ии - раз. Изготовление документика - два. Тоже
прилично... А я старый человек и хочу остаток дней...
   - Вы старый мошенник, - перебил Ярославцев. - И извольте
мыслить сообразно своему статусу. Да, между прочим:
напоминаю об одном придурке, месяц назад купившем немыслимую
сумму западногерманских марок вашего производства... Очень
грубо, извините, но вы меня вынудили... Теперь уясните: я
уеду, и все оборвется. Останется достаточно средств, чтобы
жить честной жизнью обывателя и испустить последний вздох...
не в больнице на зоне, без возврата трупа родственникам,
хотя у вас вроде один пингвин - истинно заинтересованное
лицо...
   - Вы невыносимы! - произнес Прогонов со стоном. - Но
вам надо сфотографироваться... И не в ателье, что на
углу...
   - Когда?
   - Думаю, послезавтра.
   - Мы очень плодотворно и результативно поговорили. -
Ярославцев направился в прихожую. - Срок вам - неделя.
Удачи!
   - Мне приходится, - Прогонов погладил по голове пингвина,
любопытно высунувшегося из ванной в коридор, - пожелать
удачи и вам. Удачи и... безвозвратной дороги.
   - Одновременно мечтая: эх бы, да сверзился лайнер вместе
с тобою из высей поднебесных на самую твердую почву земную!
Да?
   - Не секрет: люди греховны в своих помыслах, -
сокрушенно развел Прогонов широкими рукавами халата. - Вы
чудовищно правы...
   С тем и расстались.
   - Теперь - следующая встреча... - прошептал Ярославцев,
поворачивая ключ в замке зажигания. - Тьфу-тьфу, но пока
все в полном соответствии с намеченным планом.
Перевыполнения его не требуется, а недовыполнение смерти
подобно. Приписки же исключены!

                   СЛЕДСТВИЕ

   Арест Воронова оказался в ходе следствия событием
переломным. Далее действие развивалось вскачь, бешеным
темпом, и я знал: это путь к уже различимому финишу.
   Из НТО поступила интересная новость: после особо
критической экспертизы удалось идентифицировать смазанные
отпечатки пальцев с пыльной бутылки из-под "Байкала",
валявшейся среди прочих на балконе покойного Левы, с
отпечатками, имевшимися в наличии в наших картотеках, -
Монина Алексея, кличка Матерый... Сравнив фоторобот
"блондина" с фотографиями Монина, я без труда обнаружил
сходство...
   Встреча Матерого и Коржикова, состоявшаяся в пиццерии,
была тщательно зафиксирована; разговор сводился к
уничтожению вещественных доказательств по угонам, чем
Коржиков впоследствии и занялся, а также к выражению тревог
по поводу расследования убийства Колечицкого...
   - При чем здесь Лева! - шипел Коржиков, терзая ножом
вязкий сыр пиццы.
   - А "Жигуль" его? Вдруг - экспертиза? - справедливо
рассуждал Матерый. - Почерк Толькин... В общем, заметай
следы на базе-складе и отрывайся в бега. Паспортишко у тебя
запасной есть, штемпели в порядке...
   После встречи с Коржиковым Матерый пиццерию
незамедлительно покинул, причем держался крайне
настороженно, посему службе наблюдения пришлось резко
изменить тактику, пользуясь информацией о маршрутах
передвижения объекта через службы ГАИ и других наших
коллег... Выявилось несколько адресов, по которым Монин
заезжал; "отработка" адресов началась тотчас же.
   Коржикова задержали через два часа с поличным на
базе-складе за городом. Получив весть о его препровождении
в следственный изолятор, я неспешно принялся изучать всю
имеющуюся на его шефа - Матерого информацию. Буйная
уголовная молодость, где имел место инцидент с применением
немецкого оружия - стародавний, до конца не выясненный, но
существенный... Очевидно, имелся источник. Где-то в Крыму,
вероятно, оттуда все началось. За выцветшими строками
архивных дел вставала судьба: изломанная, тягостная,
беспросветная... Но не мог я сейчас думать о ней, это
сбивало, рассредоточивало, мысли ползли не те, ненужные.
   В принципе Матерого можно было брать смело: наверняка в
"Волге" его остались улики, связанные с убийством нанятых в
Ростове "бойцов", "Волга" же, как установили, - та, с места
происшествия; доказательства причастности к рыбно- икорным
операциям были неопровержимы. Но и я, и - что удивительно -
начальство решили горячку не пороть. И каждый час дня
сегодняшнего подтверждал целесообразность такого решения.
