твое,
землю твою, близких. Но ты сумеешь порвать. Инстинкт
самосохранения - волчий, безоглядный - сильнее... Гибнет
растение, вырванное ветром и унесенное прочь, но ведь
бывает, приживается оно на иной почве, бывает...
   Да и что тебя соединяет с этой страной? Люди? Какие?
Сослуживцы? Да у тебя их и нет, - они статисты в театре,
где ты актер и единственный зритель. Друзья? Их вообще
никогда не существовало. Были товарищи. По работе, по
делу, по делишкам. Затем - друзей выбирают. А ты раньше
выбрать не мог. Тебе вменялось дружить исключительно со
своим кругом. Либо с кем-то из круга повыше. Но не с самым
верхним, ибо тому кругу с тобой тоже дружить было не
положено. Отчасти потому и тянулся ты к Матерому, и помогал
ему, и наставлял, вопиющим образом нарушая правила игры и
наивно полагая, будто нарушение ненаказуемо...
   Жена, дочь? Тут ясно. Вероника выйдет замуж, сохранив
туманное сожаление о бывшем супруге-неудачнике и весьма
конкретное сожаление о своей загубленной жизни, им,
неудачником, конечно, загубленной... А дочь - та вовсе под
чужим созвездием родилась, дочери вообще папа на данном
этапе без надобности, ей связи его нужны и наследство. И
странно, и страшно чувствовать в маленьком, хрупком
человечке, не определившемся ни в социальных, ни в
нравственных ориентирах, железную хватку и волю уже
бесповоротно состоявшегося потребителя. Дочь себя
пристроит, за нее волноваться - пустое, ген выживаемости
здесь доминирующий, хотя и дурно мыслить так о собственном,
любимом ребенке...
   Теперь о себе. Уже никогда не подняться. И лучшее, что
он мог совершить во имя собственных амбиций после изгнания
из рая, - стать консультантом тех, кто сколь- нибудь решает,
суфлером десятка театров. И только. Он ничего не значил
сам, он исполнял, грамотно корректируя, чужую волю, а
проявление воли собственной свелось к уголовщине. Он...
прожил жизнь! Нахлынуло безразличие. А после странно и
остро захотелось в деревню, на Волгу, где был свой дом на
берегу широкого разлива. Побродить бы по исталому лесу,
кропотливо и тайно готовящему обновление трав и листвы,
вспомнить о радостях прошлого лета, вернуться домой в
сумерках, надышавшись хвоей, затопить печь, посидеть возле
близкого огня со стаканчиком коньяка, подумать...
   Только-то и осталось у него: пустые думы у деревенской
печи...
   В сознание неожиданно ворвались какие-то голоса и
маршевые звуки, доносившиеся из радиотранслятора. Он
повернул рычажок громкости до упора, и кухню заполнил, гремя
барабанной дробью и пронизывая звонкой медью горнов,
пионерский парад, вдохновенно комментируемый взволнованным
диктором, призывающим "быть достойными... гордо нести...".
   Ярославцев оглушенно прислушался к привычным, впитанным с
детства оптимистическим словосочетаниям, подтвержденным
ликующей оркестровой какофонией, и вдруг почувствовал, как
волосы на голове поднимаются дыбом... Затем, исподволь
ужасаясь неудержно нахлынувшему на него сумасшествию,
схватил за спинку кухонный стул и пустился с ним в неуклюжее
вальсирование, пытаясь попасть в такт бравурных ритмов,
доносившихся из неведомых пространств...
   Болезненный удар о край газовой плиты заставил его
прекратить эту дикую пляску.
   Он выдернул шнур ретранслятора из сети, наспех допил чай
и спустился к машине.
   До фирмы Джимми доехал быстро. Машину оставил в переулке
неподалеку; подняв воротник пальто, пошел к офису.
   С Джимми он познакомился в той злополучной заграничной
командировке, на стройке. Фирма, где Джимми тогда служил,
специализировалась на поставке облицовочных материалов, и
именно эту фирму Ярославцев когда-то крупно надул, выхватив
у нее из-под носа большой заказ и погорев на том заказе...
   А после, спустя пять лет, Джимми объявился в Москве,
позвонил и сказал:
   - Я приехал сюда учиться твоей деловой хватке, Володя.
Готов брать уроки...
   Встречались они редко, но неизменно сердечно, говорили
всегда откровенно, не темня, и цену друг другу знали
прекрасно. Сейчас, шагая к подъезду офиса, Ярославцев знал,
что здесь может говорить впрямую и поймут его здесь
наверняка.
