находился примерно в километре от старого. Это  было
узкое ущелье с отвесными стенами,  заваленное  огромными  валунами.  Внизу
раскинулось поросшее травой болотце, оно кишело полевками, - лучшего места
для обучения волчат охотничьей  азбуке  не  сыскать.  Чтобы  выбраться  из
ущелья, нужно ловко лазать, а этого волчата еще не умели, поэтому их можно
было спокойно оставлять одних, не опасаясь, что они убегут и заблудятся. В
случае нападения других хищников, водящихся в тундре, - песцов и  ястребов
- волчата смогут постоять за себя, они уже достаточно сильны.



                                    15

     Место нового логовища было идеальным с волчьей  точки  зрения,  но  я
этого не находил - нагромождение валунов мешало моим наблюдениям.  К  тому
же карибу начали  понемногу  возвращаться  с  севера,  и  охотничий  азарт
полностью овладел тремя моими волками. И хотя  они  по-прежнему  проводили
большую часть дня в летнем логове или поблизости от  него,  ночные  походы
так изнуряли их, что они только и делали, что спали.
     Время тянулось убийственно медленно, но  дядюшка  Альберт  спас  меня
отскуки - он влюбился.
     Я уже рассказывал, что вскоре после моего первого появления в избушке
Майк поспешно уехал к своим и взял всех собак -  не  из  страха,  что  они
попадут под скальпели, которых у меня было великое множество (как я  тогда
подумал), а по той простой  причине,  что  их  нечем  кормить,  когда  нет
карибу. Весь июнь упряжка оставалась у эскимосов, чье стойбище  находилось
на территории летнего выпаса оленей. Теперь, когда карибу возвращались  на
юг, эскимос, державший у себя собак, привел их обратно.
     Собаки Майка - великолепные животные местной породы. Вопреки легенде,
эскимосские лайки отнюдь не являются полуприрученными волками, хотя вполне
возможно, что оба вида произошли от одних предков. Уступая волкам в росте,
лайки значительно коренастее, у  них  широченная  грудь  и  короткая  шея;
пушистый, как султан, хвост кольцом завит над  крестом.  Они  разнятся  от
волков и в других отношениях. Так, в отличие от своих диких  родственников
самки лаек не считаются с сезоном, и течка у них может наступить  в  любое
время года.
     В только что возвратившейся упряжке Майка была сука,  у  которой  как
раз начался такой период. Темпераментная от  природы  и  любвеобильная  по
личной склонности, она перебудоражила всю упряжку и доставила Майку  массу
хлопот. Как-то вечером он разворчался, и тут меня  осенило.  Целемудренный
нрав волков не  позволил  мне  расширить  свои  познания  относительно  их
половой жизни, хотя минувшей весной я готовился наблюдать за их  повадками
в течение короткого мартовского сезона спаривания,  когда  они  бродят  за
стадами карибу. но до сих пор мне не удалось заполнить этот пробел в  моем
образовании.
     Из рассказов Майка и Утека я знал,  что  волки  не  против  смешанных
браков.  Они  спариваются  с  собаками   при   первой   же   благоприятной
возможности, что, впрочем, случается редко, так  как  собаки  обычно  либо
привязаны, либо работают. Но бывает, что и случается. Вспомним об этом,  я
выдвинул предложение, за которое Майк тотчас ухватился, чем  доставил  мне
большую радость. Он и сам был доволен не меньше моего - ему давно хотелось
узнать, что за ездовая собака получится от скрещивания волка с лайкой.
     Теперь, когда шар был  запущен,  оставалось  провести  игру  по  всем
правилам. Надо было обеспечить строго научную постановку  эксперимента.  Я
решил провести опыт по этапам. Первый из них заключался в том, что я и Куа
(так  звали  собак)  отправились   на   прогулку   вокруг   моего   нового
наблюдательного пункта - нужно, чтобы волки узнали о  ее  существовании  и
состоянии, в котором она находилась.
     Куа отнеслась к этому с величайшей готовностью. Стоило  нам  пересечь
одну из волчьих троп, как она пришла в такой раж, что я еле удержал ее  за
крепкую цепь. Она тянула меня  по  следу,  нетерпеливо  обнюхивала  каждую
пометку. Мне стоило большого труда отбуксировать  ее  обратно  к  избушке.
Там, на крепкой привязи, она в полнейшем расстройстве чувств  провыла  всю
ночь напролет.
