зредка
чертыхался оттого, что никак не мог  разогнать  назойливые,  как  навозные
мухи, мысли.
     - Какой день едем? - спросил он.
     - Шестой... - ответил Турусов.
     - А сколько еще?
     Турусов от неожиданного вопроса приподнялся на локте и заглянул вниз.
     - Как это "сколько"?!
     - Ну, я имею в виду, когда назад?
     - Да не знаю я!
     - А ты в накладной посмотри, может, там нацарапано.
     Турусов развернул серую бумагу, пробежался взглядом.
     - Ну что? - нетерпеливо задрал голову вверх Радецкий.
     - "Груз должен быть доставлен  получателю  не  ранее  15.12.92  и  не
позднее 10.07.97 г.".
     Радецкий опустил ноги на пол.
     - Это говорит об одном! - безразличным тоном произнес он.  -  В  этих
ящиках нет ничего скоропортящегося!
     - И, похоже, что их содержимое сейчас  никому  не  нужно!  -  добавил
Турусов. - Послушай, кажется, они просто хотели избавиться от этого груза,
потому и заслали его в такой маршрут.
     - Еще бы!  -  Радецкий  сделал  шаг  к  окну.  -  Чего  бы  тогда  им
понадобилось заманивать тебя тыщерублевой зарплатой...  А  какой  конечный
пункт и кто там получатель?
     Турусов снова вытащил из кармана накладную.
     - "Получатель груза... - забубнил  он  себе  под  нос,  -  не  обязан
предъявлять каких-либо требований и претензий. В  дозволенных  случаях  он
имеет право вообще отказаться от получения груза. Тогда груз следует везти
дальше, к следующему возможному получателю".
     -  Полнейшая  шизуха!  -  констатировал  Радецкий,  кривя   губы   от
монотонности заоконных пейзажей. - Может, ломануть эти ящики, а еще проще,
на ходу их скинуть, ночью...
     - Ты что! - Турусов испуганно выпучил глаза за стеклами очков.
     - Испугался, студент! Ну-ну. Тебя эти ящички еще порадуют!
     - А ты что, решил на ходу выпрыгивать?
     - Не-е-ет, - растянул Радецкий. - С меня как  с  гуся  вода:  отключу
голову и глазами собаки на все это дело смотреть буду. А вот  ты  нервишек
не напасешься, это я точно знаю!
     Радецкий прошелся пару раз к ящикам и обратно, держа руки за  спиной.
Остановился возле свернутой газеты, валявшейся на полу.
     - Так, что там на воле? -  он  поднял  номер  "Стальной  магистрали",
оброненный одним из ночных гостей. - Так-так... что?!
     Это "что" вырвалось у Радецкого с  криком  то  ли  удивления,  то  ли
отчаяния.
     - Чего кричишь? - неестественно спокойно  спросил  Турусов,  решивший
экономить свои "нервишки".
     -  Послушай!  Здесь  объявление:   "Требуются   два   сопровождающих,
желательно одинокие мужчины, для сопровождения груза "ТПСБ-1735" указанным
маршрутом. Оплата сдельно-премиальная, повышенная. Предоставляется место в
теплушке на весь маршрут, независимо от того, сколько времени он займет. С
предложениями обращаться гор. Талдом, ул. Самуила Рысса 7, кв. 3".
     - Можно обратиться! - голос Турусова задрожал. -  Кстати,  эти  ящики
уже стояли в вагоне, когда мы прибыли...
     Турусов подошел к грузу, может быть, уже раз  в  тридцатый  склонился
над деревянными кубами, внутри которых  находилось  нечто  запакованное  и
запрещенное для вскрытия.
     - Так и есть! - вздохнул Турусов. - Цифры шифра на нескольких  ящиках
исправлены, две последние...
     - Интересно, кто с ними до нас катался?! Наверняка, они уже приехали.
     - Кто знает, может, они сейчас в соседнем вагоне чай пьют!
     - Да, конечно. Там, где лошадки твои любимые! - ухмыльнулся Радецкий.
     У каждого человека есть свои  слова,  способные  отвлечь,  увести  от
мыслей, разговоров.  Стоит  только  произнести  одно  такое  слово  и  ваш
собеседник уже не помнит, о чем вы спорили, что защищали, что опровергали.
Он уже не в состоянии продолжить разговор, хотя вам и кажется, что он  вас
слушает, смотрит вам в глаза. Да, его взгляд направлен на вас, но  смотрит
он внутрь себя. Вы для него более не существуете. Не потому,  что  он  вас
вдруг перестал уважать. Просто, вы произнесли слово, которое, как  красная
кнопка, способно отключить человека от вас, от  ваших  проблем,  заставить
его вернуться к собственным вопросам, к старым нерешенным загадкам.
