дав,  я  открыл  ключом,  подвешенным  на  одной
тесемке с "ладанкой", свой бокс в пресс-центре, первое, что мне  попало  в
руки, был белый конверт без марки, на  котором  красивым  каллиграфическим
почерком  было  выведено:  "Мистеру  О.  Романько".  Это  не  могло   быть
приглашением на прием - на тех конвертах имя отстукивают  на  машинке;  не
напоминал  конверт  и  одно   из   "посланий",   которыми   засыпали   нас
"доброжелатели", начинавшие обращения традиционным бандеровским "друже"...
Это  было  письмо,  которого  я  не  ожидал,  но,  вне  всякого  сомнения,
адресованное мне.
     В конверте лежал листок, наскоро  вырванный  из  блокнота.  Развернув
его, я прочел:

     "Уважаемый  мистер  О.Романько!  Я  пыталась  дозвониться  к  Вам  по
телефону, номер которого любезно предоставил мне Генри Лоусон,  но  увы...
Мне крайне необходимо с Вами поговорить о Дж. Крэнстоне.  Буду  вам  очень
признательна, если сегодня, в любое время, начиная от 14:00, Вы  позвоните
ко мне в отель "Шератон".
                                                        Джейн Префонтейн".

     Я взглянул на часы: было пять без двадцати. Через час я должен сидеть
в ложе прессы олимпийского стадиона и наблюдать за финалом стометровки. Не
мог же я пропустить забег с Валерием Борзовым, хотя бы потому,  что  любил
его не только за его золотые медали, не  только  за  умение  распоряжаться
собственными  силами.  Он  импонировал  мне   выдержкой,   воспитанностью,
какой-то особой элегантностью, с которой нес нелегкое  чемпионское  бремя,
никогда не опускаясь до дешевого панибратства, но в то же время  оставаясь
простым и доступным.
     Отель  "Шератон"  -  пристанище  титулованных  особ,   представителей
влиятельных  фирм  -  от  японского  "Кэнона"   до   американской   "IBM",
слетевшихся в Монреаль делать бизнес  на  олимпиаде,  кинодив,  призванных
украшать официальные ложи, и прочих вельможных мистеров и  мисс  -  был  в
десяти минутах ходьбы от пресс-центра и отличался от  новомодного  гиганта
из стекла и стали "Холлидейинн", ставшего  отелем  номер  один  в  столице
Олимпийских игр, викторианской добропорядочностью, почти домашним уютом  и
невероятно  высокими  ценами.  Уже   одно   то,   что   Джейн   Префонтейн
расположилась в "Шератоне", вызвало во мне чувство отчуждения, хотя  я  ни
разу не видел девушку Крэнстона и уж тем более  не  слышал  о  ней  ничего
дурного. Но известно: чаще всего не мы управляем чувствами, а они нами,  и
не всегда наши чувства - лучший советчик,  особенно  когда  нужно  принять
решение.
     Не могу объяснить почему, но у меня не возникло желания встречаться с
Джейн. Лишь теперь, задним числом ревизуя  свое  поведение  в  те  дни,  я
пришел к выводу, что причиной тому, конечно же, был  не  отель  "Шератон";
скорее всего я смалодушничал, решив избавить себя от  вида  женских  слез.
Что могла добавить нового к тому, что я уже знал, Джейн Префонтейн, ведь в
тот день она была за многие  сотни  миль  отсюда  и  ничего  не  ведала  о
последних минутах Джонни.
     Приняв решение, я облегченно захлопнул металлическую дверцу бокса под
номером 2804, бросил письмо Джейн в сумку вместе с  разноцветными  листами
информационных сообщений и направился в большой зал, уставленный  пишущими
машинками. Мой столик с русской  "Оливетти"  был  последним  в  ряду,  что
создавало иллюзию относительной отгороженности от  остальных  журналистов,
выстукивающих на машинках очередные опусы, жующих  бутерброды  и  отчаянно
дымящих всеми табаками мира, беззаботно болтающих или отрешенно  взирающих
на экраны цветных телевизоров внутренней олимпийской телесети.