   - Дорогой гость... - Джимми, улыбаясь, встал из-за
стола, протянул руку. - Какими ветрами и судьбами?
   - Слушай, - сказал Ярославцев, всматриваясь в его лицо.
- Удивительное дело: иностранца у нас видно сразу. И даже
не в одежке дело. У вас непостижимо чужие лица и
непостижимо отстраненные глаза...
   Джимми степенно поправил густо-синий галстук в мелкую
белую звездочку. Застегнул лощеный, с "плечиками" пиджак.
   - Отстраненные... от чего?
   - От наших проблем, вероятно... Вы живете здесь во имя
благ жизни там, может, поэтому... Ты как, не против
прогуляться?
   - Буду через час, - кивнул Джимми симпатичной секретарше,
холодно и приветливо улыбнувшейся шефу, гостю и тотчас
спрятавшей лицо в бумаги и в ухоженные рыжеватые локоны.
   Медленно побрели по тротуару узенькой старой улочки.
   - Боже, - искренне вырвалось у Ярославцева, озиравшегося
потерянно на церкви, колонны купеческих особнячков, лепку
карнизов. - Все знакомо, и все как впервые. Да и пешком
идти, как впервые... Все за рулем, в глазах - асфальт,
выбоины- колдобины, разметка, а по сторонам - размытый фон:
дома, камни-кирпичи... Ну, думается, и бог с ними, с
камнями, быстрее бы к дому, к телевизору...
   - Ты, увы, неоригинален, - поддакнул Джимми натянуто.
   - Я приехал к тебе по серьезному делу, - упредил
Ярославцев недомолвки.
   - Я рад.
   - Джимми... - Он помедлил. - Однажды, год, да, кажется,
год назад, будучи у меня в гостях, ты посетовал на нехватку
денег...
   - А вот в тот раз был неоригинален я, - отозвался Джимми.
- Ибо у денег бывает всего два состояния: или их нет, или
их нет совсем...
   Сдержанно рассмеялись.
   - Джимми, - оборвав смех, с нажимом повторил Ярославцев.
- В тот раз ты... намекал на необходимость не абстрактных
денег, а рублей, за которые ты готов платить валютой.
Коэффициенты не обозначались, фраза вообще была проходной...
Я же понял тебя так: в то время подобная операция виделась
актуальной для решения незначительных бытовых проблем.
Проблем не острых, сиюминутных, сугубо личных; прибыль от
операции тоже носила характер бытовой, в рамках улучшения
бюджета месяца...
   - Со стороны виднее, - неопределенно ответил Джимми. -
Однако ныне проблема исчерпана.
   - Значит, - сказал Ярославцев, - или ее, проблему, ты
решил достаточно долгосрочно, или...
   - Владимир, выкладывай дело.
   - Извини... У меня есть сумма. Большая сумма. Я
заинтересован обменять ее на другие денежные единицы.
   - Ты серьезно? - Джимми замедлил шаг. - Впрочем, ты
серьезно. Но ты же...
   - Да. Джимми, - согласился Ярославцев. - Я никогда не
был ни валютчиком, ни жуликом. И... я все объясню. Только
сначала ответь.
   - Реально... - Джимми узко прищурился, - реально, в
долларах, ты можешь рассчитывать на сумму, в шесть раз
меньшую. Это уже бизнес, Володя. Большой бизнес. И я
должен что-то заработать.
   - Сроки?
   - В течение трех недель.
   - Хорошо. Три недели. Завтра я назову тебе точную
сумму, предлагаемую для обмена. Паспорт у тебя с собой?
   - Да. - Джимми удивленно скосился на него. - А...
   - Джимми, - прошептал Ярославцев, упорно глядя куда-то
мимо него, - я должен бежать из страны. Должен! Именно
поэтому мне нужна валюта и нужен паспорт... На реальное
имя. Иначе не приобрести билет.
   - Но паспорт... мой!
   - Твой Джимми, твой. Ты дашь мне его на неделю. Всего.
Через неделю паспорт вернется. Конечно, не исключены
неприятности... Но мы знакомы, я мог выкрасть паспорт,
причем незаметно; ты в конце концов сподобился оставить
портмоне у меня... был в гостях, портмоне выпало, не
обратил внимания, ну, и так далее.. Риск? Но это же
бизнес, Джимми.