     А может, она пела не с горя. Когда я  проснулся  на  следующее  утро,
Утек доложил, что у нас был гость. И верно, на мокром песке, менее  чем  в
ста метрах от привязи для собак, отчетливо виднелись следы крупного волка.
Очевидно, только присуствие ревнивых псов помешало роману завершиться в ту
же ночь.
     Я не ожидал, что события  развернуться  с  такой  быстротой,  хотя  и
предвидел, что либо Георг, либо Альберт в первый же вечер наверняка найдут
соблазнительно "надушенные" billets doux, оставленные Куа.
     Теперь следовало  привести  в  исполнение  вторую  часть  задуманного
плана. Вдвоем с Утеком мы отправились к палатке и  в  ста  метрах  от  нее
натянули толстую  проволоку,  привязав  концы  к  двум  скальным  обломкам
(расстояние между ними составляло около пятнадцати метров).
     На следующее утро мы  отвели  туда  Куа  (вернее,  Куа  отвела  нас).
Несмотря на ее  решительные  попытки  вырваться  и  самостоятельно  начать
поиски волка, нам удалось защелкнуть на проволоку  карабин  ее  цепи.  Тем
самым лайка получила достаточную свободу движения, а мы  заняли  командное
положение, сидя в палатке, откуда могли открыть огонь  из  винтовки,  если
что-нибудь пойдет не так, как надо.
     К моему удивлению, Куа моментально  успокоилась  и  проспала  большую
часть дня. Взрослых волков около летнего логовища не было,  но  иногда  мы
замечали в траве на болотце волчат, которые охотились за мышами.
     Было уже  около  девятого  вечера,  когда  из-за  скалистого  хребта,
ограждающего логово с юга, внезапно послышалась охотничья песня волков.
     При первых же звуках Куа вскочила на ноги и присоединила свой голос к
хору. Как она выла! Даже во мне, хотя в моих жилах  нет  ни  собачьей,  ни
волчьей крови, манящее, призывное пение Куа пробудило мечты о былых днях и
прежних радостях.
     Нам не пришлось долго сомневаться, что волки ее поняли. Хор оборвался
на полутакте, и через несколько секунд вся тройка показалась на хребте.  И
хотя Куа находилась от  них  на  расстоянии  по  меньшей  мере  четырехсот
метров, волки отлично ее разглядели. После  минутного  колебания  Георг  и
Альберт со всех ног кинулись к собаке.
     Однако Георг не ушел далеко. Не успел он сделать полсотни шагов,  как
его догнала Ангелина и - не  берусь  утверждать  определенно,  но  у  меня
сложилось такое впечатление - подставила ему ногу. Георг неуклюже свалился
на мокрую почву тундры,  а  когда  поднялся,  то  интерес  к  Куа  у  него
совершенно  пропал.  Правда,  я  даже   не   допускал   мысли,   что   Куа
заинтересовала его в сексуальном  отношении,  вероятно,  он  просто  хотел
выяснить, кто это вторгся в их владения.  Как  бы  то  ни  было,  Георг  и
Ангелина вернулись к летнему логову и улеглись у входа  в  ущелье,  откуда
наблюдали за  происходящим,  предоставив  Альберту  возможность  выйти  из
создавшегося положения по собственному усмотрению.
     Я не знаю, сколько времени Альберт прожил холостяком, но, несомненно,
долго. Волк на такой скорости подлетел к привязанной  Куа,  что  проскочил
мимо. На какую-то долю секунды  мне  показалось,  что  он  принял  нас  за
соперников и мчится к палатке, чтобы разделаться с нами,  но  он  повернул
обратно  и  снизил  скорость.  До  Куа,  охваченной   экстазом   ожидания,
оставалось всего два-три метра, как вдруг в поведении  Альберта  произошла
удивительная метаморфоза. Он с  ходу  остановился,  опустил  свою  большую
голову и превратился... в шута.
     Это было тяжкое зрелище.  Плотно  прижав  уши  к  широкому  черепу  и
растянув губы в безобразную гримасу, волк начал извиваться, как  щенок,  -
возможно, он хотел изобразить безумную страсть, но,  на  мой  взгляд,  это
скорее смахивало на симптоны старческого слабоумия. В довершение всего  он
заскулил отвратительным льстивым фальцетом - совсем как китайский мопс.
     От такого необыкновенного  поведения  Куа  пришла  в  замешательство.