Любопытные адреса открывал нам Матерый своими визитами,
перспективные адреса! Визит первый был нанесен некоему
Прогонову - реставратору и цинкографу - фигуре, появлявшейся
в зоне повышенного внимания различных административных
органов, хотя и не более того. В кругах, близких к
криминальным, витали неподтвержденные слухи о подделках им
художественных ценностей, о фальшивых дипломах. Но если и
грешил Прогонов, то очень и очень втихую, избегая контактов,
не реагируя на самые выгодные предложения, оставаясь вне
досягаемости закона. Так и жил-поживал тихо-мирно, как
инвалид труда, некогда надышавшийся опасной химии на
типографском производстве, пенсионером. Пуганой, хитрой
вороной таился на отшибе, патронируемый, уверен, проворными,
хищными ястребами. Визит Монина к пенсионеру-инвалиду я
посчитал событием знаменательным занервничавшему злодею
многое могло потребоваться от мастера - изготовление тех же
документов.
   Следующий визит был нанесен гражданину Лямзину,
надомнику, ранее судимому по валюте Лямзин являлся абонентом
телефонного номера, по которому звонил Коржиков, беседуя тем
не менее не с Лямзиным, а с Матерым Круг знакомств и
взаимоотношений, таким образом, начал очерчиваться по
характерному радиусу.
   При всей осмотрительности Матерый вел себя весьма
рискованно. Но риск, полагаю, диктовался недооценкой
опасности. Монин питал надежды на начальный этап следствия,
арест Воронова сваливал на случайность, а ее, случайность, в
свою очередь, ободряюще подтвердила неприкосновенность
Коржикова. Словом, спровоцировать его на лобовые действия
нам удалось.
   В течение дня он дважды заправлялся, оперативные группы
едва успевали контролировать его передвижения, то и дело
требуя подкрепления. Информация поступала беспрерывно, и по
мере поступления ее я с унынием сознавал дело меняет
окраску, оно чудовищно разрастается, и, главное, оно лишь в
самом начале, ибо за встречами Монина забрезжило то, чем он
занимался не по частностям, а в основном теневая экономика.
И я крепко заколебался в своих способностях и силах,
оценивая предстоящую, огромнейшую по масштабам, работу.
Матерый виделся как один из участников мощной, разветвленной
системы, а какой окажется система в целом?
   - Ну вот, приехал домой, - разбитым, севшим голосом
доложил мне Лузгин уже ночью. - Еще один такой денек, и
хана мне.
   - По-моему, это аварийный режим, - успокоил я, в душе
сильно лукавя. - В бега они намыливаются.
   - Ясное дело. Кстати, новость из прошлого, - поделился
Лузгин. - На протяжении долгих лет Монин - персональный
водитель Ярославцева. И помяни, Саша, мое слово он,
Ярославцев, в этой игре если не ферзь, то уж не пешка.
Последние встречи у Матерого сегодня какие, а? Все люди
основательные, на хозяйстве. Придется призывать ОБХСС.
Одну бригаду как минимум. Давай... пока! Башка
разваливается по всем швам черепа. До завтра.
   - Разрешите! - В кабинет вошел капитан Кровопусков из
УВД, помощник Лузгина. Запыхавшийся, с выбившимся из-под
кожаной, на меху куртки мохеровым комом шарфа. Вытащил
конверт из кармана. - Только-только фото отпечатали. Ну,
когда тот, Монин, по первому адресу приехал, мы тут же,
около дома и сломались - с машиной что-то, карбюратор, час
ковырялись. А человека, чтоб без дела не сидел, оставили
для наблюдения - мало ли?..
   - Ну-ну, - сказал я нетерпеливо.
   - Вот Монин уехал вскоре, а следом буквально - этот. -
Капитан разложил снимки - Любуйтесь. Машина его, дверцу
открывает... - Кашлянул в шарф. - Ну мы, конечно бы, за
ним, но карбюратор, черт! В общем...
   - Техника подвела, - резюмировал я, разглядывая снимки.
   После Монина Прогонова навестил Ярославцев...

                   ЯРОСЛАВЦЕВ

   - Миша, сердечно рад видеть тебя... - Ярославцев жестом
пригласил присесть рядом с собой в машине полного, дородного
мужчину с загорелым, в резких морщинах лицом. -
Рассказывай, как живешь, дорогой, какие проблемы...