     Наступило молчание. Только шелестела  газета  в  руках  у  Радецкого.
Радецкий так близко подносил ее к глазам, что, казалось,  будто  он  хочет
высмотреть какие-то водяные знаки между строк.
     Он тоже отключился, но ему  не  понадобилось  слово,  вполне  хватило
одного номера "Стальной магистрали" за 1936 год.
     Поезд  замедлил  ход  и   остановился.   Остановка   была   настолько
неожиданной, что у Радецкого на лбу выступил холодный пот.
     - Что-то не то... - задрожал мягкий голос, такой  непривычный  в  его
устах. - Не помню, чтобы когда-нибудь на  маршрутах  вдруг  так  тормозили
посреди тайги!
     В стену словно палкой заколотили. Турусов отодвинул дверь и  в  вагон
вскарабкалась бабка лет семидесяти, крепкая, плотная, с румяным лицом и  в
шерстяном платке.
     - Ну все! - вздохнула она. - Поехали!
     И состав действительно дернулся и покатился, набирая скорость.
     - Вы куда, бабушка? - коровьим взглядом Радецкий впился в гостью.
     - А мне до "Факела". Тут недалечко.
     - До какого факела?
     - Гостиница "Факел", сын мой там живет. Он у меня деньгодобытчик.
     - А на какой станции эта гостиница?
     - А бог ее знает! Нет там никакой станции. Машинисту место  известно,
он остановится - я и спрыгну, а там рядом...
     Турусов с интересом  слушал  разговор  Радецкого  с  бабусей.  Как-то
теплее, душевнее стало в вагоне, и Турусову  подумалось,  что  хорошо  бы,
если б бабка эта с ними осталась. Варила бы им каши,  надоедала  бы  своей
болтовней.
     - А сколько туда ехать? - спросил Турусов.
     - Да, милок, сутки две-три.
     Все равно, хоть два-три дня отдохнуть можно, подумал Турусов.
     - Занятно, - протянул Радецкий, ни к кому  не  обращаясь.  -  Станции
нет, а гостиница есть.
     - А чего,  у  нас  тут  по  Сибирьке  таких  гостиниц  много.  Они  ж
бесплатные, правда, и удобств никаких.
     - А что ваш сын там делает?
     - Я ж сказала, деньгодобытчик он.
     - Хо-о-орошая специальность... - лицо  Радецкого  приняло  задумчивое
выражение.
     - Конечно, милок, хорошая. Не чета всяким там  инженеришкам.  Как  не
приеду к нему - тыщенку-другую всегда дает на пропитание. А мне,  старухе,
больше и не надо. Аппетит у меня не тот.
     - Да, недурно ему, видать, живется.
     - Не жалуется он, это точно, - бабушка вытащила из  кармана  ватника,
обшитого черным бархатом, бумажный сверток и  разложила  его  на  откидном
столике служебного купе.
     - Угощайтесь, голубчики!
     На бумаге лежало грубо нарезанное мясо.
     Сопровождающие взяли по кусочку.
     - Я чай поставлю! - Турусов вскочил и вышел в тамбур за чайником.
     Стал в тамбуре у окна. По спине пробежали  мурашки.  Окно  с  внешней
стороны было замерзшим, лишь в верхней  его  части  оставалось  прозрачное
пятно, сквозь которое проглядывался морозный лес.
     - Зима, что ли?! - подумал Турусов.
     Мысли как-то сами перескочили на эту крепкую бабку, ехавшую к сыну  в
какую-то странную гостиницу. "Факел"?! Хорошее название для  этих  суровых
сибирских мест. А когда это они в Сибирь заехали?! Ехали, стучали колесами
по рельсам и даже не задумывались о том, где они, собственно, находятся, а
тут тебе Сибирь! А какая Сибирь: Западная или Восточная, пойди  разберись!
Одна она на весь Союз, одна и огромна. И куда бы ты ни ехал, но если долго
едешь, обязательно в нее попадешь. Такая уж  наука  география;  не  просто
география, а можно сказать, динамическая география тела,  прямо  зависящая
от  динамики  духа  и  мысли.  Горячие  мысли  охлаждать  нужно,  холодные
подогревать, но не часто, да и до кипения ни в коем случае не доводить.
     - Эй, профессор, а чай?! - прорвался  сквозь  тамбурную  дверь  голос
напарника.
     Турусов  налил  воды  в  коротконосое   чугунное   детище   какого-то
уральского заводика и поставил его на примус.