   - Что случилось, Володя? - В голосе Джимми прозвучала
сочувственная тревога. - Я всегда считал тебя... не
обижайся... цельным и честным человеком. Я знал. У тебя
хватало недоразумений, но предавать страну... Володя, я не
сказал еще одной вещи: да, я в состоянии обменять твои
деньги. Но, как понимаю, внушительная сумма вряд ли
заинтересует частных лиц... Она заинтересует организацию...
Не стану скрывать: мне от того - лишь набранные очки по
службе и финансовый доход... А тебе? Это же пойдет
против... твоей страны, Володя. Может, ты впервые...
торопишься? Ты всегда мне казался.
   - Прости, Джимми, - оборвал его Ярославцев. - Прости,
что пришлось тебя так разочаровать... Я просто спасаю
жизнь. Ничего больше. Итак, паспорт. Думаю, данная услуга
войдет в оговоренный, как полагаю, нами процент.
   - Услуга! - Джимми невольно хмыкнул. - Да без нее
бессмыслен весь предыдущий и дальнейший разговор! Но -
условие, объяснения со всякого рода властями следующие:
паспорт ты выкрал...
   - Да. Да. Да.
   Простились у машины. Отъезжая, Ярославцев подумал с
радостью: все складывается чертовски удачно! Для
подготовки тех преступлений, за какие в лучшем случае -
максимальный срок... Одно успокаивает: через Джимми -
выход на серьезный канал. Связываться же с валютчиками в
таких играх опасно - слишком велики суммы, да и по срокам
они не уложатся с обменами.
   - Смертельный номер, - пробормотал он себе под нос. -
Лица со слабой нервной системой обречены на инфаркт. - И -
наддал газу, спеша пересечь перекресток на зеленый мигающий
свет.
   Теперь предстояло заехать к Виктору Вольдемаровичу
Прогонову. Весьма одаренный художник-график, реставратор и
попутно цинкограф. Волей судьбы неудачник. Художественных
открытий Виктор Вольдемарович не совершил, а в узкие врата
доходных сфер, где плотно отирались преуспевающие бездари,
втиснуться не сумел, несмотря на целую палитру дарований. В
то же время один из знакомых Прогонова, способный лишь
разнообразно вырисовывать на том или ином фоне профиль вождя
революции, занимал ответственные должности, имел две
мастерские, учеников и великое множество благ, нисколько не
стесняясь ремесленностью своего скудного "кредо". В основе
такого процветания лежал своеобразный талант, начисто у
Прогонова отсутствующий. И потому жил Виктор Вольдемарович
безвестно и скромно до той поры, покуда не уяснил, что
государственная служба дает доходы куда более меньшие,
нежели те, которые можно извлечь, используя талант приватным
образом.
   Первые заработки, не обремененные вычетом подоходных
налогов, были вполне безвинны: реставрация старинных
полотен состоятельным клиентам. Все шло ровно, хорошо, но
вскоре один из состоятельных был задержан как спекулянт
художественными ценностями... И вот, правда, в роли
свидетеля, но довелось посетить Прогонову и кабинет
следователя, и народный суд, где со всей очевидностью ему
дали понять, что его специальности и таланты могут
представлять узкоуголовный интерес. Но круг состоятельных
клиентов постоянно возрастал, возрастал и уровень жизни
Прогонова, а соответственно и запросы, и потому уже
приходилось рисковать сознательно... Впрочем, риск по
мелочам Виктора Вольдемаровича более не устраивал.
Жаждалось крупного дела, дабы единым махом разрешить
финансовые проблемы и обеспечить себе жизнь спокойную,
праздную, добычей хлеба насущного не омраченную. И такое
дело Прогонова нашло. Судьба свела его с весьма энергичным
человеком по имени Алексей, имевшим многозначительную кличку
"Матерый". За внушительный гонорар Прогонов исполнил заказ
на копию знаменитого итальянского мастера. - Фальшивку
изготовили правдоподобную фантастически. Затем еще одну,
еще... Дурные сны начали сниться Прогонову, нервная экзема
обметала руки, но наркотик наживы намертво въелся в кровь,
не отпускал. Сны снились не напрасно: вскоре вспыхнул
скандал. Возмутился один из одураченных иностранцев. И
затрепетал искусник Прогонов в преддверии краха... Чудом
пронесло. Имя копииста в показаниях обвиняемых не
прозвучало, но волк Матерый, приписав сотворение чуда себе,
надел на Виктора Вольдемаровича ярмо раба, потребовав
разного рода услуг: производства паспортов, водительских
документов и многого другого, в частности изготовления
произведений псевдо- Фаберже. И вновь пришлось Прогонову
обливаться холодным потом дикого страха. Но в итоге он
оценил досконально знающего преступную среду шефа: подделки
сбывались на том рынке сбыта, где действовала большая группа
аферистов, громко прогоревших и тем самым в потоке своей
продукции скрывших маленький, но поистине золотой ручеек
прибыли, вырученной Прогоновым и Матерым.
