). Потом был прогноз погоды. Последним выступил глава  службы
безопасности Олимпийских игр мистер Уиндорф. Он бодро сообщил, что  группа
террористов, появившаяся в Монреале, "находится под постоянным наблюдением
полиции" и, таким образом, особых причин для беспокойства нет.
     - Еще бы! -  расхохотался  Серж.  -  Я  уверен,  что  эти  мифические
террористы и полиция - одно и то же! Я даже...
     Голос мистера Уиндорфа заставил его умолкнуть на полуслове.
     - Вчера вечером попал в автомобильную  катастрофу  и  погиб  участник
Олимпийских игр  пловец  Джон  Крэнстон.  Печальное  событие.  Руководство
Канадского олимпийского комитета выразило официальное соболезнование.
     - Серж, - сказал я. - Мне нужна твоя помощь.
     - Какие могут быть вопросы, я готов.
     - Мне нужно, чтобы ты встретился с Доном Маккинли.
     - Это кто еще?
     - Тренер Джона. Со мной он разговаривать не станет как пить дать.  Он
прошлый раз смотрел на меня волком. Спроси, выспроси  у  него:  что  делал
Джон в тот день,  какое  у  него  было  настроение,  почему,  наконец,  он
оказался так поздно вне олимпийской деревни - ведь утром следующего дня он
должен был стартовать. Запомни каждый жест, выражение лица  Маккинли.  Это
очень важно. Он просто обязан что-то знать!
     - Встречаемся здесь вечером?
     - О'кей! Около полуночи. Думаю, что к тому времени я передам репортаж
и буду свободен.
     Я допил кофе, попрощался с  Казанкини  и  направился  в  пресс-центр,
чтобы заняться олимпийской информацией и определить план работы на день, а
заодно  перекинуться  парой  слов  с  коллегами  -  смотришь,  и  выплывет
что-нибудь достойное внимания.
     Но события минувшей ночи не шли из головы.
     Улучив  момент,  я  разыскал  в  бассейне  Генри  Лоусона,   приятеля
Крэнстона. Он  вышел  из  раздевалки  не  сразу,  и  мне  пришлось  дважды
объясняться с полицейским, дежурившим у входа, но даже  моя  журналистская
"ладанка" не произвела на него  должного  впечатления.  У  меня  закралось
подозрение, что эти несколько десятков  тысяч  полицейских  в  форме  и  в
штатском, крепконогие парашютисты в  гольфах,  переодетые  агенты  местной
службы безопасности и приглашенные из США сотрудники ФБР,  которые  должны
обеспечить безопасность и спокойствие Игр, получили строжайшие указания...
не доверять никаким документам.
     Лоусон  появился  именно  тогда,  когда  полицейский  в  третий   раз
решительно  двинулся  ко  мне.  Левый  рукав  спортивной  куртки   Лоусона
перехватывала черная повязка. Генри, как и Крэнстон, учился в университете
Санта-Клары,  жил  с  ним  по  соседству  в  общежитии  и,  кажется,   был
единственным, с кем Джон дружил в команде пловцов.
     - Добрый день, мистер Романько, - поздоровался Лоусон. -  Вы,  верно,
хотели бы что-то узнать о Джоне? Право,  не  уверен,  смогу  ли  быть  вам
полезен.
     Я увлек Лоусона по коридору подальше от бдительного ока  полиции.  По
бесконечным переходам под трибунами олимпийского стадиона мы выбрались  на
площадь. Она, как  обычно,  кишела  народом,  ветер  надувал  разноцветные
"паруса" огромных  шатров,  натянутых  над  временными  кафе,  почтовой  и
справочной службами. Мы прошли мимо "человека-оркестра", не  задерживались
возле "ангела" с двухметровыми крыльями, оклеенными серебристой фольгой. В
дальнем  конце  парка  выбрали  свободное  местечко  на  лужайке  и  сели,
подставляя лицо горячему июльскому солнцу.
     - Вы встречались с Джоном в тот день? - спросил я.