     - Слышь, профессор, как ты насчет остановки в пути?
     - Какой остановки? - не понял Турусов.
     - А вот Клавдия Николаевна обещает нам на  пару  дней  место  в  этом
факеле. И говорит, кстати, что с машинистом договорится. У него тоже в том
районе какие-то дела. Отдохнем на твердой почве и дальше покатим.
     Турусов не понимал: шутит его напарник или говорит серьезно. Оставить
груз на два дня, уйти от поезда, который может тронуться в  любой  момент,
оставив их посреди сибирской зимы, холода и снегов?!  Как  же  подписанный
договор, где одним из условий значилось "ни в  коем  случае  не  оставлять
груз без надзора"?
     - Ты чего окаменел? Что, не хочешь жизнь за вагоном посмотреть?
     - А груз?
     - Никуда не денется.  Не  бойся.  Такой  случай  представился,  а  ты
дрейфишь! Если  хочешь  -  оставайся,  посторожишь  свои  ящички,  пока  я
прогуляюсь.
     - Нет, я пойду!
     - Трудно тебя уговаривать, профессор. Излишне  серьезно  ты  на  нашу
жизнь и на работу глядишь. Исправляйся, пока не поздно!
     - Да, милок, - поддакнула Клавдия Николаевна.  -  Серьезным  быть  не
надо, а то беды не оберешься! Серьезные, они всегда за все в ответе, а вот
если так просто ко всему подходить - никто с тебя и не спросит. Вот  сынок
мой тоже поначалу серьезным был, студентов даже обучал, а как  понял,  что
весь вред ему от его серьезности, так и бросил это  дело.  Вот  поглядишь,
как он нынче живет, побеседуешь... Может, и  остаться  там  захочешь.  Там
многие остаются из тех, что в гости приезжают.
     Бабка попила чайку, встала и прошлась по вагону.
     - А что это у вас за ящички? Не продовольствие?
     - Нет, - ответил Радецкий.
     - Может, из одежи что?
     - Да нет, там такое, чего не употребишь.
     - Это плохо, - мудро покачала головой  Клавдия  Николаевна.  -  Такой
груз никому не нужен. Везли бы валенки -  совсем  другое  дело.  Меня  бы,
старуху, парой-другой порадовали, а то мои поизносились.
     - Да, - согласился Радецкий. - И вас бы порадовали, и сына вашего.
     Два дня пролетели быстро. Клавдия  Николаевна  рассказывала  о  сыне,
крутилась вокруг примуса, варя сопровождающим то гречку, то рис, то горох.
Словно и не в вагоне они ехали, а жили в какой-то сельской хате, где и  на
печи поваляться можно, и пирожков испечь.
     Было так уютно, что Турусов забыл, что  он  сопровождающий,  забыл  о
том, что в вагоне - груз. О многом другом он  забыл  тоже,  согреваясь  от
забот  Клавдии  Николаевны,  которая  называла  их  уже  не  "милками",  а
"сынками" и спешила сварить чего-нибудь еще и еще. Пусть они  хоть  шесть,
хоть десять раз в день кушают, лишь бы сготовить все их  крупяные  запасы,
до  которых  у  них  самих  руки  не  доходили,  да  и  навряд  ли  дойдут
когда-нибудь.
     Поезд мягко и почти бесшумно остановился.  Клавдия  Николаевна  легко
отодвинула дверь и спрыгнула на снег.
     - Я сейчас, сынки! - сказала и засеменила в сторону тепловоза.
     Минут через пятнадцать вернулась.
     - Ну и длиннючий у вас состав! Ни разу на таком не ездила, - задышала
часто-часто, красная с мороза. - Ну, вылазьте! Уговорила машиниста  денька
два-три подождать. Он-то, оказывается, и не знал, что в его  составе  люди
есть. Глаза выпучил - во как удивился! Но когда  я  сказала  ему,  что  вы
работаете здесь и живете, он поуспокоился. Вылазьте, голубчики!
     - А как же, он что -  три  дня  стоять  здесь  будет?  -  озадаченный
Турусов остановился в проеме двери, глядя вниз.
     - Ты не беспокойся, сынок. Он тоже человек, у него  свои  заботы:  по
делам съездит, да и дом у него тут недалече. Поездит и  сюда  же  вернется
через пару деньков.
     Радецкий застегнул на себе  ватник,  нахлобучил  валявшуюся  на  полу
ушанку и грузно шагнул в снег с метровой высоты.
     - Профессор! Не заставляй старых людей ждать!
     Турусов тоже соскочил и Клавдия  Николаевна  повела  их  в  тайгу  по
невидимой, ей одной известной тропинке.