     Я тоже сел, открыл машинку, заправил чистый лист бумаги.
     Отсюда, с высоты  двадцать  шестого  этажа,  Монреаль  был  похож  на
огромный человеческий улей. Взгляд  мой  остановился  на  темно-коричневой
громаде "Шератона"...
     - Мистера Олеха Романьо приглашают  к  телефону,  -  раздался  чистый
девичий голос, так чудовищно перевравший  мою  фамилию,  что  я  не  сразу
сообразил, что вызывают меня.
     - Пожалуйста, мистер  Романьо,  -  повторила  дежурная  телефонистка,
когда я подошел к стойке. - Кабина номер шесть. Благодарю вас!
     - Спасибо, - пробормотал я, раздосадованный столь ранним  звонком  из
Киева.
     - Алло, Киев! - крикнул я в трубку. - Алло!
     - Это мистер Романько?
     - Да, да, девушка, - ответил я. - Меня вызывает Киев.
     - Мистер Романько, с вами говорит Джейн Префонтейн. Вы слышите меня?
     Краска стыда залила мне лицо, я почувствовал себя  так,  словно  меня
окунули в кипяток.
     - Добрый день, Джейн... Я собирался позвонить вам позже.
     - Вы сейчас очень заняты? Очень заняты? - взволнованно повторила она.
     - Я должен быть на стадионе,  принципиальный  забег  на  сто  метров,
бежит мой приятель, - лепетал я, понимая,  что  горожу  чушь,  но  не  мог
остановиться. -  Меня  ждет  в  пресс-центре...  Мы  должны  вместе  брать
интервью...
     - Извините, - голос Джейн стал холодным.
     - Послушайте, Джейн, - сказал я  решительно.  -  Через  десять  минут
ждите меня в холле отеля, справа от входа, у цветочного киоска.
     На ней была светло-желтая в коричневый горошек майка, лимонные джинсы
и деревянные босоножки; она едва доставала до моего плеча. Бронзовое  лицо
с выгоревшими бровями, нежный овал, короткие пепельно-серые волосы и серые
большие глаза, которые оценивающе буравили меня насквозь, - такой я увидел
Джейн Префонтейн, когда она без  колебаний  направилась  ко  мне,  едва  я
переступил порог отеля "Шератон".
     - Нам нужно где-нибудь присесть, - сказала она вместо приветствия.  -
Если вы не возражаете, здесь неподалеку есть французский ресторан,  в  это
время там немноголюдно.
     - Идет.
     Мы вышли из отеля, миновали два-три перекрестка и оказались у цели. В
двухэтажном старинном доме располагался ресторан с неожиданным  названием:
"Ля тройка".
     - Вы знаете, что означает название ресторана? - спросил я.
     - Нет, - ответила Джейн и недоуменно пожала плечами: мол,  какое  это
имеет значение.
     Я в нескольких словах объяснил смысл и происхождение названия.
     - Никогда бы не подумала, что ресторан  имеет  какое-то  отношение  к
русским, - чистосердечно удивилась она. - Просто мы  с  Джо  любили  здесь
бывать... отличный гриль-бар...
     По узкой лестнице  поднялись  на  второй  этаж  и  выбрали  столик  у
открытого окна.  Посетителей  и  впрямь  было  немного,  и  с  молчаливого
согласия Джейн я заказал джин с тоником.
     - Мне известно, что вы с Джо отдыхали на озере. Он звонил мне, -  без
предисловия начала девушка.
     -  Вы  хотите  услышать  от  меня  рассказ  о  нашем  путешествии?  -
неуверенно спросил я, нащупывая нить разговора. - Это  было  действительно
прекрасное путешествие...
