ось
столько скелетов крупных и, очевидно, здоровых  карибу,  которыми  усыпана
вся тундра вокруг твоей избушки и на несколько километров к северу от нее?
     - Незачем его спрашивать, - невозмутимо ответил Майк, -  я  сам  убил
этих оленей. У меня четырнадцать ездовых собак, всех их нужно кормить,  на
это требуется не меньше двух-трех оленей в неделю. Самому мне тоже хочется
есть. А кроме того, я убиваю уйму оленей  в  районе  промысла  пушнины.  У
каждой оленьей туши ставлю четыре-пять капканов и на  эту  приманку  ловлю
немало песцов. Мне не годятся тощие карибу, а нужны большие, жирные.
     Потрясенный, я мог только спросить: - И сколько оленей ты добываешь в
год?
     Майк горделиво усмехнулся.
     - Я меткий стрелок. Две-три сотни, а может и больше.
     Немного оправившись, я поинтересовался, обычная ли  это  вещь  и  как
поступают другие трапперы.
     - Каждый, кто ставит капканы, делает то же самое, - ответил  Майк,  -
индейцы и белые бьют оленей по всей тундре, куда доходят карибу на  зимние
выпасы. Конечно, не всегда посчастливится добыть достаточно оленей;  тогда
приходится кормить собак рыбой. Но рыба не идет им впрок - они  становятся
слабыми, болеют и совсем не тянут груженые сани. Карибу лучше!
     Из фолиантов, проштудированных в Оттаве, мне было известно, что в тех
частях Саскачевана, Манитобы и южного Киватина, которые  составляют  район
зимних пастбищ киватинского стада карибу, насчитывается  тысяча  восемьсот
охотников, ставящих капканы. Я знал также, что многие из них были опрошены
столичными   властями   через   агентов   пушных   компаний   о   причинах
катастрофического сокращения поголовья оленей. Мне самому довелось  читать
их показания. Охотники и торговцы  пушниной  с  поразительным  единодушием
утверждали, что сами убивают не больше одного, от силы двух карибу в  год,
а волки режут оленей несчетными тысячами. И хотя я никогда не был силен  в
математике, все же я подвел итог данным, которыми  располагал.  Будучи  от
природы  человеком  осторожным,  я  вдвое  уменьшил  число   охотников   и
наполовину скостил отстрел оленей против количества, указанного Майком. Но
сколько бы я не перемножал цифры, результат  получался  фантастический:  в
этом районе трапперы ежегодно убивают 112 000 оленей!
     Я отлично понимал, что эта цифра не для моих отчетов - если только  я
не добиваюсь назначения на десять лет  на  Галапагосские  острова  изучать
клещей у черепах.
     Во всяком случае, все то,  что  порассказали  Майк  и  Утек,  принято
считать информацией, основанной на слухах, а меня  наняли  не  для  этого.
Выкинув из головы тревожные сомнения, я вернулся на тернистый путь научных
поисков истины.



                                    13

     Утек, как натуралист, обладал множеством редких качеств;  из  них  не
последним было его бесспорное умение понимать язык волков.
     Еще до встречи с  Утеком  я  обратил  внимание,  что  разнообразие  и
диапазон  голосовых  средств  Георга,  Ангелины  и  Альберта   значительно
превосходят  возможности  всех  известных  мне  животных,  за  исключением
человека.
     В моих полевых дневниках зарегистрированы следующие категории звуков:
вой, завывание, хныканье, ворчание, рычание, тявканье, лай.  В  каждой  из
этих категорий я различал бесчисленные вариации, но был бессилен  дать  им
точное  определение  и  описание.  Более  того,  не  сомневаюсь,  что  все
представители семейства собачьих способны слышать  и,  вероятно,  издавать
звуки как выше, так и ниже регистра частот, воспринимаемых человеком.  Так
называемые "беззвучные" свистки для  собак,  имеющиеся  в  продаже,  лучше
всего подтверждают сказанное.  Я  установил  также,  что  все  члены  моей
волчьей семьи сознательно реагируют на звуки, издаваемые другими  волками,
хотя у меня не было надежных доказательств, что  это  нечто  большее,  чем
простые сигналы.
     По-настоящему  мое  образование  в  области   волчьей   "лингвистики"
началось с появлением Утека.
