ально вгляделся в Ярославцева, как бы
постигая сущность собеседника и характер его. - А может, -
произнес полушепотом, опуская глаза, - у вас с Докукиным
договоренность имелась о продаже картины, а? Он вам
доверял, а потому и ключи у вас были... там замок чистенько
вскрыт, н-да. Ну, а про договоренность Докукин подзабыл или
на всякий случай милицию вызвал, поскольку к вам дозвониться
не сумел... А после - все утряслось. Поговорите с
Докукиным, авось, вспомнит чего... Следователь - женщина
благожелательная... В общем, зайдите ко мне сегодня
вечерком после разговора с потерпевшим!..
   С гудевшей от злости и досады головой Ярославцев прямо от
отделения позвонил сволочному потерпевшему домой. Тот
оказался на месте.
   - Ты что же творишь, пакостник? - начал Ярославцев.
   - А ты чего творишь? - донесся грубый ответ. - Чего по
квартирам шастаешь?
   - Короче, ищешь крайнего, на милицию не надеешься?
   - Почему? - раздалось в трубке лениво. - Я заявление
подал, пусть разбираются, у них служба такая.
   - Но меня-то зачем приплел? Хорошо. - Ярославцев
закусил губу. - Возможность договориться есть. Сколько ты
хочешь за мазню?
   - За старинное полотно я хочу десять тысяч советских
рублей, - молвили рассудительно и чеканно.
   - Подумаю.
   Он повесил трубку. А потом словно очнулся. Да о чем он
заботится, в конце концов! О сохранении престижа - как бы
на работе не прознали, в какое дело ненароком вляпался? Или
следствия испугался? Да эти же волнения - из прошлого, из
другой, навсегда другой жизни. Да, можно и на своем стоять,
можно и договариваться как-то... И опер Курылев, и
женщина-следователь, конечно же, поймут его, не поверят, что
способен на такую дешевку, да оно и видно: сразу,
вполглаза, и играть не надо в честного и благородного; образ
убедителен сам по себе, а масштаб образа тоже виден
издалека... Остановись в суете, Володя. Прояви хотя бы
немного уважения... к собственной личности. И
договариваться с хищненькой крыской Докукиным, равно как и с
милицией, вынужденной охранять интересы потерпевшего, не
стоит, когда-то стоило, теперь - нет. Только бы потянуть
время. Вообще, конечно, некстати, ох, как некстати все!
   И еще о суете... Куда теперь-то ты собрался, мил
человек! В министерство! А зачем? Инерция, да!
Общественное ты все же животное, Вова, и даже, когда все
законы общества для себя сломал, все-таки пытаешься им
следовать, смешной человек... Другой вопрос - неудобно,
ждут тебя там...
   Он опустил еще одну "двушку".
   - Привет, старина, - произнес механически. - Как вы там
без меня, не скучаете?
   - Ты где? - донеслось испуганно.
   - Пока - на свободе, - сказал Ярославцев грустно.
   - Слушай, брось дурака валять! У нас неприятности...
Тебя, что, вызывали уже?
   - О чем ты! - насторожился Ярославцев.
   - Ну, приезжай, не по проводам же...
   Разговор в министерстве подтвердил старую истину беда не
приходит одна. Сигналы были тревожны: вся документация по
"перспективным" производствам изучалась ОБХСС, кое-кто из
знавших механику создания производств приземлился на нары
следственного изолятора, но самое главное - им,
Ярославцевым, интересовались.
   Он вышел из министерства и вдруг заметил ту же машину,
что стояла около отделения милиции, - "Москвич-фургончик с
окрашенным черной нитроэмалью бампером. Или совпадение?
   Сел в "Жигули", тронулся с места. "Москвич" следом не
поехал. Совпадение, наверняка...
   Соберись, подстегнул он себя. Сегодня куча дел Джимми,
Прогонов, Анна; вечером к Курылеву наведаться надо - вот же
где споткнуться привелось, расскажи, не поверит никто! Или
все закономерно? Коли пошел поперек закона, он тебя всюду
своим мечом достанет, и если не поразит, то уколет.
   И вдруг нахлынуло дремотное безразличие. Предстоящая
кутерьма дел представилась настолько тягостной и беспощадно
опустошавшей душу, что ввязываться в нее он не мог просто
физически. И вместо того, чтобы ехать в центр, круто
развернулся и двинулся в сторону кольцевой автодороги, за
город.