     - Нет, мистер Романько, я сама хочу вам кое-что рассказать...
     - Называйте меня просто Олег. Ведь вы - невеста Джонни.
     - Была невестой.
     Я видел, что она с трудом сдерживает слезы.
     - Успокойтесь, Джейн. Выпейте!
     Она залпом выпила  джин.  Достала  из  холщовой  сумки  "Мальборо"  и
щелкнула зажигалкой.  Жадно  и  глубоко  затянулась  и  лишь  после  этого
произнесла:
     - Я не буду плакать. Джо не  любил  слез.  Он  был  очень  сильный  и
честный.
     - Он был моим другом...
     Джейн кивнула в знак согласия и продолжала:
     - Я выросла в богатой семье, в Канаде. В Монреале и сейчас живет  моя
бабушка... С детства я была  убеждена,  что  знаю  свое  предназначение  в
жизни. Пока не встретила Джо. Мы познакомились на  студенческой  вечеринке
по случаю победы наших пловцов на чемпионате страны.  Маккинли  представил
нас друг другу, но Джо вскоре ушел.
     - Вы давно знаете Маккинли?
     - По крайней мере лет пять. Дело в  том,  что  отец  входит  в  совет
попечителей университета и Маккинли не раз обращался к  нему  за  деньгами
для спортивного клуба. Да, в тот вечер я возненавидела Крэнстона... Только
много позже, когда между нами уже не  существовало  недоговоренностей,  он
признался, что все дело было в богатстве моего отца.  Я  раскрою  семейную
тайну Крэнстонов. Впрочем, теперь это утратило смысл. Джо простил бы  мне.
Он ненавидел ложь. Когда Джо исполнилось восемнадцать лет, его  отец...  -
Джейн замялась, подыскивая подходящее слово, но  не  нашла  и  решительно,
словно рассердившись на себя, сказала: - Крэнстон старший взял энную сумму
в банке, где служил директором. Дело всплыло, и он  застрелился.  Семейное
благополучие Крэнстонов рухнуло. Тогда Джо и решил уехать в Штаты, надеясь
получить высокую стипендию  в  университете  как  первоклассный  пловец...
Собственно, мать Крэнстона живет лишь на его деньги. ("Так  это  стряслось
сразу после Олимпийских игр в Мехико-сити, в 1968 году, - подумал я).  Джо
не позволил матери  даже  продать  их  половину  дома  в  Гейдельберге,  в
Мельбурне, считая,  что  это  было  бы  для  нее  последним  ударом  после
перенесенных потрясений.
     - Простите, Джейн, но какое это имело отношение к вам? - спросил я. -
Насколько я знаю из рассказов Джонни, вы понравились  ему  сразу,  на  той
вечеринке...
     - Он признался мне в этом, когда мы  объяснились...  Но  Джон  сказал
еще, что никогда не женится на мне, если не  сможет  сам  обеспечить  нашу
семью. За время наших встреч Джо принципиально не разрешил  мне  истратить
ни цента...
     Джейн снова умолкла, углубившись в воспоминания. Я отвернулся к окну.
Монреаль жил обычной жизнью. С окончанием рабочего дня  улицы  заполнились
людьми,  машины  катили  сплошным  стальным  потоком.   Двери   универмага
"Вулворт" не закрывались ни на секунду. Появились продавцы вечерних газет,
они не выкрикивали названия, как на улицах городов Старого Света, а  молча
протягивали  газеты  прохожим.  Монашки  из  "Армии  спасения"  застыли  у
потертых металлических урн  для  подаяния.  Великолепное  открытое  ландо,
запряженное парой гнедых, остановилось у входа в "Ля тройка", и  белокурый
бородач  в  джинсах,  восседавший  на  козлах,  королевским  жестом   взял
протянутые ему деньги...
     - Я хотела вам сказать, Олех, мне кажется,  что  это  не  катастрофа,
это...