     Как-то мы вдвоем часами наблюдали за  логовом,  но  безрезультатно  -
ничего  достойного  внимания  обнаружить  не  удавалось.   Денек   выдался
безветренный, и проклятые насекомые навалились тучей,  хуже  всякой  чумы.
Спасаясь от них, Ангелина  с  волчатами  укрылась  в  логове.  Оба  самца,
утомленные  охотой,  затянувшейся  до  позднего  утра,  спали  неподалеку.
Становилось скучно, и мной начала овладевать сонливость,  как  вдруг  Утек
приложил руки к ушам и внимательно прислушался. Я ничего не слышал и никак
не мог понять, что привлекло его внимание, пока  он  не  шепнул:  "Слушай,
волки разговаривают" - и показал на гряду холмов  километрах  в  восьми  к
северу от нас.
     Я напряг слух; но если волк и вел "радиопередачу" с  далеких  холмов,
то работал не на моей волне. Казалось, в эфире нет ничего, кроме зловещего
стона комаров, но Георг, спавший на гребне эскера, внезапно сел, навострил
уши и повернул свою длинную морду  к  северу.  Спустя  минуту  он  откинул
голову назад  и  завыл.  Это  был  вибрирующий  вой;  низкий  вначале,  он
закончился  на  самой  высокой  ноте,  какую  только  способно  воспринять
человеческое ухо.
     Утек схватил меня за руку и расплылся в довольной улыбке.
     - Волки говорят: "Карибу пошли!"
     Я с трудом понял, о чем идет речь, и  только  когда  мы  вернулись  в
избушку, с помощью Майка уточнил подробности.
     Оказывается, волк с соседнего участка, лежащего к северу,  не  только
сообщил, что давно ожидаемые карибу двинулись на юг, но и указал, где  они
сейчас находятся. Более того - и это было совсем невероятно, - выяснилось,
что сам сосед оленей не видел, а просто передал информацию, полученную  им
от волка, живущего еще дальше. Георг, который ее услышал и понял,  в  свою
очередь передал добрую весть другим.
     От природы (и  по  воспитанию)  я  скептик  и  тут  не  нашел  нужным
скрывать, как насмешила меня наивная попытка Утека произвести  впечатление
пустой болтовней. Но,  не  обращая  внимания  на  мой  скепсис,  Майк  без
проволочки стал собираться на охоту.
     Меня ничуть не удивило его желание убить оленя - ведь к тому  времени
я уже знал, что он, как и впрочем, все коренные  жители  тундры,  питается
почти исключительно олениной, если только можно ее добыть.  Меня  поразило
другое: его готовность предпринять двух- или даже трехдневную прогулку  по
тундре из-за нелепой выдумки Утека. Все это я не преминул высказать Майку,
но тот только замкнулся в себе и отбыл, не проронив ни слова.
     Через три дня, когда мы  встретились  вновь,  мне  были  презентованы
целый окорок и горшок оленьих языков. Из рассказа Майка выходило,  что  он
нашел карибу в том самом месте, на  которое,  поняв  речь  волков,  указал
Утек, - на берегах озера  Куиак,  примерно  в  шестидесяти  километрах  на
северо-восток от нашей избушки.
     Я-то не сомневался, что это простое совпадение,  но  было  любопытно,
долго ли Майк намерен мне  морочить  голову,  и  я,  притворившись,  будто
поверил, принялся расспрашивать о необыкновенном искусстве Утека.
     Майк попался на крючок и разговорился. По его словам, волки не только
обладают способностью поддерживать связь на огромном расстоянии,  но  даже
могут "говорить" не хуже людей.
     Правда, он признался, что сам не может  ни  слышать  всех  издаваемых
волками  звуков,  ни  понимать  их  значения,  но  некоторые  эскимосы,  в
частности  Утек,  настолько  хорошо  понимают  волков,  что  в   состоянии
буквально разговаривать с ними.
     После этого я окончательно укрепился  в  своем  решении  не  особенно
верить россказням этой пары. Но все-таки меня не оставляла шальная  мысль:
а вдруг во всем этом что-то есть? На всякий случай  я  попросил  перевести
Утеку: пусть он  следит  за  "разговорами"  наших  волков  и  через  Майка
передает мне их содержание.
     На следующее утро, когда мы добрались к логовищу, самцов не было и  в
помине. Ангелина и волчата уже встали и крутились поблизости,  но  волчице
было явно не по себе. Она  то  и  дело  взбегала  на  гребень,  к  чему-то
прислушивалась и, постояв несколько минут, вновь  спускалась  к  волчатам.
