Все актрисы с этого начинают.


   Мейнт все-таки решил ехать на "додже". Машина,  особенно  если  ее  как
следует отмыть накануне конкурса, выглядит вполне сносно. А бежевый  капот
вообще будет как новенький.
   Время шло, приближалось воскресенье  9  июля,  Ивонна  становилась  все
более раздражительной.  Не  могла  усидеть  на  месте,  все  опрокидывала,
кричала на собаку, дог глядел на нее с нежным состраданием.
   Мы с Мейнтом старались ее ободрить. Подумаешь,  какой-то  конкурс.  Вот
съемки - это да! А тут всех дел на пять минут. Перед  жюри  пройтись  -  и
все! Даже если не победишь - не огорчайся, все равно из них всех  одна  ты
снималась в кино. Можно сказать, единственная профессиональная актриса.
   Нам следовало все продумать заранее, и  в  пятницу  после  обеда  Мейнт
предложил устроить генеральную репетицию в тенистой  аллее  за  гостиницей
"Альгамбра".  Сидя  на  скамейке,  я  изображал  жюри.   Машина   медленно
подъезжала. Оттуда выглядывала Ивонна с натянутой  улыбкой.  Мейнт  правой
рукой крутил руль. Пес повернулся к ним задом, неподвижный, как  украшение
на корме корабля.
   Мейнт остановил машину прямо передо мной  и,  опершись  левой  рукой  о
дверцу, напрягся и одним махом перепрыгнул через нее. Он приземлился очень
изящно, ноги вместе, руки врозь. Слегка кивнув,  Мейнт  быстренько  обежал
"додж" и резко отворил дверцу. Ивонна вышла, ведя  собаку  за  ошейник,  и
робко прошлась по аллее. Немецкий дог шел понурившись. Они  снова  сели  в
машину, и Мейнт, опять перемахнув через дверцу, очутился за рулем.  Я  был
восхищен его гибкостью.
   Решено! Этот  трюк  он  повторит  перед  жюри.  "Дуду  Хендрикс  просто
обалдеет - вот увидите!"
   Накануне конкурса  Ивонна  потребовала  шампанского.  Она  готова  была
плакать, как маленькая девочка перед выступлением на школьном празднике.


   Мы должны были встретиться с Мейнтом в холле ровно в десять часов утра.
Соревнования начинались в полдень, но он решил  выйти  заранее,  чтоб  еще
кое-что уладить: в последний раз проверить,  в  порядке  ли  машина,  дать
необходимые наставления Ивонне и на всякий случай слегка размяться.
   Он непременно желал присутствовать при сборах Ивонны: она не знала, что
ей надеть: розовый, цвета фуксии, тюрбан  или  большую  соломенную  шляпу.
"Тюрбан, дорогая, тюрбан", - раздраженно торопил  ее  Мейнт.  Она  была  в
белом широком платье. Он - в чесучовом костюме песочного цвета.  Я  всегда
запоминаю, кто во что одет.
   Все мы: Ивонна, Мейнт, я и пес -  вышли  на  улицу.  Такого  солнечного
июльского утра мне потом не случалось видеть.  Легкий  ветерок  раскачивал
большой сине-золотой флаг на столбе перед гостиницей. Чей это флаг?
   Мы отъехали вниз по бульвару Карабасель, не нажимая на тормоза.
   Машины прочих участников конкурса уже стояли по обе стороны  широчайшей
аллеи, ведущей к "Спортингу". Когда громкоговоритель объявит ваш  номер  и
фамилию, вы должны немедленно предстать перед жюри, восседавшим на террасе
ресторана. Аллея шла под уклон, к круглой площадке, так что  судьи  видели
каждое выступление от начала и до конца.
   Мейнт велел мне пробраться к  ним  как  можно  ближе  и  запомнить  все
происходящее, вплоть до мельчайших подробностей. В  особенности  выражение
лица Дуду Хендрикса, когда Мейнт будет выполнять свой  смертельный  номер.