     У меня чуть не сорвалось с языка: убийство. Спустя  мгновение  я  уже
пожалел бы о сказанном.
     - Это... Джо  покончил  жизнь  самоубийством,  -  наконец  отважилась
Джейн.
     Словно в калейдоскопе промелькнули в моем сознании факты,  которым  я
искал и не смог  найти  объяснения:  отсутствие  документов  у  погибшего,
сломанное деревцо, недомолвки Лоусона... Джо - самоубийца? Но почему,  что
за чушь?
     - Нет, нет,  Джейн,  -  поспешно  сказал  я,  словно  отмахиваясь  от
услышанного. - Это невозможно!
     - Джо позвонил мне  около  шести  часов  вечера.  Голос  его  выдавал
крайнее волнение. Я спросила:  "Джо,  что  случилось?"  Он  ответил:  "Все
кончено, Джейн". - "Что кончено?" - растерялась я. У меня мелькнула мысль,
что вмешался отец и каким-то образом добился от Джо  согласия  отступиться
от меня. Он будто бы прочел мои мысли и крикнул:  "Я  люблю  тебя,  Джейн!
Запомни это!" - "Так что же происходит  с  тобой?"  Джо  сказал,  как  мне
показалось, очень спокойно, словно  человек,  принявший  решение:  "Прощай
Джейн, прощай, моя родная..." -  "Джо,  -  кричала  я  в  трубку,  -  Джо,
подожди, я вылетаю к тебе! Немедленно!" Последние его слова  были  такими:
"Но я еще должен кое с кем посчитаться..."
     - Где был в этот момент ваш отец?
     - Не знаю точно... Кажется, улетел куда-то по делам фирмы. Да  и  чем
он мог помочь мне? Я стала дозваниваться в олимпийскую  деревню.  Маккинли
на месте не было. Наконец его разыскали  в  бассейне.  Он  удивился  моему
звонку, рассмеялся и сказал: "Милые тешатся"... или что-то вроде того.  На
мой вопрос, где Джо, Маккинли сказал: "Час тому назад я расстался с ним  в
деревне.  Он  слегка  хандрил.  Но  ведь  ты  знаешь,   на   него   иногда
наплывает..."  Я  крикнула:  "Его  нужно  спасать,   Дон!"   Он   ответил:
"Успокойся, детка, выпей чего-нибудь..." Я бросила трубку  и  кинулась  на
аэродром. Была гроза, и  самолеты  не  летали.  Я  опоздала  на  несколько
часов...
     - Джейн, были у Крэнстона враги? Припомните хорошенько!
     - Характер у Джо трудный. Но он был справедлив.  По  крайней  мере  я
никогда не слыхала о существовании недругов, которых бы  он  опасался  или
ненавидел. Я уверена, что ответ на этот  вопрос  можно  было  бы  найти  в
дневнике Джо, он очень аккуратно вел его всегда.
     - Где сейчас этот дневник?
     - Не знаю... - Я почувствовал, как голос ее дрогнул.
     - Почему вы решили встретиться со мной, Джейн? Скажите откровенно! Во
имя памяти Джонни?
     - Лоусон рассказал о вашей встрече. Это испугало меня. Мне нестерпимо
больно от одной только мысли, что имя Джо затаскают газеты. Он не заслужил
этого. Люди вашей профессии... вы даже на чужом горе греете  руки.  Умоляю
вас, оставьте Джо в покое!
     - Успокойтесь, Джейн. Если я и добиваюсь истины, то  лишь  для  того,
чтобы найти виновных в гибели Джонни, - как можно мягче произнес  я,  хотя
меня так и  подмывало  выплеснуть  ей  в  лицо  обиду  за  столь  страшное
обвинение в мой адрес. - Ведь должна же существовать  причина,  толкнувшая
Джонни на самоубийство, понимаете вы это или нет?!
     Джейн обхватила лицо руками так сильно, что  у  нее  побелели  ногти.