Очевидно за ней еще никогда не ухаживали  столь  удивительным  образом.  С
негромким ворчанием она попятилась от Альберта, насколько позволяла  цепь,
чем вызвала у волка новый приступ безумного унижения. Он пополз за ней  на
брюхе с выражением полнейшего идиотизма на расплывшейся морде.
     Я начал разделять опасения Куа и,  решив,  что  Альберт  окончательно
спятил, поднял  винтовку,  чтобы  спасти  собаку.  Но  Утек  с  откровенно
непристойной улыбкой остановил меня и дал понять, что это  обычная  волчья
манера ухаживания.
     Внезапно Альберт непостижимым образом изменился: вскочив на ноги,  он
превратился в величавого самца. Шерсть на шее поднялась  дыбом,  образовав
пышный серебристый воротник, обрамляющий морду, все  тело  напряглось,  он
казался отлитым из чистой стали. Хвост вскинулся высоко вверх и  свился  в
крутое кольцо, как у настоящей лайки. Осторожно, шаг за  шагом,  он  начал
приближаться к собаке.
     Куа больше ни в чем не сомневалась. Такое она могла понять. Несколько
застенчиво она повернулась к нему спиной, а когда  волк  потянулся  к  ней
своим большим носом для первой ласки, она обернулась и слегка куснула  его
в плечо...
     Я вел подробнейшие  записи  происходящего,  но,  боюсь,  они  излишне
техничны и перегружены научной терминологией, и им не место в этой  книге.
Поэтому я ограничусь лишь итоговым замечанием:  как  показали  наблюдения,
Альберт, несомненно, знал толк в любви.
     Моя научная любознательность была полностью удовлетворена, но страсть
Альберта не иссякла. Создалась весьма щекотливая  ситуация.  Мы  с  Утеком
терпеливо прождали  два  часа,  но  Альберт,  как  видно,  и  не  помышлял
расстаться с вновь обретенной подругой. Давно пора было  возвращаться,  не
могли же мы ждать собаку вечно! И, не найдя другого выхода,  мы  произвели
вылазку по направлению к влюбленной паре.



                                    16

     После переселения волчат в ущелье я их почти не видел. Поэтому как-то
утром, когда Ангелина и оба волка еще  не  вернулись  с  ночной  охоты,  я
взобрался на скалы, покрытые порослью стелющегося ельника и почти вплотную
нависшие над обрывом. Дул легкий северо-восточный ветерок,  это  облегчало
задачу - волки в логове или на подходе к нему вряд ли почуют мой запах.  Я
расположился в ельнике и стал внимательно разглядывать дно ущелья.  Передо
мной находилась небольшая площадка примерно  метров  тридцати  в  длину  и
десяти в ширину,  сплошь  усеянная  волчьими  следами.  Внезапно  у  стены
ущелья, на осыпи битого камня появились два волчонка и быстро побежали  по
тропинке к небольшому ручью. Встав рядышком на берегу, они тянули  к  воде
свои тупые мордочки и весело помахивали куцыми хвостиками.
     За последние недели волчата порядком подросли и теперь размерами, да,
пожалуй, и формой, напоминали взрослых сурков. Они так растолстели, что по
сравнению с туловищем их лапы  казались  просто  карликовыми,  а  пушистые
серые шубки только усугубляли полноту. Ничто, казалось, не предвещало, что
со временем они превратятся в таких же стройных и мощных  зверей,  как  их
родители.
     Откуда-то из глубины показался  третий  волченок;  он  тащил  начисто
обглоданную оленью лопатку и рычал на нее, будто это был живой  и  грозный
противник. Волчата  у  ручья,  услыхав  шум,  подняли  мокрые  мордочки  и
устремились навстречу братцу.
     Началась свалка,  воздух  наполнился  урчанием,  которое  прерывалось
пронзительным визгом -  так  волчата  выражали  свое  негодование,  стоило
кому-нибудь вонзить  острые  зубы  в  чью-либо  лапу.  Откуда-то  выскочил
четвертый волчонок и с восторженным воплем ринулся в самую гущу схватки.
     Через несколько минут после начала этой междуусобной войны низко  над
ущельем пролетел ворон. Едва его тень накрыла волчат, как те бросили кость
и удрали в укрытие. Но это, очевидно, тоже было частью игры, ибо  они  тут
же вылезли обратно. Двое из них возобновили бой за кость,  а  двое  других
нырнули в траву в поисках полевок.