И, если надо, даже записать.
   Мы ждали своего выхода, сидя в  "додже".  Ивонна,  уткнувшись  носом  в
смотровое зеркальце водителя, подкрашивалась. Мейнт, надев странные темные
очки в стальной оправе, промокал платком виски и подбородок. Я гладил пса,
а он глядел на каждого из нас с неизбывной тоской. Мы остановились у самой
ограды теннисного корта, там как раз играли четверо: две  женщины  и  двое
мужчин, - и, желая немного отвлечь  Ивонну,  я  указал  ей  на  одного  из
теннисистов, похожего на французского комика Фернанделя. "А что, если  это
он и есть?" - подзадоривал я ее. Но она не  слушала.  От  волнения  у  нее
дрожали руки. Мейнт покашливал, чтобы не обнаруживать беспокойства.  Потом
включил радио, и оно заглушило действующий  на  нервы  звук  отскакивающих
теннисных мячей. Мы все трое сидели не шелохнувшись и с замиранием  сердца
ждали, когда  же  сообщат  о  начале  конкурса.  Наконец  громкоговоритель
объявил: "Уважаемых участников  соревнований  на  кубок  "Дендиот"  просят
приготовиться". И через несколько минут: "Участники  номер  1,  госпожа  и
господин Жан Атмер!"  По  лицу  Мейнта  пробежала  судорога.  Я  поцеловал
Ивонну, пожелал ей удачи и в обход направился к ресторану "Спортинга". Я и
сам немного нервничал.
   Члены жюри сидели за светлыми деревянными столами, поставленными в  ряд
под  красно-зелеными  зонтиками.  Вокруг  толпились   зрители.   Некоторым
посчастливилось занять места за соседними столиками и  попивать  аперитив,
но большинство смотрело стоя. Все были в пляжных  костюмах.  Я  подобрался
поближе к судьям, следуя указаниям Мейнта, и стал глядеть на  них  во  все
глаза.
   Я сразу же узнал Андре де Фукьера, чьи портреты видел на  обложках  его
произведений (любимых книг моего отца; он мне давал их  читать,  что  я  и
делал с большим удовольствием). Фукьер был в панаме с лентой цвета морской
волны. Он опирался подбородком о ладонь правой руки, и на  лице  его  была
написана утонченнейшая усталость.  Он  скучал.  В  его  возрасте  все  эти
отдыхающие в бикини и  пятнистых  купальниках  казались  людьми  с  другой
планеты. Не с кем было поговорить об Эмильенне д'Алансон или  Ла  Гайдара.
Кроме меня, разумеется, если представится случай.
   А вот этот загорелый  пятидесятилетний  блондин  (вероятно,  крашеный),
этакий светский лев, скорей всего и есть  Дуду  Хендрикс.  Он  без  умолку
болтал с сидящими рядом  и  хохотал.  Голубоглазый  подвижный  здоровяк  -
воплощенная  пошлость.   Брюнетка   с   очень   провинциальными   манерами
многозначительно улыбалась чемпиону  по  лыжному  спорту.  Кто  она?  Жена
президента игроков в гольф или президента тех, кто  обслуживает  туристов?
Мадам Сандоз? Гамонж или Гаманж, киношник, это должно быть, вон тот тип  в
роговых очках, одетый по-городскому: в двубортный серый  пиджак  в  тонкую
белую   полоску.   С   трудом   припоминаю   еще   одного    субъекта    с
серебристо-голубыми  завитушками,  тоже  лет  пятидесяти.  Он  все   время
облизывался и держал по ветру не только нос, но даже подбородок, чтобы  за
всеми уследить и всех опередить. Кто он? Супрефект? Господин Сандоз? А где
же танцор, Хосе Торрес? Ах, нет, он не приехал.