Девушку сотрясали беззвучные рыдания.
     Поздним вечером того же дня я узнал причину.
     Я буквально не находил себе места после встречи с  Джейн  Префонтейн.
Тысячи мыслей мелькали в голове, предлагая на  выбор  одно  решение  хлеще
другого. Выйдя из метро на станции "Пий IХ", я двинулся навстречу плотному
потоку зрителей, льющемуся со стадиона. Меня толкали, наступали  на  ноги,
кричали что-то, когда я толкал, но, словно сомнамбула, шел ничего не  видя
и не слыша. Наконец выбрался из этого потока в парк. Здесь было спокойнее.
Одуряюще  пахли  цветы,  вдали  мерцали  мириадами  окон  две  пирамиды  -
олимпийская деревня. Где оно, окно комнаты, еще хранившей память о Джонни?
Я решительно свернул к шоссе и спустя минуту катил в такси в 18-й район.
     Сержант  Лавуазье  нисколько  не  удивился,  увидев  меня  на  пороге
полицейского отделения.
     - Хелло, мистер Олех Романько!
     - Хелло, сержант! Мне бы комиссара Дюка...
     - У комиссара Дюка сегодня выходной. Не могу ли я быть вам полезен?
     - Жаль. Впрочем,  извините,  сержант,  нет  ли  чего  нового  в  деле
Крэнстона?
     - Садитесь, сэр, - пригласил сержант, указывая на  черное  ободранное
кресло. Он вышел из-за перегородки, сел напротив и немедленно сунул в  рот
"Кэмэл".
     - Я не должен, видимо,  без  разрешения  комиссара  Дюка  давать  вам
сведения. Но и запрещения я не получал. Значит, волен в  своем  выборе,  -
весело отбарабанил  Лавуазье.  -  Не  так  уже  часто  в  нашем  заведении
предоставляется подобная возможность.
     - Так что нового?
     - Крэнстон не был пьян. Это во-первых. Он был  абсолютно  трезв!  Это
во-вторых! У него был рак. Рак печени. Это в-третьих.
     - Так вот в чем причина самоубийства Крэнстона!..
     - Патруль подтвердил наличие "ягуара" той ночью на  шоссе.  В  машине
было двое мужчин, - словно не услышав моего восклицания, продолжал сержант
Лавуазье. - "Ягуар" ищут.  Я  лично  проверил  версию  открывшейся  правой
дверцы,  сломавшей  деревцо.  Полностью  отпадает:  замок  на  дверце  был
надежный. Вывод я сделал бы такой: кто-то выскочил из движущейся  в  обрыв
машины.
     - Вы ничего не слышали о дневнике Джона Крэнстона, сержант? - спросил
я.
     По тому, как мгновенно умолк сержант и вскинул на  меня  испытывающий
взгляд, я догадался, что Лавуазье не так прост, как могло показаться.
     - У Крэнстона был дневник. Он многое прояснил бы  в  этой  загадочной
истории.   Скажите-ка   мне,   сержант,   задумай   вы   покончить   жизнь
самоубийством, вы закопали бы дневник в землю?
     - Наоборот, я положил бы его на самом видном месте. Никто не свободен
от тщеславия. И особенно те, кто решается досрочно уйти из жизни!
     - Вот видите, сержант. Но дневник исчез.
     - Выходит, кому-то было невыгодно его появление...
     - Но кому?
     - А хватка у вас есть, мистер Олех Романько! У  меня  к  вам  деловое
предложение.
     - Слушаю вас, сержант!
     -  Давайте  заключим  джентльменское  соглашение  о  взаимном  обмене
информацией. Сержанту Лавуазье вовсе не повредит, если он, благодаря своей
проницательности и  настойчивости,  кое-что  раскопает  в  этом  деле,  на
которое комиссар Дюк уже махнул рукой. Что касается вас, мистер  Романько,
вы сможете неплохо на этой истории подзаработать. Такое газеты любят!  Ну,
так что вы скажете?