     Железнодорожная насыпь осталась  позади.  Обернешься  -  не  увидишь:
кусты, бурелом сплошной.
     - Долго нам? - осторожно спросил Турусов.
     - Та не, не очень. Через полчасика выйдем.
     Навстречу медленно двигалось темное на фоне снега пятно,  оказавшееся
сухоньким мужичком, шедшим по той же невидимой тропинке.
     - Эй, Потапыч! - узнала его бабушка. - Куда эт ты собрался?
     - А к рельсам. Скоро поезд пройти может. Подцеплюсь и  до  следующего
факела, а то этот мне че-то не очень.
     - Мест нет, али заелся с кем?
     - Нет, Клавуша, мест ого-сколько,  оттого  и  хочу  куда-нибудь,  где
полюднее. А твой Пашка там, только скурвился он...
     - Ты чего  болтаешь?  Сам  скурвился!  Ишь  какой  умник,  ты  больно
правильный! Едь-едь, пень ворчливый!
     Потапыч прибавил шагу и так понесся к рельсам,  словно  ему  могли  в
спину выстрелить.
     Оставшуюся часть пути прошли молча.
     Вскоре почувствовался специфический запах, а чуть позже над деревьями
вспыхнули несколько огромных языков пламени.
     - Что это? - Турусов сощурился за стеклами очков.
     - Это он, голубчик, пристанище наше. "Факел", что я говорила.
     Перед ними открылась квадратная бетонная площадка  метров  двести  на
двести, а по ее краям возвышались четыре трубы, из которых в  небо  рвался
мощный напорный огонь. На площадке стояли десятки  сколоченных  из  дерева
лежанок. Вокруг было очень тепло и даже трава в метрах пятидесяти от трубы
зеленела, и одуванчики желтели.
     - Попутный газ сжигается. - Радецкий знающе осмотрел трубы.
     Все трое ступили на площадку и присели на грубо сколоченных лежанках.
     - Ох и жарища здесь  нынче!  -  Клавдия  Николаевна  стянула  с  себя
бархатный ватник. - Одно плохо - по нужде в мороз идти надо.
     Она покачала головой с таким видом, будто  это  было  единственной  и
наихудшей стороной жизни.
     На площадке спал один-одинешенек мужик, накрывшись чем-то похожим  на
чехол для автомашины.
     Тепло, тихо и безлюдно. И просторно ко всему прочему. Турусов лег  на
спину и глянул на пламя, резвившееся высоко над землей.
     - Красота! - довольно проурчал Радецкий. - Хорошее место.
     - Их, сынок, таких мест, у нас столько, что всех и не отыщешь. И  все
они "Факелами" зовутся, гостиницы...
     Отдохнув, Турусов обошел площадку. Под некоторыми лежанками  валялись
вещмешки. Разные вещмешки, от тугонабитых с крутыми боками  до  грязных  и
полупустых, обмякших от своей пустотелости.
     Побродив, вернулся к Радецкому, уминавшему на пару с бабусей  вареную
колбасу.
     - Подкрепись, профессор! Нервы крепче будут,  а  то  ждет  тебя  один
ударчик неместного происхождения.
     Колбасу доели быстро. Целлофан с жирной бумагой отшвырнули на траву.
     - Ох, Пашка, мой Пашка! - вздохнула Клавдия Николаевна.
     - А где он? - Турусов еще раз окинул взглядом окрестности.
     - На работе, видать. За деньгой пошел.
     Турусов качнул головой. Мол, понял.
     Время двигалось к вечеру: солнце скатывалось за горизонт, и хозяевами
неба оставались четыре ярких факела, прогревавшие небольшой кусочек  тайги
и лишавшие его ночной темноты. Факелы заслоняли не только луну  и  звезды,
но и все небо; и чем темнее становилось, тем ярче они разгорались,  словно
над этой площадкой небесная ткань давно уже прогорела и  сквозь  невидимую
дыру   вниз   в   огненную   четырехязыкую    пасть    сочилась    горючая
легковоспламенимая темнота, из-за  которой  языки  пламени  отрывались  от
своего факела и устремлялись вверх, стараясь выскочить  сквозь  прорванную
ткань неба.
     Клавдия Николаевна и Радецкий живо беседовали на материальные темы, а
Турусов не мог опустить глаза, не мог оторвать свой взгляд от огня. Он  не
слушал их. Его не было рядом с ними.