   И вот открытая гранатовая двести  третья  модель  "пежо"  подъезжает  и
останавливается посреди круга;  женщина  в  пышном  платье  с  перетянутой
талией выходит из  машины  с  карликовым  пуделем  на  руках.  Ее  спутник
остается за  рулем.  Она  направляется  к  жюри.  В  черных  туфельках  на
шпильках. Такие обесцвеченные волосы, кажется, нравились экс-королю Египта
Фаруку, о котором так часто рассказывал мой отец (уверявший,  что  однажды
поцеловал ему руку).  Мужчина  с  кудряшками  произнес  несколько  в  нос,
облизывая  каждое  слово:   "Госпожа   Жан   Атмер!"   Бросив   на   землю
крошку-пуделя, который отряхивается как ни в чем не бывало,  она  идет,  с
грехом пополам  подражая  походке  манекенщиц  на  подиуме,  гордо  подняв
голову, ни на кого не глядя. Потом садится в машину. Вялые аплодисменты. Я
заметил, как вытянулось лицо у ее мужа с волосами ежиком.  Он  дал  задний
ход, затем ловко развернулся, видимо из кожи вон лез, чтобы показать,  как
он здорово водит машину. Должно быть, он сам  натирал  "пежо"  -  вон  как
блестит! Я решил, что это молодая  супружеская  пара,  он  -  инженер,  из
довольно обеспеченной семьи, она - из семьи попроще,  но  оба  в  отличной
форме. И, по привычке все обставлять с подробностями, я представил себе их
квартирку на углу улицы Доктора Бланша в Отейе.
   За ними следовали  другие  пары.  К  сожалению,  я  мало  кого  из  них
запомнил. В памяти осталась восточная женщина лет тридцати в сопровождении
рыжего толстяка. Они подъехали в открытом "нэше" цвета морской волны.  Она
подошла к жюри, как заводная кукла, и вдруг остановилась. Ее била  нервная
дрожь. Застыв, она взглядывала по сторонам, как бы  ополоумев.  Толстяк  в
"нэше"  жалобно  звал  ее:  "Моника...  Моника...",  -  словно  произносил
заклинание, усмиряющее экзотического дикого зверя. Наконец он сам вылез  и
увел ее за руку. Заботливо усадил в машину. Она разрыдалась. Машина  резко
стронулась и  на  повороте  чуть  не  смела  жюри.  И  еще  очаровательная
шестидесятилетняя  пара,  я  даже  запомнил  их  имена:  Жаки  и   Тунетта
Ролан-Мишель. Они подъехали на сером "студебеккере" и оба предстали  перед
жюри. Она - крупная, рыжеволосая, с энергичным, несколько лошадиным лицом,
в теннисном костюме.  Он  -  невысокого  роста,  с  маленькими  усиками  и
внушительным носом, с насмешливой улыбкой на губах - типичный француз,  по
представлению калифорнийского кинопродюсера.  Несомненно,  у  этих  важных
персон были все основания победить,  поскольку,  когда  кудрявый  объявил:
"Наши уважаемые Жаки и Тунетта  Ролан-Мишель",  -  несколько  членов  жюри
(среди них брюнетка и Даниэль Хендрикс) сразу захлопали. А Фукьер даже  не
удостоил их взгляда. Они как по команде поклонились. Подтянутые  и  весьма
довольные собой.
   Но вот наконец: "Номер  32.  Мадемуазель  Ивонна  Жаке  и  доктор  Рене
Мейнт". Я думал, что упаду в  обморок.  Все  поплыло  перед  глазами.  Так
бывает, когда целый день пролежишь  на  диване  и  вдруг  резко  встанешь.
Голос, назвавший их имена, эхом отдавался  от  стен.  Я  оперся  на  плечо
сидевшего передо мной и тут спохватился,  что  это  Андре  де  Фукьер.  Он
обернулся. Я в страшном смущении пробормотал: "Извините". Но  руки  с  его
плеча снять не мог. Только подавшись назад и  борясь  с  одолевавшим  меня
оцепенением, мне с превеликим трудом удалось поднести ее к  сердцу.  Я  не
видел, как они подъехали. Мейнт остановил машину перед жюри.  Зажег  фары.