   - Все по-прежнему, - обреченно вздохнул Миша. -
По-прежнему нет главного: ума, здоровья и денег. Но...
все завидуют, глупые люди.
   - Понимаю тебя как никто, - рассеянно улыбнулся
Ярославцев. - Э... Ты, конечно, удивлен нашим прямым
контактом? Тогда сразу развею двусмысленность: есть
срочное дело. Матерый вне его, а мне остро и быстро
необходимы деньги.
   Миша важно кивнул, подчеркивая полное осознание
значимости слов собеседника.
   Ярославцев тронул пальцем брелок, прицепленный к связке
ключей, торчавших в замке зажигания.
   - Знаешь, что за брелочек?
   Миша, вытянув губы, мелодично посвистел. Тотчас брелок
отозвался переливом мелодии свадебного марша.
   - Очень хорошо, - констатировал Ярославцев. - Теперь
слушай. Часть пластмассы и микросхем можно приобрести
официально. Для подстраховки. Вдруг: откуда, что?..
   - Азбука Буратино, - прокомментировал Миша.
   - Пластмасса есть. Микросхемы есть. Макет брелока есть.
Люди, задействованные на производстве - будущем,
естественно, - тоже есть. Все это я готов продать. Ты -
цыганский барон, рынок сбыта у тебя свой, надежнее любой
сицилианской мафии... По вокзалам и поездам побредут
бесчисленные...
   - Сколько стоит микросхема? - спросил Миша, раскуривая
сигару. - Людишки твои... проверенные, а?
   - Ручаться привык исключительно за себя, - мягко ответил
Ярославцев. - О цене же так: много не надо, тысяч
пятьдесят.
   - Столько с собой не ношу... - Лицо Миши озарилось
мрачноватой улыбкой. - Куда желаешь, чтобы калым принесли?
Когда желаешь? Какого человека желаешь, чтобы принес?
Может, симпатичного желаешь?
   - Завтра. В два часа дня. У меня дома, - отчеканил
Ярославцев. - С людьми к тому моменту договорюсь.
Координаты их тебе передадут. Послушание гарантирую
безоговорочное.
   - Ох, - вздохнул Миша. - Умная у тебя голова, Хозяин.
Сколько брелоков подарил этих, как спички дарил - не
думал...
   - Да если бы и думал. Не в брелоках деньги, а в людях.
До свидания, Миша.
   - Прощай, Хозяин.
   Склонившись понуро над рулем, он стылым взглядом
исподлобья провожал грузную, в клетчатом, модного покроя
пальто фигуру цыганского барона, усаживающегося на заднее
кожаное сиденье своего заграничного лимузина, фыркавшего
выхлопом двухсот шестидесяти лошадиных сил.
   Все. С мелочами сегодняшнего дня он покончил. Теперь
предстояло главное: предстояло совершить насилие над
собой... Впрочем, не было ли насилием над собой то, что
совершено им сегодня? Да, но он ни перед кем не играл,
никого не обманывал, действовал открыто, а вот сейчас
начиналось тягостное и порочное...
   Анна. Женщина, существующая как некий объект...
чрезвычайного стратегического назначения. Объект, требующий
неусыпного контроля и вклада средств.
   Операция "Анна" началась год назад, когда он впервые
ощутил приближающуюся грозу и начал жить ожиданием
катастрофы.
   Однажды заставил себя встать ранним утром, поехать на
противоположный конец города, дождаться, когда из подъезда
жилого дома выйдет малопривлекательная сорокалетняя женщина,
сядет в "Жигули" и отправится на службу. А он последует за
ней и на очередном перекрестке "неловко" перестроится из
ряда в ряд, покорежив бампером крыло ее автомобиля.
   С этого началось "знакомство". С ее истерических
упреков, желания немедленно вызвать ГАИ, сильного душевного
волнения, вызывавшего в нем едва сдерживаемый смех...
   - Как вы думаете... во сколько обойдется ремонт? -
терпеливо спросил он, выслушав ее возмущенные причитания.
   - Да тут... на двести рублей...
   - Очень хорошо. Вот двести рублей. За моральные
издержки. Расход по ремонту тоже беру на себя. Через три
часа подъезжайте на станцию в Нагатино и там заберете свою
машину.
   - Я не могу через три... только вечером!