     Скрипнула лежанка, и мужчина, спавший на ней,  сел,  опустив  ноги  в
кирзовых сапогах на  теплый  прогретый  бетон.  Он  медленно  скатал  свое
одеяло, напоминавшее чехол для автомашины, положил  его  с  краю  лежанки,
вытащил метлу и занялся обычным дворницким трудом.  Заметать  он  начал  с
противоположного  края  площадки,   а   когда   приблизился   к   середине
"гостиницы", на  минутку  остановился  и,  сделав  пару  шагов  в  сторону
незнакомых постояльцев, громко поздоровался, после чего снова принялся  за
свое дело.
     - Плохо, что таких мест поближе нет,  там,  где  теплее,  -  говорила
Клавдия Николаевна. - Я б тогда и  сама  в  деньгодобытчицы  пошла.  Очень
интересная и атеистическая работа.
     - Атеистическая?! - усмехаясь, оскалился Радецкий. - Почему?
     - А потому, как дает загробную жизнь при этой жизни,  то  бишь  плоды
получаешь не сходя с рабочего места. Вот кабы где у моря так устроиться...
     - У моря не сложно, - Радецкий оглянулся на гостиничного дворника.  -
Там и так недурно зарабатывают.
     - Так то другая работа! - с небрежением сказала бабушка. -  Там  люди
от людей деньгу отымают, а это уже грешно. Они, как это...  слово  хорошее
из газет есть... - наживаются. А наживательство  и  деньгодобыча  -  штуки
разные. Наживаться оно везде можно, а добывать только там можно, где людей
мало и честности много... Так и сынок мой думает.
     - Давайте-ка, я у вас почищу,  -  подошел  дворник  и  сосредоточенно
запустил метлу под  лежанку,  на  которой  сидела  Клавдия  Николаевна.  -
Надолго прибыли? - не отрывая взгляда от бетонного  пола,  глухим  голосом
спросил он.
     - Одну-две сутки погостим, - ответила бабушка.
     - Токо не сорите. У нас чисто, -  мужик  выпрямился,  гордо,  свысока
глянул на выметенный из-под лежанки мелкий сор, потом  перевел  взгляд  на
гостей.
     - Да, - закивала головой Клавдия Николаевна. - Тута всегда чисто.  Не
то, что в городах, где сплошь люди.
     - Место чистое, и люди оттого чистые здесь, - согласился мужик.
     Он присел на лежанку, потрогал рукой свою неровно  обрезанную  густую
бороду и провел внимательным взглядом по лицам гостей.
     - А вы до кого? - спросил дворник.
     - До сынка приехала, до Пашки.
     - А-а, к Павлу... - мужик задумался. - Он здесь. Честный и не  сорит.
Тут нынче мало постояльцев-то осталось. Кое-кого я сам попер  с  гостинки.
Ишь, думали, себе вечное лето устроить - пригрелись, а  делать  ничего  не
хотели. Я их в три шеи. Как там у нас всегда было: "кто не работает -  тот
не живет!"
     - Да не так! - перебил дворника Радецкий.
     - Ну, по словам может чуток и не  так,  а  по  смыслу  именно  это  и
говорилось. Уж я-то помню.
     - А сколько вам тут как дворнику платят? - поинтересовался Радецкий.
     - А зачем мне платить?! Я, как и обещано было, без денег живу. Мне че
надо? Одежда есть, пропитание есть, а радость - от  работы  получаю.  Ведь
только здесь наконец смог заняться любимым делом.
     - Это подметательством?! - ухмыльнулась Клавдия Николаевна. - И давно
подметаешь?
     - Я здесь уже больше тридцати  лет,  с  пятьдесят  пятого.  А  вообще
дворником с тридцать третьего считался, но разве тогда давали поработать?
     - А че, не давали? Дворникам завсегда работа была.  Мусора  все  одно
всего не выметешь!
     - А! - мужик недовольно скривился и махнул рукой. - По месяцу  бывало
не давали метлу в руки взять. Только встать спозаранку соберешься, а  тебя
уже будят и  будьте-тебе-любезны-понятым-к-жильцамвашего-уличного-участка!
Отвоевал потом, думал: вот теперь сколько работы, война ведь только  то  и
делает, что везде сорит, обломки и от людей, и от вещей оставляет. Так нет
же. И после войны то же самое. Не выдержал я, вот  и  пустился  подале  от
столицы. Сначала с какими-то выселенцами ехал, а потом  сам  пробирался  и
вот...
     Дворник опять потрогал бороду, недовольно нахмурился.
     - У вас зрячесть хорошая? - спросил он Турусова.
     - Он у нас слепой, - вставил Радецкий. - А у меня зрение что надо.
     - Ну, вот тогда сделайте доброе дельце, - дворник протянул  Радецкому
большие  портняжьи  ножницы.  -  Обреж