   В конец концов кончался быстротечный, волшебный май. И
он хотел видеть, как наливается зеленью трава, ощутить
запахи веселого солнечного леса, которого, вероятно, не
доведется навестить уже никогда. Тюрьма пахнет цементом,
затхлостью и смертью, а сказочная западная жизнь...
наверное, тем же самым, что и тюрьма. Для него по крайней
мере. Но этого леса там не будет, точно. Да и не до леса
там.
   С шоссе свернул на бетонку, проложенную через сосновый
бор; въехал на пригорок, и оттуда вольготно и радостно
открылась знакомая картина: излучина реки, скопление
домиков за одинаково крашенным в зеленый цвет штакетником -
он завез сюда и штакетник, и краску. Для всех.
   Дачи у него не было. Считал, не стоит вклада нервов и
сил в пустое. Матерый - тот да, обстоятельно сооружал себе
загородные хоромы - с бильярдной, винным погребком,
облицованными мрамором каминами и бархатной мебелью - зачем
только, спрашивается? И для кого? Он же, Ярославцев, купил
дом в деревне - просторный, крепкий, с русской печью;
перевез туда старую мебель, холодильник, утварь и тем
ограничился.
   Население деревни - старики, кое-как подрабатывающие в
совхозе, и единственная молодая пара, выращивающая на ферме
бычков. Вот, собственно, все жители. Зависело же от них
многое, пусть и по мелочам: у одного в бане попариться
можно, другой навоз на огород подвезет, третий в теплице
форточки раскроет, когда парит, а хозяина нет дома;
четвертый подсобит с дровами... И Ярославцев в долгу не
оставался. Доставал нуждающимся лесоматериалы, цемент,
возил продукты из города; и заключал кое с кем деликатные
трудовые соглашения - весьма выгодные обитателям деревни:
кто траву на дворе выкосит, кто грядки прополет... Возиться
самому с огородом - времени не находилось, а местных такой
труд не обременял. И заработок от него не лишний, особенно
у кого лишь пенсия в кармане, а досуг - лавочка перед
палисадником...
   Ворота он открывать не стал; остановил машину напротив
ограды, прошел через калитку во двор.
   Дом встретил его стылой затхлостью: вымерз за зиму в
шубе снега и льда, отстоял нетопленым...
   Он нежно провел ладонью по гладким, словно
отполированным, бревнам стены горницы, плотно проложенным
мхом.
   Открыв закопченные заслонки печи, сложил шалашиком дрова,
плеснул керосин из бутылки... Пламя с шипением пыхнуло;
пелена дыма, качнувшись, нехотя устремилась в трубу - не
ослабла тяга за зиму, не сдала печь. Грустно стало до боли.
Чего топить... да и зачем он приехал сюда? Говорят, перед
смертью люди обходят дорогие им места... Правильно говорят,
наверное, есть в том необходимость... А какая? Чтобы
вспомнить и осознать? Пройти от истока к устью? Вновь?
Отдать дань прожитому перед собственным судом? Но к чему
судиться даже и с самим собой перед обращением в ничто?
Или... есть перспектива?
   Он как бы осекся на этой мысли. Перспектива. Какая же
перспектива у него? Сбежать, предать все, себя предать! -
подставив под удар женщину, любящую его слепо, - истово...
И дальше? Ну, сбежит. А там, в чужедальней жизни?
Приспосабливаться, химичить, прозябать паразитом с
уворованным капитальцем - так ведь, так! А что остается? С
повинной? А он не чувствует себя виноватым! Да, он пошел
против каких-то установок, да, не хватило ума вовремя
проанализировать ошибки... Теперь же - держи ответ! Ну,
можно, конечно, подготовить блистательную речь перед высоким
судом - убедительную, проникновенную... Но что сейчас у
печки речь произноси, что где-то, разница невелика.
   Прогнувшись, скрипнули половицы в сенях.
   - Наше почтение! - На пороге, ухватившись натруженными
пальцами за выступ притолоки стоял Константин - скотник с
фермы, молодой, плечистый парень.
   - Привет, - выдавил Ярославцев.
   - А я гляжу - пропал. - Константин шагнул в избу. - Ну,
думаю, завертелся, значит, в делах...
   - Дела, дела, - подтвердил Ярославцев механически.
   - Ну, думаю, огород вскопаю, посажу там... ну, как в
прошлом году, - огурчики, помидорчики, понимаешь...
   - Спасибо, Костя, - сказал Ярославцев. - Если какие
расходы..
   - Во! - Костя со скрипом почесал крепкий затылок. -
Рассада, то-се, в общем, вышел из бюджета. Поможешь?