     Но грызуны, чудом уцелевшие на этом клочке  земли,  стали,  казалось,
необыкновенно увертливыми. И после недолгих, довольно  небрежных  поисков,
покопавшись в грязи, волчата бросили  охоту  и  принялись  играть  друг  с
другом.
     В это время вернулась Ангелина.
     Я так увлекся волчатами, что пропустил ее появление, пока  неподалеку
от себя не услыхал ее низкий вой. Все мы - я и волчата -  разом  повернули
головы и увидели Ангелину, стоявшую на краю  ущелья.  Волчата  моментально
прекратили игру и, не в силах сдержать  волнения,  залились  пронзительным
лаем, а один из них даже встал на  короткие  задние  лапы  и  в  радостном
ожидании замахал передними.
     Какое-то мгновение Ангелина горделиво любовалась потомством, а  затем
перепрыгнула через край обрыва  и  спустилась  в  ущелье,  где  ее  тотчас
окружили волчата. Она обнюхала каждого, кое-кого опрокинула  на  спину  и,
только покончив с осмотром, сгорбилась и начала отрыгивать пищу.
     Мне, разумеется, следовало это предвидеть, но я оказался  застигнутым
врасплох и вначале испугался, что она сьела отраву.  Ничуть  не  бывало  -
после  нескольких  конвульсивных  движений  волчица  выложила   на   землю
килограммов пять полупереваренного мяса,  после  чего  спокойно  отошла  в
сторону и улеглась, наблюдая за волчатами.
     И если подобный способ утренней раздачи мяса  вызвал  у  меня  легкую
тошноту, то волчат он ничуть не смутил. В едином порыве  они  с  жадностью
набросились на еду, в то время как мать снисходительно взирала  на  них  и
даже не пыталась исправить их ужасные манеры.
     Завтрак окончен - и ни  крошки  не  осталось  на  ленч.  Волчата  где
стояли, там  и  повалились  пузом  вверх,  перемазанные  и  совершенно  не
способные ни на какие шалости.
     Теплое летнее утро всех разморило. Вскоре бодрствовал я один, впрчем,
и мне это давалось нелегко. Я бы видоизменил позу и на что-нибудь  оперся,
но боялся пошевельнуться: волки совсем рядом, а тишина такая, что  до  них
донесется малейший звук.
     Может, и неделикатно упоминать об  этом,  но  у  меня  в  желудке  от
рождения имеется нечто вроде резонатора. В это трудно поверить,  но  стоит
мне только проголодаться (впрочем, случается, и в  сытом  состоянии),  как
эта часть моего организма приобретает самостоятельность  и  независимо  от
меня начинает урчать. Я был бессилен  с  этим  бороться,  но  со  временем
научился владеть собой и довольно искусно притворялся, будто я тут ни  при
чем, а звуки, которые люди слышат, исходят вовсе не от меня.
     И надо же, чтобы адский барабанщик в глубине моего чрева выбрал самый
неподходящий момент для своих штучек.  Среди  утреннего  безмолвия,  будто
отдаленные раскаты грома, по ущелью прокатились рулады.
     Ангелина  тут  же  встрепенулась  и   подняла   голову,   внимательно
прислушиваясь. При новых звуках (несмотря на все  мои  старания  заглушить
их!) волчица поднялась на  ноги  и  взглянула  на  волчат,  как  бы  желая
убедиться, что это не они являются виновниками  шума,  а  затем  устремила
испытывающий взор в безоблачное небо, однако  и  там  не  нашла  разгадки.
Всерьез обеспокоенная, она пыталась установить, откуда идут звуки.
     Это оказалось нелегкой задачей - ведь любые звуки в  брюшной  полости
несколько сродни чревовещанию, мои же -  в  особенности.  Дважды  пробежав
ущелье из конца  в  конец,  Ангелина  не  смогла  удовлетворить  растущего
любопытства.
     Я никак не мог решить - отступать  мне  или  оставаться  на  месте  в
надежде, что мой внутренний оркестр выдохнется сам по себе; но оркестр был
по прежнему полон сил и  энергии  и  в  доказательство  этого  издал  гул,
подобный  гулу  при  землетрясении.  И  тотчас  над  кромкой   обрыва,   в
каких-нибудь десяти шагах от меня, показалась голова Ангелины.