   - Как скажете. А пока моя машина к вашим услугам.
Техпаспорт в вещевом ящике.
   Вечером, получив обратно идеально отремонтированный
автомобиль с попутно устраненными дефектами, дама позволила
себе, наконец, представиться Ярославцеву, как Анна, смущенно
возвратив двести рублей. Тот долго отказывался, а после
весело предложил:
   - Данный конфликт заслуживает того, чтобы его отметить
где-нибудь, скажем, в "Арагви". Деньги мои, платите вы...
Идет?
   Отметили. Познакомились.
   Так и появился объект... стратегического назначения.
   Анна отличалась вздорным характером, благодаря которому
растеряла все былые способности привязывать к себе мужчин и
замкнулась в работе, обретя в ней смысл и опору. Занимала
Анна ответственную должность в финансовом ведомстве
Внешторга, связанную с крупными валютными суммами.
   Отношения с любовницей развивались именно так, как
Ярославцев и предполагал: в Анне все крепла привязанность к
нему, и все острее желалось ей женского, обычного:
надежного мужа, детей, - при полном, впрочем, понимании
неосуществимости такого желания: возлюбленный имел семью,
устоявшийся быт, прочный достаток и ничего, помимо тайной
связи, не мыслил. Но и тем дорожила увядающая Анна.
   С блистательной небрежностью преподносились им
сногсшибательные по ценам подарки, играючи разрешались
острые житейские проблемки... Одно угнетало Анну не часто,
как о том мечталось, навещал ее любимый, а мечталось... Да,
о многом мечталось Анне! И как-то, превозмогая страх,
рискнула она все-таки спросить его: могут ли они быть
вместе? Как муж и жена. Ответа она ожидала любого, но
услышала более чем внезапное...
   - Не хочу тебе лгать, - ответил Ярославцев. - А правда
же такова: в этой стране я не добился ничего. Короче.
Страну я собираюсь покинуть. Ты же со мной не поедешь.
Так?
   Покинуть страну... Она не могла вымолвить ни слова. На
том разговор и закончился. А после были бессонные ночи и
какая-то деформировавшаяся реальность повседневности.
Привыкла она к Ярославцеву, привыкла, как к наркотику,
утрата которого, казалось, лишала жизнь всей прелести и
аромата, всей радости и надежды, оставляя лишь голую,
накатанную схему ее прошлого, пустенького бытия.
   И разговор возобновился. И сказала она: готова идти за
тобой куда угодно...
   - Милая, - ответил он, - но и это не все... Я тоже еще о
многом должен подумать. Ведь сломать судьбу себе - одно, а
любимому человеку - другое.
   ...Сейчас, поднимаясь по узким лестничным пролетам
типовой пятиэтажки, он старался настроить себя на
бесстрастное продолжение игры, напрочь подавив какие-либо
эмоции и вообще нравственность, отбросив такие понятия, как
жалость, милосердие, подлость, жестокость... Он обязан
воплотиться в робота.
   Всю чепуху этих размышлений он оставил за дверью.
Начиналась игра. В любовь и трудно скрываемую озабоченность
житейскими передрягами. И то, и другое Ярославцев в течение
двух часов изображал довольно-таки убедительно.
   В итоге сели пить чай на кухоньке, способной по чистоте
своей соперничать с операционной.
   - У тебя неприятности, да? - посочувствовала она, с
нежностью целуя его в шею.
   - Присядь... - Он легонько отстранил ее. Выдержал
паузу, напряженно и искательно глядя в глаза напротив:
преданно-испуганные, как у собачки. - Я начал собирать
чемоданы, - сказал, отвернувшись.
   - А я?.. - вырвалось у нее растерянно.
   - А тебе предстоит решить.
   - Но я же решила... Я... Да, но каким образом? -
озадачилась она. - Но... я не подавала никаких
заявлений...
   - И слава богу. - Ярославцев невольно усмехнулся.
"Заявлений"! - Аня... Заявлений просто не примут. А билет
и паспорт ты получишь... в неофициальном порядке. Это как
раз несложно. Сложность в ином: нужны деньги. Уезжать
туда голым смысла не имеет.
   - Я все продам... - пробормотала она.
   - Это пустая трата времени, - урезонил ее Ярославцев. -
Золото и деньги не вывезешь. Но имеющимися у тебя под рукой
валютными документами ты воспользоваться в состоянии... -
Он помедлил. - Да, это очень некрасиво с точки зрения
закона и морали... от которых ты уедешь...