   - Сколько? - Столь же механически, как и говорил,
Ярославцев достал бумажник.
   - Ну, замена полиэтилена на теплице, семена... Огурцы,
между прочим, отборный сорт! Потом кинза эта, как
заказывал... Чего ради только? Она ж вонючая, дух такой,
аж...
   - Спасибо, Костя. Сколько?
   - На стольник за все про все потянет, верняк! - выпалил
Константин с торопливой убежденностью.
   - Сто рублей. - Ярославцев положил на стол деньги.
   - Премного благодарствуем. - Деньги исчезли в Костиной
телогрейке. - Да, бензинчик тут есть по дешевке... - Он
смущенно закряхтел. - Смотри, я б договорился... А то
туда-сюда, ездишь, как заведенный, а тут вроде за полцены...
   - Ворованный?
   - А? Ну... естественно, не свой же, ты даешь! Не, ну
цены заделали, да? Будто у нас расстояния, как в
Монте-Карло каком!
   - Не надо, Костя. На бензине не сэкономишь. Мазаться...
в канистры переливать... противно. Да канистр нет.
   - Ну... - Костя помялся, подыскивая предмет для
дальнейшего разговора. - Это... Я тут с бабой-то своей
вспоминал... Помнишь, телек ты привозил с приставкой, кино
глядели... Так я того, соображаю, может, подсобишь
приобрести?
   - Костя. Это дорого. И пленки дорогие.
   - Да мне б пару всего... позабористее, понимаешь? -
Костя присел на скамью. - Ты б одолжил мне, а? Ну, не за
бесплатно, ясное дело. Я в момент... в общем.
   - Окупил бы, да? - кивнул Ярославцев. - Мужичков бы
собрал, с каждого по десяточке...
   - Да если стоящее чего - и по четвертному бы отвалили!
   Ярославцев почувствовал запойную какую-то усталость. О
чем говорит этот человечек? О чем?! Ведь был же парень,
как парень. Щедрый, работящий, любящий землю и крестьянское
дело. А кто сейчас? Хам, рвач, сволочь в самом естестве.
Что по замашкам, что по сути. А кто сделал его таким? Ты,
Ярославцев, ты! Платил, не считая денег, Косте за мелкие
услуги и за восхищение его перед интеллектом твоим,
щедростью - и возможностями... Да еще и учил его, дурачка,
не как хозяйство вести, а как дензнаки заколачивать. Бросил
после такой науки Костя свой трактор, устроился скотником,
взвалив на жену-напарницу рабочие обязанности, и, отстроив
теплицы, растит теперь тюльпанчики для рынка, ничем не
обеспокоенный. Корову продал - на черта корова, когда у
соседней бабки молока взять можно, а тюльпанчики куда меньше
времени отнимут, чем рогатые да хвостатые. Знай считай
барыши... А уж на молочко хватит, чтобы раскошелиться...
   - Из бюджета, значит, вышел, - вздохнул Ярославцев.
   - Ну да! То-се, баба шубу купила... из норки. Ну, как
насчет телека-то?..
   - С телеком, Костя, тебя посадят, - ответил Ярославцев.
- И выбрось из головы свои... забористые идеи.
   - Кхэ. - Костя обиженно крякнул. - Коли отказываешь...
другие есть... люди. У лесника у сына тоже имеется... Но
дорого просит, черт!
   Ярославцев, отдернув занавеску, поглядел в окно. Мыча,
вдоль деревни шли на дневную дойку коровы, разбредаясь по
дворам. В деревне было тихо, солнечно и как-то
по-особенному уютно. Раздражал только деловито бормочущий
голос Кости.
   - Так что тут с тебя еще пятерочка, - донеслось до
Ярославцева.
   - Ну, запиши в долг. - Он встал. - Давай. Поехал я.
Дом цел, убедился... слава богу. Поливай грядки. Счет
оплатим.
   - Карбонатику бы... - заскулил Костя. - А? Я б тебе
тоже удружил, знаешь меня...
   "Вот бы кого с Докукиным свести..." - подумал Ярославцев.
   - Самому надо карбонатик сочинять, - отрезал он, с силой
вгоняя печные заслонки обратно в пазы. - Подумай, кстати.
Хорошее дело. Денежное.
   Такой идеей Костя не проникся, сказал: "за падло!" - то
бишь, чересчур трудоемко, но дальнейшие его слова Ярославцев
уже не воспринимал. Он был захвачен иным: видом этой
деревенской улицы, ее вековой тишью и убогой красотой,
таившей в себе некую непознанную тайну... Но почему убога
она? Почему покосились дома? Отчего смертной тоской
вырождения веет"? Не так все надо, не так!