   Каждодневный риск становился привычкой, но неприятности
обходили Виктора Вольдемаровича стороной, и, хотя пули
отчетливо свистели рядом, прикрытием их с фронта и с тыла
выступал дальновидный Матерый. Ему Прогонов теперь верил
слепо, впрочем, ничего иного просто не оставалось...
Осторожность, естественно, соблюдалась неукоснительная: ни
денег, ни орудий производства, ни продукции дома Виктор
Вольдемарович не держал. А на конспиративную
квартиру-мастерскую, снятую у надежного человека, где
созидались старинные фламандские и французские полотна,
ездил, соблюдая умопомрачительную секретность. Не ведал
Прогонов одного: что существовал некий Иван Лямзин,
тщательно фиксирующий все переговоры своего соседа с
"рукодельником Вольдемарушкой".
   - Разрешите пройти, Виктор? - спросил Ярославцев, встав
в проеме двери.
   - Простите, не имею чести... - низким, бархатным голосом
отозвался Прогонов.
   - Я от Матерого. - Ярославцев напористо шагнул в
квартиру, снял пальто, мельком, в зеркале уследив за
выражением лица Виктора Вольдемаровича. Это длинное, лицо с
седыми бакенбардами, крупными зубами и длинным носом
выражало недоумение и вместе с тем дружелюбие и любезность.
Внешний вид хозяина отличался респектабельностью: белая
сорочка без галстука, легкие, на тонкой подошве штиблеты,
халат с серебряной и золотой ниткой узора...
   - Прошу... - Рука Прогонова указала путь в комнату, где
в прозрачном блеске паркета отражались чинно расставленные в
горках фарфор и хрусталь.
   Посреди комнаты, очень не к месту, стояло чучело
пингвина, вызвавшее в Ярославцеве нескрываемое удивление. -
Тем более чучело было обуто в домашние тапочки без задников.
   - Птичка-ласточка моя, - произнес Прогонов нежно и взял
пингвина за крыло, - ну- ка, проснись, ну-ка ванну прими...
   Тут глаз птицы внезапно раскрылся: живой, блестящий...
И пингвин, оказавшийся вовсе не чучелом, переваливаясь,
вышел вон.
   - Живу один, холостякую, - поделился Прогонов, затягивая
ловкими, холеными пальцами узел на поясе халата. - Вот...
завел животное. Экзотика, понимаете ли...
   - М-да, - согласился Ярославцев, - чего-чего...
   - Ходит сам в туалет, спускает за собой воду, любит
принимать душ и обожает тяжелый рок, - гордо доложил хозяин.
- Спит стоя. Очень удобно.
   - Признаюсь, удивили, - сказал Ярославцев, усаживаясь в
изысканное кресло из карельской березы. - Готов отплатить
вам тем же. Не возражаете?
   Любезное выражение лица Виктора Вольдемаровича
трансформировалось в благожелательную озабоченность.
Забарабанил выпуклыми ногтями по ореховому столику с
инкрустацией слоновой кости.
   - Коньяк? - вопросил галантно.
   - Товарищ Прогонов, - начал Ярославцев, игнорируя
предложение о коньяке. - Разрешите наконец представиться.
Я - Хозяин. Такой пошлой кличкой, увы, меня окрестили
дурные люди. Но я тот самый человек, на которого
неоднократно ссылался ваш друг Матерый, как на избавителя
якобы от прокурорских напастей и милицейских происков.
   - Якобы, - вдумчиво повторил Прогонов. - Та-ак. А
нельзя ли разъяснить, в чем суть прокурорских напастей и
вообще ваших намеков?
   - Извольте, - кивнул Ярославцев. - Разъясняю. Процедура
разъяснений оказалась для Прогонова весьма неприятной: от
слов собеседника он морщился, как от болезненных уколов,
однако в глазах его проявилась готовность, отбросив ложную
дипломатию, вести дальнейшие переговоры без затей, напрямик.