   Ее глаза были стеклянно-безумны от страха, сомнений и
тысяч вопросов.
   - Я понимаю, - кивнул Ярославцев. - Те бумажки, что
проходят через твои руки каждодневно, не более чем бумажки.
И только усилием изощренной фантазии они представляются
воплощенными в жизнь: в дом, машины, путешествия,
прислугу... Но та, слишком другая для твоего понимания
жизнь есть. И тебе в ней тоже найдется место.
   Он замолчал. Он мог еще убеждать, живописать, давить, но
муторный осадок всех предыдущих встреч неожиданно поднялся,
комом встав в горле.
   "Что ты делаешь?! - вырвалась обжигающая стыдом и болью
мысль. - Опутал бабу, перевернул ей мозги, держишь ее под
гипнозом, как удав мышку... Зачем? Это твое падение, не
увлекай других. Если бы ты ее убил, и то было бы менее
страшно..."
   - Я пойду. - Ярославцев встал. - Тебе надо остаться
одной и подумать.
   Она не ответила, замерев оглушенно.
   - Это горько и нехорошо, Аня, - вымолвил он на прощание.
- Но все иное... нецелесообразно. Пойми.

                     СЛЕДСТВИЕ

   Надомник Ваня Лямзин усматривался в происходящем фигурой
проходной, мелкой, но, несомненно, колоритной. Связь его
как с Мониным, так и с Ярославцевым мы установили легко,
единодушно придя к мнению, что в их делах он напрямую не
участвует, хотя косвенное отношение к ним и имеет. Квартиру
Лямзина, судя по всему, Монин-Матерый использовал как
запасное убежище. А вообще-то зацепиться за что-нибудь в
бытие Лямзина было затруднительным: жил он тихо, шил
ушанки, с законом фамильярностей не допускал - разве, как
сообщили, увлекался видео, приторговывал вроде бы
сомнительными кассетами, а также ошивался возле магазинов
"Березка". Но "ошиваться" никому не возбраняется... Тем не
менее работа с Ваней представлялась перспективной в
разбухавшем, как на дрожжах, деле. Я работал уже в составе
бригады следователей прокуратуры; большая группа из ОБХСС
взяла в свои руки контакты Ярославцева, Монина и покойного
Колечицкого - гения по сбыту. Удивительные открытия
следовали одно за другим. Вчера, например, мы посетили
скромный кооператив по выращиванию свеклы, оказавшийся при
глубоком изучении водочным заводом с собственным сырьем и
высокопроизводительной технологией... Организатором
кооператива, судя по документам, санкционирующим его
создание, выступал тот же Ярославцев, хотя ни одной подписи
его на документах не было, да и быть не могло... Санкцию
давали высокопоставленные друзья консультанта министра...
Техническое руководство осуществлял все тот же неугомонный
Матерый...
   Итак, мне удалось отойти от руководства следствием,
возглавляемым ныне лично заместителем начальника управления.
Круг моих задач резко сузился на генеральных фигурах и их
ближайшем окружении, в которое входил и Лямзин.
   - Прижать его надо, змея, - убеждал меня Лузгин. -
Наверняка есть за ним что-то: такая боевая биография и
чтобы после тишь да гладь? Расскажите тому, кто не знает!
   Лузгин оказался прав. Как вскоре выяснилось, Ваня
Лямзин, отираясь среди посетителей "Березки", порою, при
установлении с посетителями товарно-денежных отношений,
применял специфические, полученные, очевидно, в колонии
навыки... Выражаясь жаргонно, Ваня "ломал" чеки.
Предприятие доходное и относительно безопасное. Суть же его
сводилась к следующему: ловко прикидываясь респектабельным
до вопиющей пошлости провинциалом, Ваня терпеливо выслеживал
жертву, униженно представлялся ей барменом из южного города,
мечтающим приобрести для родного заведения японский
телевизор, и просил продать чеки... С любым коэффициентом
наценки. Те из жертв, кто только прибыл из-за границы и
потому нуждался в отечественных дензнаках, частенько
загорались идеей заработать на хапуге из провинции и на
сделку шли. Облапошивал Ваня алчных торговцев лихо, "со
свистом" и всегда без скандала. Соврубли - специальная
пачка, заранее, приготовленная для "слома" - перегнутая, с
новенькими купюрами, п