   И вспомнились предместья Праги и Берлина, Брюсселя и
Лондона: просторные коттеджи, где каждый цементный шов в
кладке выверен до миллиметра, где, глядя на фасад, ощущался
свободный объем интерьера; где наконец вспоминалось о
больших городах как о чем-то весьма непривлекательном...
Малые страны? Уклад другой? Культура? И в этом дело. Но
главное - в инерции страны-гиганта и в торопливости ее
скроить что-то и как бы, лишь бы успеть в основных
"показателях" - подчас голых до схематизма...
   Так размышлял он, подъезжая к городу. И снова подумал:
ну, уеду. Вольюсь в жующее стадо среднего звена... И -
приветик? Все?
   Решение. Оно полыхнуло зарницей, высветив в кромешной
тьме безнадежности единственное для него приемлемое.
   Сначала он усомнился, но сомнение растаяло, не успев
окрепнуть. И тут же выстроился план - единственно
приемлемый...
   Из первого же телефона-автомата позвонил Анне. Сказал:
   - Слушай внимательно. То, что я говорил, - бред. Полный
бред! Не делай глупостей, поняла? И... прости меня.
Тогда я был... сумасшедшим.
   Она радовалась, пыталась что-то выяснить, уточнить, но он
оборвал поток ее слов и возбужденных эмоций.
   - Я спешу. Извини. Звонков в ближайшее время не ожидай.
- И - повесил трубку.
   Задумался. "Москвич-фургончик. Неужели... Началось,
продолжается или мерещится? Будем считать - началось. И
продолжается.
   Он нанес три визита. Три бесполезных, пустых визита к
серьезным людям. Выпил пять чашек кофе и поболтал о
пустяках. Так было надо.
   Вечером, как условливался с Курылевым, заехал к нему.
   - А-а, вы... - поднял тот на него равнодушные, но в
глубине чем-то обеспокоенные глаза. - Ну, как? Говорили с
Докукиным?
   - Пробовал, - сказал Ярославцев. - В принципе он не
против... - Замолчал, выжидая, что ответит
оперуполномоченный.
   Покрутив вокруг да около, оперуполномоченный заявил, что
в невиновность Ярославцева верит, с Докукиным более никаких
переговоров вести не стоит, вора они найдут, и, когда
возникнет необходимость, его, Ярославцева, вызовут. Живите
спокойно.
   Выйдя из отделения, Ярославцев сказал себе:
   - Кажется, продолжается... А когда началось?

                      МАТЕРЫЙ

   Дачу новым ее владельцам передавали вдвоем с колченогим
Акимычем, старым бывшим вором, служившим на даче ныне в
сторожах. Законный уже хозяин - известный композитор,
стеснительно предлагал отобедать, затем, спохватываясь,
выспрашивал упущенные подробности относительно эксплуатации
отопительной системы и водопровода, после снова возвращался
к предложению перекусить в честь, так сказать...
Композиторская жена вела себя иначе: подчеркнуто
отчужденно, обеда не предлагала и к общению не стремилась.
   - Достал ты ее ценой, - глядя на нее, шепнул Акимыч
Матерому.
   Тот снисходительно усмехнулся.
   Наскоро попрощавшись с покупателями, сели в машину, и вот
в последний раз мелькнула за ветвями яблонь знакомая
крыша...
   - На квартиру-то меня подбросишь? - спросил Акимыч,
жавшийся на заднем сиденье к своему скарбу - двум потертым
чемоданам и холщовому мешку с одеждой.
   - Акимыч... друг! - сказал с чувством. - Есть просьба.
Не хочу тебя подставлять.. сам еле вроде ушел от
ментозавров, чтоб они повымерли, от челюстей их
ненасытных... Но кой-чего в городе осталось. На одной
квартиренции. Просто жаль терять, Акимыч.
   - А квартиренция простреливается? - ожесточенно
проскрипел старик.
   - Вот не знаю... Телефон у соседа молчит, а почему?..
Вдруг уехал, вдруг запой... Ваней его кличут, соседа. А
задача, Акимыч, такая. Дам я тебе ключики, войдешь в
квартирку; если Ваню застанешь, скажи, просил тебе Матерый
передать: все барахло, что в комнате, в коробках, твое,
Ваня, в подарок. А если нет там Вани, а другие люди
околачиваются, скажешь, человек на улице за троячок намылил
меня вернуть ключи хозяину...
   - Как лысого причесывать, не учи, - огрызнулся Акимыч.
