ьте  ее  ровненько,  а  то   я   там
понакуролесил без зеркала.
     Мужик  задрал  бороду  кверху,  чтобы  Радецкому  было   удобнее,   и
продолжил:
     - Я б тут и  опосля  смерти  остался  бы.  Чем  не  рай?!  Жаль,  что
нельзя...
     - После смерти нельзя? - улыбнулся Турусов.
     Неподвижно  сидящий  дворник  только  глазами   покосил   в   сторону
сказавшего.
     - Даже до смерти нельзя. Умирать здесь не положено, - пояснил  он.  -
Места для умирания нет, здесь только для жизни место.
     - Вы хотите сказать, что кладбища нет? -  спросил  Турусов  виноватым
голосом.
     - Да не, оно-то маленькое есть, там,  в  углу.  Не  совсем,  конечно,
кладбище... - мужик не глядя ткнул рукой в противоположный угол площадки.
     - Все, порядок! - Радецкий щелкнул ножницами и выпрямил позвоночник.
     Дворник потрогал бороду и остался доволен.
     - Молодец! Стригун, что ли?
     - Нет, я по другой специальности. А что там  у  вас  за  кладбище?  -
после Турусова заинтересовался Радецкий.
     - Пошли! - дворник бодро  поднялся,  струшивая  на  бетон  обрезанную
шерсть бороды.
     - Идите, поглядите! -  напутствовала  Клавдия  Николаевна.  -  Нам  о
смерти еще не время радеть.
     Турусов, Радецкий и дворник вышли на край площадки и  склонились  над
выбитым неровными буквами в  бетоне  списком  фамилий,  инициалов  и  дат,
вмещающих человеческие жизни.
     - Тут урны замурованы? - догадался Радецкий.
     - Какие урны! Здесь мертвых не бывает. Они ж сами,  как  поймут,  что
жизнь кончается, так сами себя тут запишут и уходят с факела.
     - Так это же не кладбище! -  Турусов  непонимающе  пожал  плечами.  -
Зачем оно?
     - Эх, профессор, - вздохнул Радецкий, - это же летопись, это  история
"факела", именно этого,  а  не  другого  "факела".  Убери  ты  отсюда  это
кладбище, и все: будет витать "гостиница" в облаках - ни людей, ни  эпохи,
словно и нет ее вовсе. А  тут  же,  читай!  "Феоклистов  Г.В.  1938-1982";
"Борисоглебский А.В. 1914-1967".  Есть  кладбище,  значит,  и  история,  и
прошлое у этого места есть.
     - Так, может, кладбище и есть история? - ехидно спросил Турусов.
     -  В  некотором  смысле.  Кладбище  -  доказательство   существования
истории.
     - Да пошто вам эта история! - перебил их дворник. - Главное - память.
Что она вмещает, то и было на самом деле, а  остальное:  хочешь  верь,  не
хочешь - не верь. Неважно все остальное. Вот этих я всех знал, - он кивнул
на выбитый в бетоне список. - А вон того, Лапкина... так я даже за него  и
фамилию, и даты выбивал. Он-то сам руки отморозил до мертвоты и как бы уже
без них жил. Висят две жерди высохшие, а его не слушаются. Вот и решил  он
уйти. Сказал, что чувствует, мол, пора...
     Дворник внезапно оборвал свою речь и прислушался.
     - Звери што ли? - прошептал он.
     - Люди, - сказал Радецкий, расслышавший далекие человеческие голоса.
     Там, где кончалось тепло - начиналась  темнота.  Как  раз  по  кромке
снега. Как ни всматривались дворник и двое постояльцев в темноту, а ничего
разглядеть не могли.
     Через несколько минут из темноты, как сквозь стенку,  появились  двое
насупленных бородатых мужчин с обмороженными лицами и заиндевевшими  усами
и бровями.
     Они подошли как можно ближе к трубе и принялись растирать каждый себе
подмерзшие щеки.