     Я подумал, что кое-кто из моих знакомых и  сослуживцев  удивился  бы,
узнай они, что я сижу в полицейском управлении и веду тайные переговоры  с
секретным агентом. То-то бы удивился!..
     - Согласен, сержант. Но при одном условии: до поры до времени  вы  не
обмолвитесь ни словом о Джоне Фицджеральде Крэнстоне газетчикам!
     Сержант понял меня по-своему:
     - Понимаю. Конкуренция. Вот вам мое честное слово.



                                    5

     - Он выгнал меня! Просто выгнал, как дрянную собачонку, черт  подери!
- Серж кипел от негодования. - Ну ладно, допускаю, что нашего  брата  есть
за что недолюбливать. Но чтоб так!.. Нет уж,  вы  меня  извините.  В  свои
пятьдесят три я никому не позволю плевать мне в лицо. И  этому  пижону  не
позволил!
     - Может, ты задел его чем-то? - попытался я слегка выпустить  пар  из
побагровевшего от злости Казанкини.
     - Черт возьми! Не красная же он девица, этот  Дон  Маккинли!  Я  едва
открыл рот, едва успел произнести: "Мистер Маккинли, когда вы в  последний
раз видели Джона Крэнстона?", как он затопал ногами и  замахал  кулачищами
перед моим носом.
     Серж постепенно успокаивался. Перед  ним  стояли  три  пустых  бокала
из-под виски, это, по-видимому, и было причиной его излишней горячности.
     - Ты не думай, что я пьян, - сказал Серж. - Выпивка на меня действует
успокаивающе. Думаешь, Казанкини успокоился, получив поворот от ворот? Как
бы не так! Я сегодня день убил  на  этого  мерзавца,  понаслушался  о  нем
такого, что у меня просто руки чешутся набить ему морду.
     - Ну, ну, не хватало только скандала.
     - Ты прав. Хотя мне стоило усилий сдержаться.
     - Я подозреваю, что в  смерти  Крэнстона  не  последнюю  роль  сыграл
Маккинли. Но какую?
     Я коротко рассказал о встрече с Джейн Префонтейн и ее  предположении,
что Крэнстон покончил жизнь самоубийством, а также о разговоре с сержантом
Лавуазье. Я умолчал лишь о двух вещах: о просьбе  Джейн  не  выносить  имя
Джона Крэнстона на страницы газет и о договоре с Лавуазье.
     Серж несколько раз пытался прервать меня и вставить слово, но я делал
такое возмущенное лицо, что Казанкини сникал до следующей вспышки.
     - Теперь ты можешь говорить, - сказал  я,  переводя  дух,  и  поискал
глазами нашего знакомого бармена, а тот,  уловив  мой  взгляд,  немедленно
подбежал.
     - Добрый дэнь, панэ Романько!
     - Добрый дэнь. Звидкы це вы знаете  мое  призвыще?  -  с  подозрением
спросил я: изрядно уже надоели незнакомые  личности,  называющие  тебя  по
имени-отчеству и предлагающие свои услуги.
     - Цэй пан, - он указал на Сержа, -  мэни  казав.  Бо  якось  нэзручно
звэртатысь  до  вас  просто  "пан".  Мы  ж  зэмлякы,  а  зэмлякы   повынни
спилкуватыся, особлыво на чужыни...
     - Добрэ, добрэ, якось иншым разом... Прынэсить, будь ласка, дви кавы,
виски та чарку коньяку.
     Я видел, что Сержа просто  распирало  от  желания  обрушить  на  меня
сногсшибательную новость, но он все еще обижался, что я ему так решительно
затыкал рот. Я сделал вид, что целиком занят кофе, и Серж не выдержал.
     - Теперь я могу сказать, что убило Джона  Фицджеральда  Крэнстона,  -
п