   - Прости, родной, - Матерый засмеялся. Ему в самом деле
было весело и отдохновенно. Будто всю предыдущую жизнь
выделывал он какую-то затейливую, изматывающую работу, а
теперь - конец работе, ну, разве часок еще последний
остался, а там, дальше, - долгий век беспечности, свободы и
солнца. - Войдешь в комнатку. На подоконнике - кактус. А
возле кактуса - леечка. Маленькая пластмассовая... Худая -
по шву разошлась. Моя фирма делала, - цокнул языком,
припомнив. - Возьмешь ты леечку, бросишь ее в пакетик, а
после поблуждаешь по городу, отрываясь от возможного.
   - Камушки в леечке? - спросил старик. - В пластмассу
заварил? Ясно... Боюсь: стар я стал...
   - Акимыч... Сделай, родной. Я бы тебе леечку на
сохранение оставил, но чего уж - давай откровенно: не
двадцать тебе годиков... А я в этот город теперь ни ногой,
сукой буду. На риск, думаешь, толкаю? Есть такой момент,
да. Но так он всегда есть - вон на машинке сейчас катим, а
колесико вдруг да отскочи...
   - Тьфу, дьявол, типун тебе... - заерзал старик. Матерый
вновь рассмеялся. Громко и чистосердечно, аж в легких
захолонуло - отдохнуть надо, к морю надо, ветрами солеными
отдышаться... Море. Вспомнил, как еще мальчишкой, после
колоний, барачных ночей, заборов в колючей проволоке с
бастионами вышек, вернулся к морю. В каком-то давнем июле.
Спокойно оно было тогда, прозрачно и тихо. И он вошел в
искрящуюся золотом лазурь воды - в одежде, в ботинках. И
погладил море... Как старого, верного пса у дома, к
которому вернулся из скитаний, боли, тьмы. Море! Сколько
же веков он не видел его... Вот на Каспии был недавно, а не
видел. Сутолока вокруг мешала, людишки, дела,
разговоры-беседы. А где-то вдалеке, декорацией, синь... из
которой денежки качались в виде балыков и икорки.
   - Ну, а коли засыплюсь? - спросил старик осторожно.
   - Да тебе-то что? - отмахнулся Матерый. - Криминала на
тебе никакого. И, по- моему, - посерьезнел он, - чисто там.
Вчера проезжал - чисто. Знак на подъезде в случае провала
должен быть меловая черта. Ан нет черты.
   - Э-э, где наша не пропадала! - согласился Акимыч. -
Только домой сначала давай, барахло сброшу.
   Матерый кивнул, сосредоточенно насвистывая разухабистый
мотивчик.
   Через три часа на условленном месте Акимыч вручил ему
заветную леечку.
   - Квартира пустая, никого, - доложился старик - Ну, взял
вот... А после по городу... до седьмого пота петлял, аки
лис от гончей стаи. Но вроде от страху петлял, не от нужды.
   - Спасибо, Акимыч. - Матерый стиснул его плечо. - Не
поминай лихом. Будет судьба - свидимся.
   - Да уж... простились, Лешка! - Старик толкнул дверь
машины - Чего там... Осторожно езжай только, спеши в
меру... Далеко ведь собрался, знаю...
   Матерый проводил его взглядом - старого, хромого, такого
одинокого в оживленно спешащей, обтекающей его толпе
   Прощай, Акимыч!
   А теперь - уходи прочь, пролетай за стеклом, проклятый
город-ловушка, город страха и тягостных будней,
город-убийца, город-кошмар - да, ты вернешься еще во снах и
не раз заставишь вскочить среди ночи с постели с испуганно
бьющимся, как птица в силках, сердцем...
   На выезде из города у поста ГАИ стояло пять машин -
видимо, шла какая-то проверка. Двое инспекторов на обочине
пристально высматривали в потоке машин одним им только
ведомые цели.
   Пронесет"? Нет... Лейтенант указал жезлом - приять
вправо! Матерый отстегнул ремень безопасности, палец под
куртку, привычным движением спустил предохранитель с
"парабеллума". Некстати вспомнился перевод названия
пистолета: "готовься к войне".
   - Ваши документы... - козырнул лейтенант. Принял
водительское удостоверение и техпаспорт, бегло просмотрел
их. Вернул. - Идите на пост, отметьтесь, - буркнул,
отворачиваясь.
   - Зачем? Не ночь же.
   - Идите на пост, отметьтесь, - раздраженно повторил
инспектор. - Ночь, день, какая разница? - И вновь