     - Вечер добрый! - окликнул их дворник.
     - Угу! - промычал кто-то из них.
     - Откуда такие подмерзшие? - спросил дворник.
     - С соседнего "Факела", - ответил один, борода которого  при  ближнем
рассмотрении оказалась рыжей. - Едва дошли, сплошные сугробины по тайге.
     - В работу али так пришли? - дворник спрашивал  хрипловатым  голосом,
будто старался выглядеть посуровее.
     - Да я же почтальон, а этот не из наших, чужой, - рыжебородый  кивнул
на второго, который был помельче телом и бородка у него оказалась  редкой,
с трудом пробившейся сквозь сухощавую кожу щек и подбородка. - Тут  письмо
уже третий год ношу по факелам, никак адресата не отыщу. Уже  раза  четыре
опаздывал к нему.
     - А как твоего адресата звать-то? - дворник смягчил голос.
     - Смуров...
     - Был такой, - кивнул дворник. - Сашка  Смуров.  Еще  недавно  был  и
ушел.
     - Опять опоздал! - чуть не заплакал почтальон. - А куда ж он подался,
на какой "Факел"?
     Дворник развел руками.
     Турусов задумчиво смотрел на "кладбищенский" список и  вдруг  обратил
внимание на надпись "Смуров А.П. 1942-1986".
     - Так вот же он! - крикнул Турусов. - Здесь в списке!
     - А шо ж он сам то... - дворник ошарашенно выпучил глаза. - Ни мне не
сказал... А ну, где он там...
     Дворник подошел к списку, склонился, изучая.
     - Так и есть. Последним уходил... Хоть бы сказал, что насовсем...
     - Значит, адресат выбыл, - вздохнул почтальон. - Что ж теперь?
     - Эй, там не Пашка? - крикнула,  подходя  торопливым  шагом,  Клавдия
Николаевна.
     - Да не, - ответил ей дворник.  -  Это  почтальон  с  кем-то.  Письмо
принес...
     - Кому? - запыхавшаяся бабуся остановилась рядом.
     - Да уже некому! - махнул рукой дворник.
     - Возвращать придется,  -  безрадостно  покачал  головой  рыжебородый
почтальон. - А где этого,  который  послал,  искать?  Опять  по  "Факелам"
шастать!
     - А ты не переживай, сынок! Неча так серьезно  ко  всему!  Сожги  или
выкинь его и дело в порядке.
     - Нельзя, - враз посерьезнел почтальон. - Тот-то  будет  думать,  что
получил адресат его письмо, а вдруг там что важное?
     - Так возьми и прочитай! - подсказала Клавдия Николаевна.
     - Это не по-честному! - недовольно проговорил  дворник.  -  Так  даже
там, где я раньше был, редко делали. А тут и вовсе нельзя.
     - Вы же мне  помочь  обещали!  -  неожиданно  зашипел  на  почтальона
пришедший с ним хрупкий человек с редкой бородкой на утонченном лице.
     - Ну, вот и спрашивайте их! - почтальон показал взглядом на дворника.
     - Я извиняюсь... У меня тут дело... - заикаясь, заговорил хрупкий.  -
Я из европейской части прибыл в командировку. Поможете?
     - Чем тебе помочь? Деньги, что ли, нужны? - спросил дворник.
     - Нет. Я по переписи... то  есть  переписчик  неучтенного  населения.
Переписываю сколько и кого на "Факелах" живет.
     - Ну, эт я не знаю, - дворник глянул на переписчика. - Тут постоянных
нет, это для приходящих гостиница. Тут только  постояльцы,  а  так  каждый
день кто-то приходит, другие уходят...
     - Ну, а таких, которые более или менее постоянно разве нет?
     - Постоянно? - дворник на минутку задумался, поглаживая уже аккуратно
обрезанную бороду. - Вот эти, что ли? - он показал  на  выбитый  в  бетоне
список.