Состояние слабости у меня сменилось крайним возбуждением,  и  все  чувства
обострились. Мейнт трижды просигналил, я заметил,  что  большинство  судей
пришло в некоторое  замешательство.  Даже  у  Фукьера  проснулся  интерес.
Даниэль улыбался, но, по-моему, притворно. Что  это  за  улыбка?  Какая-то
застывшая гримаса. Они сидели  в  машине.  Мейнт  помигал  фарами.  Зачем?
Включил дворники. Лицо Ивонны было невозмутимым и непроницаемым.  И  вдруг
Мейнт прыгнул. Среди судей  и  зрителей  послышался  гул  одобрения.  Этот
прыжок не шел ни в какое сравнение с его "репетицией" в пятницу. Мейнт  не
просто перемахнул через дверцу, нет, он взметнулся вверх, резко перебросил
ноги и с легкостью приземлился, стремительный  как  молния.  Почувствовав,
сколько  злости,  напряжения  и  дерзкого  вызова  в  этом   движении,   я
зааплодировал. Он обходил машину, то и дело замирая с  опаской,  будто  по
минному полю. Судьи следили за ним, затаив дыхание, поверив  в  реальность
угрожавшей ему опасности, и, когда он наконец открыл дверцу, все вздохнули
с облегчением.
   Вышла Ивонна в белом платье. Пес с ленивой грацией выпрыгнул следом. Но
она не стала ходить взад-вперед перед  жюри,  как  делали  все  предыдущие
конкурсантки. Она просто облокотилась о капот, обводя насмешливым взглядом
Фукьера, Хендрикса и всех прочих. Внезапно она сорвала с головы  тюрбан  и
легким  взмахом  руки  бросила  его  за  спину.  Откинула  со  лба   пряди
рассыпавшихся по плечам волос. Пес вскочил на крыло "доджа"  и  улегся  на
нем в позе сфинкса. Она небрежно погладила его. Мейнт уже ждал за рулем.
   Теперь, когда я вспоминаю о ней, то чаще всего встает перед глазами эта
картина. Ее улыбка. Рыжие волосы. Рядом  белый  в  черных  пятнах  пес.  И
Мейнт, едва различимый за ветровым стеклом автомобиля. И зажженные фары. И
яркий солнечный свет.


   Не спеша подошла она к дверце, открыла ее, по-прежнему глядя на  судей.
Села в машину. Пес так безмятежно вскочил на заднее сиденье,  что  теперь,
прокручивая в памяти  все  подробности,  я  вижу  этот  момент  как  бы  в
замедленной съемке. И "додж" - хотя, может быть, на этот  раз  память  мне
изменяет  -  задом  наперед  пересекает  площадку.  Мейнт  (тоже   как   в
замедленной съемке) бросает  розу.  Она  попадает  прямо  в  руки  Даниэлю
Хендриксу. Какое-то время он тупо смотрит на  нее,  не  зная,  что  с  ней
делать, не решаясь даже положить  ее  на  стол.  Потом  с  глупым  смешком
протягивает ее своей соседке, неизвестной мне темноволосой даме,  кажется,
жене туристического президента или президента шавуарских игроков в  гольф.
Или же - как знать? - самой мадам Сандоз.
   Машина вот-вот скроется в глубине аллеи, и тут Ивонна  оборачивается  и
машет рукой судьям. Кажется, даже посылает им воздушный поцелуй.
   Жюри вполголоса совещалось. Три  тренера  по  плаванию  из  "Спортинга"
вежливо просят нас отойти чуть дальше, чтобы обсуждение проходило в тайне.
Перед каждым из  судей  лежал  список  участников.  И  по  ходу  дела  они
выставляли каждой паре оценки.