     Мы молча уставились друг на друга. По крайней мере  она  не  нарушала
тишины. Что до меня, то я прилагал к этому  все  усилия,  но  не  особенно
преуспел. Досаднейшее положение: чем дольше  я  смотрел  на  волчицу,  тем
больше восхищался ею; я очень дорожил ее добрым мнением и вовсе  не  хотел
показаться идиотом.
     Но независимо от желания я понял, что окончательно погиб.
     Внезапное появление волчицы  как  бы  вдохновило  музыкантов  в  моем
желудке, и они заиграли с новой силой. Не успел  я  придумать  оправдания,
как Ангелина сморщила носи, обнажив в холодной насмешке белоснежные  зубы,
скрылась из глаз.
     Я  выскочил  из  убежища  и  помчался  за  ней  к  краю  ущелья,  но,
разумеется, опоздал даже с извинениями. Презрительный взмах  великолепного
хвоста - вот и все, что мне удалось увидеть, прежде  чем  волчица  исчезла
среди расщелин, которые образовали в  дальнем  краю  ложбины  нечто  вроде
садка. В него-то Ангелина и загнала своих волчат.



                                    17

     Мои наблюдения в палатке продолжались добрую часть июля, но мало  что
прибавили к уже имеющимся сведениям  о  волках.  Волчата  быстро  росли  и
требовали все большего количества пищи. Поэтому Георг, Ангелина и  Альберт
вынуждены были тратить много времени и сил на охоту вдалеке, а те немногие
часы, которые им удавалось провести в логове, они спали непробудным сном -
добывание корма для волчат превратилось в изнурительное занятие. И тем  не
менее волки по-прежнему продолжали изумлять меня.
     Как-то им довелось поймать карибу неподалеку от дома,  и  этот  запас
продовольствия позволил им устроить себе  кратковременный  отдых.  Вечером
они не пошли, как обычно, на охоту, а остались у логова.
     Следующее  утро  выдалось  ясное  и  теплое;  атмосфера   сладостного
безделья, казалось, охватила всех троих. Ангелина  удобно  развалилась  на
скале над летним логовом, а Георг и Альберт спали, вырыв ямки в песке,  на
гребне вала. Единственным проявлением жизни было изменение позы спящих  да
порой ленивый взгляд, которым они обводили окрестности.
     Около полудня Альберт встал и поплелся к берегу напиться. Там он  час
или два лениво ловил бычков, а затем  направился  к  покинутому  ложу.  На
полпути он остановился по нужде, но это усилие так  его  утомило,  что  он
отказался от первоначального намерения добраться до гребня,  а  растянулся
прямо там, где стоял. Голова его опустилась, и вскоре он заснул.
     Все эти действия не остались  незамеченными.  Георг,  который  лежал,
уткнув морду в  передние  лапы,  внимательно  наблюдал  за  тем,  как  его
приятель  ловит  рыбу.  И  когда  Альберта  сморил  сон,  Герг   поднялся,
потянулся, широко  зевнул  и  с  праздным,  беззаботным  видом,  осторожно
ступая, стал подбираться к спящему. Трудно было заподозрить,  что  у  него
есть какая-то цель; время от времени он останавливался, обнюхивая кусты  и
мышиные норы, дважды садился, чтобы почесаться. Однако при этом он  ни  на
минуту не спускал глаз с Альберта и, когда почти  вплотную  приблизился  к
нему, резко изменил поведение.
     Прижавшись к земле, он, как кошка, начал красться к Альберту  с  явно
недобрым намерением. Напряжение  нарастало,  я  схватил  подзорную  трубу,
ожидая трагической развязки и лихорадочно  гадая,  чем  вызвана  в  Георге
такая молниеносная перемена. Что это - свидетельство семейной  драмы?  Или
Альберт нарушил волчий закон и теперь должен заплатить за это  собственной
кровью? Похоже на то.
     С величайшей осторожностью Георг подкрадывался все ближе к ничего  не
подозревающему волку. Оказавшись  шагах  в  десяти  от  Альберта,  который
по-прежнему оставался глух ко всему на свете, Георг поджал задние  ноги  и
после паузы, позволившей ему полностью насладиться моментом,  со  страшным
рычанием взвился в чудовищном прыжке.
     Казалось  бы,  неожиданный  удар,  нанесенный  волком   весом   свыше
семидесяти килограммов, должен был начисто выбить дух из Альберта, но