     Хрупкий мгновенно ожил, перестал заикаться. Он  машинально  стащил  с
плеча рюкзак, вытащил тетрадь и принялся аккуратно переписывать фамилии  и
даты.
     - Это уже что-то! - довольно произнес он. - Итого мною  уже  выяснено
тридцать четыре тысячи сто две человеко-единицы. Если б еще знать, сколько
всего этих "Факелов", чтобы зря не рыскать по морозу!
     -  А  вы,  видать,  из   Москвы?   -   дворник   окинул   переписчика
приценивающимся взглядом.
     - Это вы по акценту определили? - дружелюбно спросил хрупкий.
     - Да не, порода у вас столичная, тонкая. Я таких много встречал. Их в
начальники любят брать, а на другое они не годны...
     - Для другого другие есть! - переписчик закрыл тетрадь и улыбнулся. -
Каждому свое! Вот закончу свое дело и сам  буду  других  по  командировкам
рассылать. Может, когда-нибудь с кем-нибудь я вам приветик передам.
     - За приветик спасибо, - усмехнулся дворник. - Ладно, вы погодьте,  а
мне еще надобно вчерашний мусор сжечь, - и он  отошел  на  метров  пять  в
сторону трубы, где, сметенные в кучку, лежали обрывки каких-то бумаг.
     Дворник чиркнул спичкой и юркий огонек заплясал по мусору.
     - Это вы не документы сжигаете? -  подошел  хрупкий  переписчик  и  с
интересом наклонился над маленьким костром.
     - Да откуда тут документы? Слава богу, тут их и выписывать некому!
     - Э! Да это же деньги! - выкрикнул переписчик. - Что же это  вы  себе
позволяете? Наши родные деньги в огонь?
     - Сразу видать, что оттуда прибыл! - хмыкнул дворник. - Такой бы  мою
работу враз запорол! О как над деньгой порченой дрожит!
     - А, порченая... - переписчик закивал, с нескрываемой жадностью глядя
на костер.
     - Ну, все, отогрелся и в путь, - грустно протараторил почтальон  себе
под нос.
     - Остались бы на пару деньков! - дружелюбно предложил дворник. -  Тут
вот и постояльцы новые неплохие... Подумали бы о чем...
     - Нет, нельзя. Вот письмо это возверну, отыщу того, кто писал,  тогда
и отдохну. Надо ж сперва долг исполнить.
     - Да. Долг надо, - согласился дворник. - Но уж коли вернете, то  ждем
вас тут.
     Переписчик засуетился, опять стал заикаться.
     - А я... а мне куда лучше?.. Я с вами? - он заискивающе заглядывал  в
глаза почтальону. - Может, останемся, отдохнем...
     - Вы, если хотите, отдыхайте. Вы человек государственный, а мне  надо
письмо вернуть...
     - Так я же без вас никуда не выйду!
     - Вам решать. Я на другой "Факел"  сейчас,  а  то  вдруг  опоздаю.  -
Рыжебородый почтальон запихнул письмо за пазуху и  кивнул  постояльцам  на
прощание.
     Потом решительно зашагал прочь, в темноту.
     Переписчик съежился, стал еще меньше, забегал глазками  по  сторонам,
вопросительно-умоляюще впился взглядом в глаза дворника, но не  получив  в
ответ ничего, молча побежал догонять почтальона.
     - Экая рыба! - задумчиво произнес дворник вслед хрупкому. -  Пескарь,
а сам сомов пересчитывает. Как пастух свое стадо!
     Они молча постояли еще несколько минут. Порченные деньги  уже  тлели.
Умирающая искорка боязливо суетилась на уже сгоревшей бумаге.
     Клавдия Николаевна с жалостью глядела на истлевшие деньги.
     Дворник  все  еще  думал  о  переписчике,  а  Радецкий  с   Турусовым
обменялись ничего не значащими взглядами и задумались каждый о своем.