Время шло, Георг и дядюшка Альберт сильно запаздывали.  Наконец,  в  пятый
раз поднявшись наверх, Ангелина, видимо, что-то услыхала.  Утек  тоже.  Он
повторил  свое  театральное  представление,  приставив  к  ушам  сложенные
лодочками  ладони.  Послушав   немного,   он   попытался   объяснить   мне
происходящее. Увы, мы тогда еще плохо понимали друг друга, и я  не  уловил
даже смысла его слов.
     Я продолжал обычные наблюдения, а Утек забрался в палатку и заснул. В
12.17 популудни я отметил в журнале возвращение Георга и  Альберта;  волки
пришли вместе. В  два  часа  дня  Утек  проснулся  и,  стремясь  загладить
невольный прогул, вскипятил чайник.
     При первой же встрече с Майком я напомнил ему  свою  просьбу,  и  тот
принялся расспрашивать Утека.
     - Вчера, - переводил Майк, - волк, которого ты зовешь Георгом, послал
своей жене весточку. Так говорит Утек, который хорошо слышал. Волк  сказал
жене, что охота идет плохо, придется  задержаться.  Вероятно,  не  удастся
вернуться раньше полудня.
     Я вспомнил, что Утек не мог знать, когда вернулись волки, так  как  в
то время он крепко спал в палатке. А 12.17 - время, практически близкое  к
полудню.
     Несмотря на эти, казалось бы, весьма  очевидные  доказательства,  мой
скептицизм снова взял верх. Через два дня, в полдень, Георг опять появился
на гребне, навострив уши  на  север.  То,  что  он  услыхал  (если  вообще
что-нибудь слышал), видимо, его не заинтересовало, так как он не  завыл  в
свою очередь, а спустился к логову.
     Утек,  напротив,  был  захвачен  полученной  новостью.  На  лице  его
отразилось глубокое волнение. Он буквально утопил меня в потоке слов, но я
смог  уловить  немногое.  "Иннуит"  (эскисмос)  и  "кийэи"  (приходить)  -
неоднократно повторял Утек, терпеливо добиваясь понимания. Не одолев  моей
тупости, он сердито взглянул  на  меня  и  без  разрешения  зашагал  через
тундру, на северо-запад от избушки Майка.
     Такой бесцеремонный уход был мне не по душе, но  я  быстро  забыл  об
этом, так как день клонился к вечеру и волки забеспокоились:  приближалось
время ночной охоты.
     У волков существовал определенный ритуал сборов. Георг обычно начинал
с визита к логову. Если Ангелина  и  волчата  сидели  дома,  они  выбегали
навстречу. Если же семья находилась  снаружи,  то  озабоченность  Ангелины
домашними делами тут же сменялась  радостным  возбуждением.  Она  начинала
возню, прыгала перед Георгом, обнимала передними лапами. В  такие  веселые
минуты Георг был полон добродушия и порой затевал шуточный  бой  со  своей
подругой. С моего  наблюдательного  пункта  их  схватки  выглядели  весьма
свирепыми, но плавное помахивание хвостом свидетельствовало о самых добрых
намерениях противников.
     Потревоженный шумом, на сцене появлялся дядюшка  Альберт  и  принимал
участие в игре. В дневные часы он предпочитал спать где-нибудь подальше от
логова, стремясь по возможности уклониться от роли няньки.
     С его приходом взрослые волки вставали в круг нос к  носу,  энергично
виляли хвостами и "поднимали шум". Бесспорно, выражение "поднимали шум"  -
не очень образное описание, но на лучшее я не  способен.  Из-за  дальности
расстояния до меня долетали только  громкие  звуки,  которые  более  всего
походили на ворчание. Значение их мне так и не удалось выяснить, но в них,
несомненно, нашли отражение чувство дружбы, ожидание удачи и  превосходное
настроение.
     Бурное веселье длится минут  двадцать,  а  то  и  целый  час,  причем
волчата принимают в нем самое деятельное участие - они путаются под ногами
и без разбора кусают  все  хвосты,  какие  попадутся.  Затем  трое  волков
поднимаются на гребень оза, обычно  под  предводительством  Ангелины.  Они
вновь становятся в круг и, высоко задрав головы, начинают "петь". Это один
из самых радостных и светлых моментов в их повседневной жизни; для меня он
также является кульминационным.  Правда,  на  первых  порах  от  древнего,
глубоко укоренившегося страха перед  волками  у  меня  волосы  поднимались
дыбом, стоило этой троице "запеть". Не берусь утверждать, что  сразу  стал
получать удовольствие.