     - Конечно. Мы вместе  плавали.  Но  Джон  закончил  раньше,  кажется,
почувствовал легкое недомогание. Такое бывает, когда ты в  хорошей  форме.
Потом обедали вместе в олимпийской деревне. Больше мы не виделись. А потом
- эта чудовищная новость...
     - Вы тоже тренируетесь у Маккинли?
     - Нет, - жестко, почти с ненавистью отрезал Лоусон.
     - Но он - лучший тренер не только в вашем университете... - сказал я,
хотя и видел, как неприятен Лоусону разговор о Маккинли. - Почему же вы?..
     - Почему же я тренируюсь не у него? Вы об этом хотите спросить  меня,
не правда ли? - Лоусон хмуро посмотрел  на  меня.  -  Отвечу:  я  ненавижу
Маккинли за то, что спортсмен для него - лишь подопытный кролик.
     - Если хочешь достичь большего... - начал было  я,  но  Лоусон  резко
оборвал меня.
     - Мне неприятен этот разговор, мистер Романько. Я согласился  с  вами
встретиться только потому, что Джонни высоко ценил вас. И еще потому,  что
знаю - вы сами в прошлом пловец,  надеялся,  что  мы  найдем  общий  язык.
Извините, но больше ничего нового я сообщить не могу. - Он поднялся.
     - Подождите, Генри. Не сердитесь на  меня.  Я  хочу  в  этой  истории
разобраться. Джонни кое-чем поделился со мной, но, боюсь, не всем, что мог
бы рассказать о Маккинли.
     Лоусон заинтересованно посмотрел на меня.
     - Словом,  я   сомневаюсь,   что   Джонни   попал   в   автомобильную
катастрофу...
     - Вы тоже? - вырвалось у Лоусона, но  он  тут  же  овладел  собой.  -
Почему же?
     - Это - долгая история. Я пока лишь собираю  факты.  Скажите,  Генри:
Крэнстон, как всегда, был спокоен в этот день?
     - Нет. Он показался мне рассеянным, отвечал невпопад. Явно был чем-то
озабочен. Я не придал атому значения - все мы перед стартом чуть-чуть не в
себе. Но мне бросилось в глаза другое - нервничал и Маккинли. Я застал его
в раздевалке, когда он курил. Это невероятно! Маккинли, который печется  о
своем здоровье, словно английская королева, и вдруг - закурил!
     - Что вы имели в  виду,  когда  сказали,  что  Маккинли  относится  к
спортсмену, как к "подопытному кролику"? Его тренерские новшества?
     - Не только и не столько. Я, если хотите, противник этой  безудержной
химизации спорта...
     - Да, но история с  Мондейлом,  если  вы  это  имеете  в  виду,  лишь
временно бросила тень на Маккинли.
     - Конечно же, Маккинли  не  так  глуп,  чтобы  сломать  себе  шею  на
допингах, для определения которых уже создана аппаратура. Но разве мало  в
мире  рождается  средств,  о  существовании  которых  никто   еще   и   не
догадывается?..
     - Так вы считаете...
     - Нет, я ничего не считаю! Я поделился лишь догадками.
     - Спасибо, Генри. Я оставлю вам  свой  номер  телефона.  Если  у  вас
что-то еще возникнет в памяти, не сочтите за труд, позвоните. - Я  вытащил
из нагрудного кармашка кусочек белого лощеного картона и написал  рядом  с
киевским номер моего монреальского телефона. И вдруг подумал: вот так же я
давал свою карточку Джонни, он взял ее и на прощание помахал мне рукой...
     - О'кей, мистер Романько! - сказал Лоусон и взмахнул рукой.
     Я опустился на траву, подложил под голову сумку с фотоаппаратурой и с
удовольствием вытянулся во весь рост.
     Где-то  шла  олимпиада,  кипели  страсти,  кто-то  радовался,  кто-то
плакал, а мне хотелось закрыть глаза и забыться, ибо голова моя шла кругом
от множества непонятных, но таивших в себе скрытый смысл фактов.
     Когда, наскоро  пообе