     - Прилягу, пожалуй, - нарушил тишину дворник. - Все-таки, там ночь.
     Он подошел к своей лежанке, закинул под нее метлу и  накрылся  чем-то
похожим на чехол для автомобиля.
     Радецкий зевнул и тоже прилег на лежанку.
     - И ты, сынок, отдохни! - обернулась к Турусову Клавдия Николаевна. -
Все одно Пашка поздно вернется.
     Турусова тепло разморило быстро, даже деревянная  лежанка  показалась
мягкой и удобной.
     Вскочили от бабушкиного крика:
     - Родной ты  мой,  сыночек!  -  причитала  она  срывающимся  голосом,
протягивая руки навстречу приближавшемуся мужчине лет сорока.
     - Здравствуй, мама! - хрипловато, но нежно сказал он, подошел к ней и
трижды поцеловал в щеки.
     - Много ли добыл? -  спокойно  спросила  Клавдия  Николаевна,  строго
глядя в глаза сыну.
     - Хватит. Хватит и тебе, мамочка, и остальным нашим. Всех накормим.
     - Вот и хорошо, сынок. А то ведь  ясное  дело:  с  голоду-то  рад  не
будешь, а нам с тобой не десять и не сто человек прокормить  надобно.  Без
тебя бы им и не жить.
     Мужик радостно улыбнулся. Гордость появилась в его остроносом лице  и
во взгляде чистых голубых  глаз.  Борода-щетинка  делала  его  похожим  на
молодого  Сталина,  но  верхняя  часть  лица  и  особенно  глаза  выдавали
глубинное славянское происхождение, может  быть,  даже  не  замешанное  на
татаро-монгольской крови.
     Радецкий подошел, протянул руку Пашке.
     - Радецкий, - представился он.
     - Павел, - пожал руку сын Клавдии Николаевны. - А как вас по имени?
     Радецкий запнулся.
     - Нет у меня имени. Нельзя нам... - он покосился в сторону  Турусова,
словно ждал его помощи. -  Мы  -  сопровождающие...  нам  и  фамилии  наши
оставлять не хотели. Собирались чужие всучить, чтоб и в  документах  чужие
значились. Еле-еле уговорили.
     - Как это? - спокойно спросил Павел.
     - Да вот, не хотят, чтобы мы сами собой в  историю  попали.  Говорят,
что истории случайные люди не нужны, а мы, мол, случайно были выбраны. Так
и все равно, когда одна фамилия в истории, а ни имени, ни отчества  нет  -
сразу видно: случайный человек. Кто угодно мог вместо него быть...
     Первый раз за поездку Турусов  услышал  в  голосе  Радецкого  столько
обиды и досады. Даже не верилось, что этот великан, у которого  "кровь  из
пальца струей бьет", вдруг заговорит на таких жалобных нотах.
     Павел кивнул, будто уже не раз слыхал про такие вещи.
     - Да,  Паша,  а  это  Турусов,  самый  образованный  и  многосторонне
недоразвитый человек в нашем вагоне. - Радецкий взял себя в руки  и  начал
шутить, что было для него делом обычным и естественным.
     Паша набрал в кастрюлю снега и за несколько секунд успел добежать  до
трубы, прислонить к ней кастрюлю и вернуться.
     Таким же образом он принес вскипевший снег,  высыпал  туда  маленькую
пачку чая и немного сахара. Вытащил из-под лежанки ящик и поставил его  на
ребро вместо столика. Сверху кастрюлю.
     - Сейчас почаюем, - улыбнулся гостям.
     Турусов побледнел и опустился на корточки.
     - А  я  говорил,  что  он  сразу  свалится!  -  усмехнулся  Радецкий,
обернувшись к Клавдии Николаевне.
     - Откуда он здесь? - Турусов уставился в голубые глаза Паши.