   Все что-то пишут на бумажках, свертывают их  в  трубочку  и  складывают
вместе. Широкоплечий и  полный  Хендрикс  тщательно  перемешивает  бумажки
своими на удивление маленькими холеными ручками. Ему доверен также подсчет
голосов. Он зачитывает фамилии и количество баллов: Атмер -  14,  Тиссо  -
16, Ролан-Мишель - 17, Азуэлос - 12, - остальное, как бы ни напрягал слух,
я так и не расслышал. Мужчина с  завитушками  и  ртом  лакомки  записывает
цифры в блокнот. Обсуждение проходит очень оживленно.  Особенно  горячатся
Хендрикс, брюнетка и человек в завитушках. Последний постоянно улыбается -
думаю, в основном затем, чтобы выставить напоказ ряд великолепных зубов, -
и поглядывает по сторонам в полной уверенности, что всех  очаровал,  часто
моргает,   видимо,   изображая   простодушное   восхищение.   Облизывается
плотоядно. Сластолюбец. И, как говорится,  "продувная  бестия".  В  общем,
достойный противник Хендрикса. Должно быть, они всегда дерутся из-за  баб.
Но сейчас оба - серьезные и ответственные официальные лица.
   Фукьер не принимает никакого участия в  происходящем.  Нахмурившись,  с
надменной усмешкой что-то чертит на листке. Что ему  грезится?  О  чем  он
вспоминает?  Быть  может,  о  последней  встрече  с  Люси  Деларю-Мардрюс?
Хендрикс, почтительно  склонившись  над  ним,  что-то  спрашивает.  Фукьер
отвечает, даже не взглянув на него. Затем  Хендрикс  "просит  высказаться"
господина Гамонжа (или Гаманжа), киношника, сидящего за последним столиком
справа. Возвращается к кудрявому. Некоторое время они ожесточенно  спорят,
до меня долетает много раз повторенное: "Ролан-Мишель". Наконец господин в
кудряшках подходит к микрофону и провозглашает холодно:
   - Дамы и господа, через минуту мы сообщим вам  результаты  конкурса  на
самый безупречный вкус.
   Мне снова становится дурно. В глазах темнеет. Где же Ивонна с  Мейнтом?
Вдруг они уехали без меня?
   - С разницей в один голос, - кудрявый говорит все громче, - повторяю: с
разницей в один голос у наших уважаемых Ролан-Мишелей (произнеся по слогам
"у-ва-жа-е-мых", он переходит буквально на женский визг), всем известных и
всеми любимых, чья неиссякаемая бодрость заслуживает  всяческих  похвал  и
которым лично я бы присудил награду, кубок за  безупречный  вкус...  -  он
ударил кулаком по столу и взвизгнул еще оглушительней, -  выиграли...  (он
выдержал паузу) мадемуазель Ивонна Жаке и доктор Рене Мейнт.
   Честное слово, я прослезился.
   Итак, они в последний раз предстают перед жюри и им вручают кубок.  Все
дети прибежали с пляжа и  ждут  их  вместе  со  взрослыми  в  чрезвычайном
возбуждении. Оркестр "Спортинга" занимает свое место под белым  навесом  в
зеленую полоску посреди террасы. Настраивает инструменты.
   Подъезжает "додж". Ивонна высовывается и почти лежит на  капоте.  Мейнт
выруливает к террасе. Она выскакивает из  машины  и  в  страшном  смущении
приближается к жюри. Бурные аплодисменты.
   Хендрикс идет к ней навстречу, потрясая кубком. Вручает  его  Ивонне  и
целует ее в обе щеки. Потом подходят остальные и начинают поздравлять  ее.
Сам Андре де Фукьер жмет ей  руку,  а  ей  и  невдомек,  кто  этот  старый
господин. Мейнт нагоняет ее. Обводит глазами террасу  "Спортинга".  Сейчас
же находит меня. Кричит: "Виктор! Виктор!" - и машет мне рукой. Я  бегу  к
нему. Он так меня выручил. Хочу поцеловать Ивонну и не могу:  ее  окружили
со всех сторон. Несколько  официантов,  держа  каждый  по  два  подноса  с
бокалами шампанского, пытаются протиснуться в толпе. Все  чокаются,  пьют,
галдят, ярко светит солнце. Мейнт стоит рядом со мной и молчит,  выражения
его глаз не  видно  за  темными  стеклами.  В  двух  шагах  от  нас  очень
оживленный Хендрикс знакомит Ивонну с брюнеткой, киношником Гамонжем,  или
Гаманжем, и еще с кем-то. Но она задумалась о другом. Неужели обо  мне?  Я
не смею и помыслить об этом.