   - Ну-с, довольно, кажется. - Ярославцев перевел дух. -
Теперь - хорошие новости: надеюсь, первая наша встреча
окажется и послед... нет, предпоследней. Также надеюсь,
что на последней встрече получу от вас несколько необходимых
мне документов. Два-три чистых бланка советских паспортов,
клише печатей к ним, водительские удостоверения с
десятком-другим запасных талонов, а то мои, ваши, вернее, -
он вытащил из бумажника зеленые, с красной полосой карточки,
- уже на исходе...
   Мрачная тень легла на лицо Прогонова.
   - Нет, - сказал Ярославцев. - Адрес секретного цеха на
Пресне мне известен... там просто музей вещдоков... так
что это не провокация, а деловой разговор, означающий: за
подобные услуги вы получите еще и солидные деньги.
Шантажировать же вас своей осведомленностью я не намерен.
Эта осведомленность - лишь залог и подтверждение моей
благожелательности.
   - А! что означают, в свою очередь... солидные деньги?
- спросил Прогонов с мягким сарказмом.
   - Тысяч восемь... десять.
   - Солидные? - переспросил Прогонов вежливо. - Вам не
откажешь в чувстве юмора, дорогой гость.
   - Бросьте паясничать! - Ярославцев рывком приподнялся из
кресла.
   Облезлые брови Прогонова вздернулись вверх, он засмеялся.
   - Ну, право... Что за манеры? Вам-то уж не к лицу...
Такой респектабельный господин...
   - Вы правы. Извините. - Ярославцев вновь уселся в
кресло. - Нервы. И вот еще... Главное. - Он вытащил
паспорт Джимми. - Нужна копия. Один в один. Только с иной
фотографией.
   Прогонов достал из черепахового футлярчика небольшие, в
позолоченной оправе очки. Полистал паспорт. Положил его на
столик. Затем грустно и коротко заявил:
   - Невозможно.
   - Не принижайте высоту своей квалификации, - отмахнулся
Ярославцев. - И... не вынуждайте меня прибегнуть к грубым
приемам.
   - Кстати, Матерый тоже сегодня меня навестил, -
неожиданно поделился Прогонов. - И тоже - заказы впрок...
Не такие, конечно... - Кивнул на паспорт. - Ординарнее,
попривычнее... Значит, где-то запахло горелым. Да! -
Оживился. - А почему бы Леше не представить вас мне в
официальном порядке? И каким образом вы...
   - Потому что вы - его капитал, - ответил Ярославцев. -
Тайный и неделимый. А каким образом?.. Оперативная работа.
А ее методы огласке не подлежат. Хотя какие там методы -
сплошная импровизация...
   - То есть вы совершаете воистину грабительское покушение
на чужую собственность? - подытожил Прогонов. -
Отличненько. Но почему десять тысяч? Таким, кажется,
обозначен гонорар, не ослышался? - Ладонью он бережно
накрыл паспорт.
   - Постыдитесь, Виктор Вольдемарович, - укорил Ярославцев.
- Я ухожу из вашей жизни, оставляя вас в спокойствии и
благоденствии. Вам бы уместно мне приплатить!
   - Довод. Тогда, простите, вопрос сугубо интимного
свойства: зачем вам именно туда? Я, к примеру, очень и
очень вскользь наслышан, будто у Леши есть один карманный
челюстно-лицевой хирург...
   - Мне нравится их пестрая, буржуазная жизнь, - сказал
Ярославцев. - Я безоглядно романтичен. Я авантюрист.
Достаточно?
   - Странно... - позволил себе порассуждать Виктор
Вольдемарович, не принимая во внимание подчеркнутую сухость
ответа. - Странно... А мне их жизнь... не нравится.
Смотрю ее каждодневно по видеоканалам - собственным,
разумеется... не нравится. Все деньги, деньги... Еще
замечу: бездуховность и наплевательство на ближнего. Так
это, так, права наша контрпропаганда. И преступность там -
кошмар беспросветный! Не говорю о гангстерах; улицы просто
заполонены шпаной! Если бы нашей доблестной милиции на
денек такую бы нагрузочку, как тамошней...
   - А вот мне как раз не нравится наша доблестная милиция,
- сказал Ярославцев. - И прочие органы. Когда надо, а
может, когда и не надо, работать они умеют. И возмездие
неотвратимо, вероятно, вам знаком подобный афоризм?
   - К делу. - Прогонов взял паспорт в руки. - Что значит
ваше предложение? Побег за границу, измена Родине. Статья
за нумером 64, до смертной казни включительно. Это - о вас.
Теперь обо мне, рабе божьем. Соучастие в упомянутом
преступлен