     - Нашел как-то недалеко от того места, где деньгу добывал. Роюсь себе
в снегу, смотрю - ящик с какими-то цифрами на боку. Ну, думал, клад в нем,
что-нибудь из ценного. Намучился, пока дотащил. Стали его открывать, а  он
не открывается. Со злости чуть не сжег  его.  Оказывается,  это  над  нами
пошутил кто-то, ящик цельным был: он весь ящик, и снутри, и снаружи. Блеф!
Вот я и решил его вместо столика иметь...
     - "ТПСБ-1784", - вслух прочитал Турусов. - Это наш...
     - Как, ваш? - удивился Паша.
     - Да это он их по номерам собирает. 1785 у него  уже  есть,  а  этого
номера как раз не хватает! - засмеялся Радецкий.  -  Расскажи  лучше,  как
деньгу добываешь!
     - А что ее добывать? Главное, на место выйти, а там уже и  трудностей
почти нет. В снегу она лежит. Только плохо, когда она смерзшаяся:  сколько
я уже сотенных попортил! Даже подумать страшно. Передержишь их у  трубы  -
они крошатся. Бумага, видно, старая. А недодержишь - расползаются.
     - О! А у тебя хрустящей нет? Мне фотку завернуть надо.
     - Вот, выбирай.
     Радецкий взял  у  Паши  пачку  сторублевок,  выбрал  одну,  остальные
вернул. Перезавернул фотографию любимой в новую,  а  старую  сотенную  под
ноги бросил.
     - Так не хорошо! - мягко сказал Паша, поднял ее и вместе с остальными
протянул маме.
     Клавдия Николаевна аккуратно завернула всю пачку в платок.
     - Теперь все сытенькими будут.  Тебе  спасибо.  Оно  известно,  добро
добром возвращается, а зло злом.
     - Лишь бы только деньги  деньгами  не  возвращались!  -  Паша  провел
ладонью по своей бороде-щетке.
     - Павел, ты можешь мне этот ящик дать? - голос Турусова задрожал.
     - Да ради бога. Я и без стола привык, а от него другой пользы  нет  и
не было.
     - Только сам его потащишь! - добавил Радецкий.
     - И потащу! - упрямо буркнул Турусов.
     - Тогда у меня к вам просьба  тоже  будет,  -  немного  замешкавшись,
сказал Павел. - Тут надо вещи одни забрать...
     - Какие вещи? - спросил Турусов, не отрывая взгляда от ящика.
     - Там вещмешок с чем-то и, как раз в пользу вам будут, лыжи.  На  них
можно и ящик оттащить.
     - А кому эти вещи отдать?
     - Никому. Просто увезти отсюда, а там что хотите с  ними  делайте.  В
них наверняка может быть что-нибудь интересное, может деньги...
     Турусов с недоверием покосился на Павла.
     - Да не бойтесь. Это вещи одного из  наших.  Он  просто  не  вернулся
оттуда, где мы работаем. Уже месяц прошел. Обычай такой - если  кто-то  не
возвращается больше месяца - мы его вещи  отдаем  кому-нибудь,  кто  здесь
случайно.  Ведь  если  такие  вещи  оставлять  тут,  их  в  конце   концов
распотрошат и с этого может начаться воровство. Тут пока все  по-честному,
понимаете?
     Радецкий кивнул. Турусов, оцепенев, слушал.
     - А что, часто не возвращаются? - спросил Радецкий.
     - Бывает.
     - Сынок, чего там раздумывать, давай я заберу этот  вещмешок!  Может,
там что пригодится потом? - заговорила молчавшая до этого момента  Клавдия
Николаевна.
     - Нет, мама. Ты не случайный человек. Ты сюда ехала, а они...
     - Мы возьмем! - твердо произнес Турусов.
     Радецкий удивленно оглянулся на напарника.
     Назад шли раза в три дольше. Турусов тянул ящик, укрепленный на двух,
сбитых поперечными планками, лыжах, а Радецкий налегке, с одним  вещмешком
шагал позади. Клавдия Николаевна в последний момент решила  еще  на  денек
остаться, объяснила пальцами на снегу как им выйти  к  поезду  и  пожелала
удачного пути.