     Но с течением времени я полюбил волчий хор и с нетерпением  ждал  его
очередного  выступления.  К  сожалению,   описать   все   это   совершенно
невозможно: ведь я могу пользоваться только терминологией,  относящейся  к
человеческой музыке, а к этому случаю она абсолютно неприменима  и  только
может ввести читателя в заблуждение. Ограничусь  тем,  что  просто  скажу:
этот громкоголосый и задушевный ансамбль  по-настоящему  трогал;  пожалуй,
редко меня так волновало даже  самое  проникновенное  исполнение  органных
произведений.
     Волчья  "Пассионата"  всегда  казалась  мне  до  обидного   короткой.
Какие-нибудь три-четыре минуты  -  и  все.  Волки  расходятся,  напоследок
помахав  хвостами,  потеревшись  носами  и  вообще   выказав   все   знаки
дружелюбия, взаимного  расположения  и  полного  удовлетворения.  Ангелина
неохотно направляется  к  логову,  то  и  дело  оглядываясь  на  Георга  и
Альберта, которые уже трусят по одной из охотничьих троп. По всему  видно,
что ей безумно хочется присоединиться к охотникам,  но  вместо  этого  она
идет к волчатам, чтобы сдаться на их  милость  -  горят  ли  они  желанием
обедать или играть.
     Однако в эту ночь самцы нарушили заведенный порядок  и  вместо  троп,
ведущих  на   север   или   северо-запад,   направились   на   восток,   в
противоположную сторону от избушки Майка и моего наблюдательного пункта.
     Я не придал этому особого значения, как вдруг  чей-то  крик  заставил
меня обернуться. Это возвратился Утек, но он был не один. С  ним  шли  три
эскимоса; они застенчиво  улыбались,  смущенные  предстоящей  встречей  со
странным каблуком, которого интересуют волки.
     Появление целой толпы исключало возможность  продуктивных  наблюдений
нынешней ночью, и я  поспешил  присоединиться  к  пришельцам  на  марше  к
избушке. Майк был дома и приветствовал прибывших как старых друзей. Спустя
некоторое время я улучил минутку и задал ему несколько вопросов.
     - Да, - сказал он, - Утек действительно знал, что люди в пути и скоро
придут сюда.
     - Откуда он знал?
     - Глупый вопрос. Он знал потому, что слышал, как волк с холмов  Пятой
Мили сообщил о проходе эскимосов через его территорию.  Утек  пытался  все
объяснить, но ты его не понял: в конце концов он вынужден был уйти,  чтобы
встретить друзей.
     Так-то вот!



                                    14

     Всю третью неделю июня Ангелина  была  неспокойна.  Видимо,  домашний
образ жизни ей надоел. Когда Георг и Альберт по  вечерам  отправлялись  на
охоту, она провожала их - вначале не дальше  сотни  шагов  от  логова,  но
однажды пробежала свыше четырехсот метров,  а  затем  нехотя  повернула  к
дому.
     Георг был в явном восторге от такой перемены настроения  волчицы.  Он
давно соблазнял Ангелину принять участие в  ночных  скитаниях  по  тундре.
Как-то раз он даже задержал выход на охоту на битый час,  стараясь  увлечь
подругу за собой, так что Альберт потерял терпение и ушел один.
     За этот час Георг раз восемь спускался с гребня на детскую  площадку,
где в окружении волчат  лежала  Ангелина,  нежно  ее  обнюхивал,  неистово
размахивая хвостом, и с надеждой устремлялся к одной из охотничьих тропок.
И каждый раз, видя, что она не идет за ним, волк возвращался  на  бугор  и
понуро выжидал несколько минут, после чего возобновлял попытку.  Когда  же
он наконец решился уйти, то являл  собой  печальную  картину  глубочайшего
разочарования и уныния: голова  и  хвост  были  опущены  так  низко,  что,
казалось, зверь не уходит, а уползает.
     Желание провести в тундре ночь, несомненно,  было  обоюдным,  но  для
Ангелины благополучие волчат было превыше всего, хотя они уже повзрослели,
приобрели некоторую самостоятельность и требовали гораздо меньше внимания.