   Все   развеселились.   Хохочут,   толкаются,   перекликаются.   Дирижер
спрашивает у нас  с  Мейнтом,  какое  "музыкальное  произведение"  следует
исполнить в  честь  "очаровательной  победительницы".  Мы  было  пришли  в
замешательство, я вдруг вспоминаю,  что  в  настоящий  момент  я  русский,
господин  Хмара,  и,  почувствовав  тоску  по  цыганщине,  заказываю  "Очи
черные".


   Банкет в честь пятой годовщины соревнований устроили в  "Святой  Розе".
И, само собой, Ивонна будет королевой бала. Она решила  надеть  платье  из
золотистой парчи.
   Свой приз она поставила на тумбочку рядом с книгой Моруа. На самом деле
это был не кубок, а статуэтка танцовщицы, вставшей на пуанты; на подставке
- надпись готическими буквами: "Кубок "Дендиот", I премия". И дата.
   Перед уходом она нежно погладила его и бросилась мне на шею:
   - Мы как будто попали в сказку, тебе так не кажется? - спросила она.
   И потребовала, чтобы я вставил монокль. Я не стал возражать ради такого
случая.
   Мейнт надел светло-зеленый костюм очень нежного, приятного оттенка. Всю
дорогу  до  Вуарена  он  издевался  над  членами  жюри.  Кудрявого  звали,
оказывается,  Раулем  Фоссорье,  он  ведал  туристическим   обслуживанием.
Брюнетка была женой президента шавуарских игроков в гольф и  действительно
неровно дышала к "жирной свинье" Дуду Хендриксу. "Этот тип,  -  возмущался
Мейнт, - уже тридцать лет строит глазки прекрасным лыжницам". (Совсем  как
герой Ивонниного фильма, подумал я.) Хендрикс в 1943  году  был  чемпионом
сборной и соревнований "Серны" в Межеве,  но  в  пятьдесят  лет  и  он  из
Аполлона превратился в сатира. Рассказывая, Мейнт то и  дело  обращался  к
Ивонне с неприятной насмешливой улыбкой: "Верно  я  говорю?  Ведь  верно?"
Будто на что-то намекая. На что?  И  откуда  они  с  Ивонной  знают  такие
подробности об этих людях?
   Мы поднялись на террасу "Святой Розы". Здесь Ивонну встретили  довольно
жидкими  аплодисментами.  Хлопали  лишь  несколько  человек  за  одним  из
столиков, во главе которого сидел Хендрикс. Он  приветственно  махал  нам.
Фотограф ослепил нас вспышкой. Хозяин, вышеупомянутый  Пулли,  почтительно
усадил  нас  и  через  некоторое  время  преподнес  Ивонне  орхидею.   Она
поблагодарила.
   - В такой знаменательный день я должен  благодарить  за  оказанную  мне
честь, мадемуазель. Ура! - проговорил он с сильным  итальянским  акцентом.
Затем поклонился Мейнту.
   - Господин?.. - он улыбнулся одной стороной рта, как бы прося  прощения
за то, что не может назвать меня по имени.
   - Виктор Хмара.
   - Ах... Хмара?.. В самом деле?
   Он удивленно сдвинул брови.
   - Господин Хмара?
   - Да.
   Он как-то странно взглянул на меня.
   - Одну минуту, и я буду к вашим услугам, господин Хмара!
   Он поспешно спустился в бар.
   Ивонна сидела рядом с Хендриксом, а мы с Мейнтом  напротив  них.  Среди
сидящих за столом я узнал брюнетку, Тунетту и  Жаки  Ролан-Мишель,  седого
коротко остриж