     К рельсам выбрались без затруднений, но  поезда  не  было.  Приударил
мороз, время от времени с кедров, потревоженный ветром, слетал снег.
     - Мы так тоже можем не вернуться, - припрыгивая, сказал Радецкий.
     Турусов уселся  на  ящик  и  отвлеченно  рассматривал  рельсы,  двумя
параллельными линиями выступавшие из снега.
     - Дождемся, наверно, - медленно произнес он.
     - Чего-нибудь да дождемся, но жрать тоже надо. Ты,  профессор,  даешь
прикурить! Когда все просто - у тебя сложности возникают, а когда за шкуру
думать время приходит -  ты  как  вырванный  зуб  мудрости,  на  все  тебе
наплевать!
     - Почему наплевать? Мне не на-пле-вать! Просто ящик тяжелый, и  устал
я.
     - Ящик... - задумчиво выдохнул Радецкий. - Надо  проверить  вещмешок,
может, что из жратвы имеется.
     Радецкий сунул туда руку. Что-то зашелестело, зашуршало.  Он  вытащил
наружу пригоршню кедровых орехов и поломанную шоколадку.
     - Маловато... и консервов нет, - он с грустью развел руками.
     - Не умрем. - Турусов огляделся, остановив взгляд на  вещмешке.  -  А
вот в историю, должно быть, не попадем... как ни крути...
     - Неправильное в тебе честолюбие. Не проболтался б я - так бы и  ехал
ради одной дороги. Тебе что, ты уже в том, что имел,  разуверился,  теперь
ищешь то, в чем разуверишься позже! А у меня этих проблем нет. Я  очки  не
ношу и поэтому все в нормальном цвете вижу. Я и  в  историю  хочу  попасть
только потому, что люблю ее.
     - Нет истории, - упрямо и тихо проговорил Турусов.
     - Для тебя нет, да и тебя для нее нет тоже. А Герострат был? Думаешь,
он не любил историю? Еще как любил, если смог для нее пожертвовать всем...
Погоди, ты еще сам Геростратом станешь, и не заметишь, как это произойдет!
Как мой предок говорил: "Самое неожиданное для свидетеля -  это  когда  за
три минуты он превращается в обвиняемого"! Я прекрасно знаю, что тебе  все
это небезразлично. Ты просто позер,  но,  наверное,  не  понимаешь  этого.
Неужели ты хочешь стать Ивановым, чтобы потом где-то прогремело: "Один  из
Ивановых открыл потрясающую тайну!" А? Что, мало Ивановых прославилось?  А
хоть один Турусов вошел в историю? Вошел? А ведь  есть  в  ней  место  для
тебя! Понимаешь, что есть?
     - Я не все понимаю из того, что  ты  говоришь,  -  спокойно  и  четко
сказал Турусов.
     - А-а, да, конечно. Профессор неосведомлен. Он  случайно  купился  на
тыщерублевую зарплату, а к ящикам у него просто  половое  влечение,  новая
форма патологии, и к цифрам четырехзначным... Не придуривайся, Турусов!
     - О чем ты? - Турусов приподнялся.
     - Я о том, что мы никогда не вернемся назад, и все  лишь  ради  того,
чтобы увезти подальше эти ящики, которые через много лет прославят нас.  Я
так и не знаю  до  сих  пор:  ты  придуриваешься,  будто  тебе  ничего  не
известно, или это действительно так...
     - Я ничего не понимаю, не знаю...
     - Спроси у вора: вор ли он... Ладно,  у  нас  еще  масса  времени  на
разговоры, до самого замерзания.
     Откуда-то издалека раздался паровозный гудок и  сразу  стало  теплее.
Радецкий радостно задергал руками, стянул с  головы  ушанку,  помял  ее  и
снова нахлобучи