     Вечер 23 июня я коротал в палатке один - Утек отлучился на  несколько
дней по своим делам. Волки, как обычно, начали традиционный концерт  перед
уходом на охоту. На этот раз Ангелина превзошла самое себя: в  ее  высоком
голосе  прозвучала  такая  жажда  свободы,  что  я  готов  был  предложить
собственные услуги для присмотра  за  волчатами  на  время  ее  отсуствия.
Однако мне не стоило  беспокоится.  Призыв,  а  возможно  непосредственный
приказ, дошел и до Альберта; так или иначе, по окончании пения Ангелина  и
Георг весело убежали, а Альберт угрюмо поплелся к логову, и покорно  обрек
себя в жертву неистовым волчатам.
     Через несколько часов начался проливной дождь, и наблюдения  пришлось
прервать.
     Утром разведрилось, туман рассеялся, но волков пока  не  было  видно.
Лишь к девяти часам на гребне показались Георг и Альберт.
     Оба нервничали  и  суетились.  После  нетерпеливой  беготни,  долгого
вынюхивания  и  коротких  остановок,  во  время  которых  они  внимательно
разглядывали  окрестности,  волки  разошлись.  Георг  взобрался  на  самое
высокое место песчаного вала и пристально всматривался в тундру с  востока
и с юга, а Альберт побежал к северному концу оза, лег на каменистом  бугре
и устремил взор на запад.
     Волчица  по-прежнему  не  появлялась,  и  это  наряду   с   необычным
поведением самцов крайне меня встревожило. Мысль о том,  что  с  Ангелиной
что-то случилось, болезненно отозвалось во  мне.  Я  даже  не  подозревал,
насколько к ней привязан, и теперь, когда она, видимо,  пропала,  искренне
переживал ее гибель.
     Я совсем уже собрался выйти из палатки, чтобы поглядеть, нет  ли  где
Ангелины, но она опередила меня. Взглянув напоследок в подзорную трубу,  я
вдруг увидел, что волчица вылезла из логова и побежала через оз. В  первый
момент мне не удалось определить, что она тащит в  зубах,  но  затем  я  с
удивлением разглядел, что это волчонок.
     Несмотря на тяжесть ноши (волчонок весил не меньше пяти килограммов),
волчица довольно быстро пересекла склон по диагонали и скрылась  в  низких
зарослях стланцевой ели. Минут через пятнадцать она вернулась за следующим
волчонком,  потом  еще  за  одним,  а  около  десяти  часов  утра   унесла
последнего.
     Как только волчица скрылась, на  этот  раз  окончательно,  оба  волка
покинули свои сторожевые посты - они, очевидно, охраняли переезд семьи - и
поспешили за ней,  оставив  меня  мрачно  созерцать  опустевший  ландшафт.
Происшедшее совершенно меня обескуражило:  вероятно,  я  чем-то  настолько
досадил волкам, что вынудил их покинуть логово. (Другое  обьяснение  этому
массовому исходу попросту не приходило  мне  в  голову).  В  таком  случае
следовать за ними бессмысленно. Не зная, что делать, я поспешил в избушку,
чтобы посоветоваться с Утеком.
     Утек сразу же успокоил меня. По его словам, переселение волчат в  это
время года - явление нормальное для каждой волчьей семьи. Он обьяснял  это
несколькими  причинами.  Во-первых,  волчат  "отняли  от   груди",   а   в
непосредственной близости от логова нет воды. Поэтому необходимо перевести
их в такое место, где  можно  утолять  жажду  не  из  материнских  сосков.
Во-вторых, волчата выросли и в  логове  им  тесно.  В-третьих,  -  и  это,
пожалуй, самое важное - молодняку пора прощаться  с  детством  и  начинать
учение.
     - Им не годится жить в яме, они уже взрослые, но  еще  не  настолько,
чтобы всюду сопровождать родителей, - так переводил Майк объяснения Утека.
- Поэтому старые волки отыскали для них новое  место,  и  теперь  волчатам
достаточно простора, пусть спокойно бегают и познают мир.
     Утек и Майк знали, где находится летнее логовище, и на следующий день
мы  перенесли  туда  палатку,  выбрав  для  нее  место,  откуда   частично
просматривалось обиталище волков.
     Новый дом волков