ас и  готовить,  и церемониал соблюдать.  Водохлебистый
народ нынче пошел,  лишь бы водой брюхо налить.  А то, что ко всякому делу
подход нужно иметь,  про это забывают.  Ну да шут с ними! Так, наверное? -
обратился он к парню, стараясь заглянуть в глаза.
     Виталий  покраснел  и,   не  найдя,  что  ответить,  растерянно  стал
стряхивать со скатерти хлебные крошки.
     - Сынок ваш? - спросил старик у Евгения Николаевича.
     - Племянник,  -  ответил тот, с интересом включаясь в разговор. - Вот
ведь говорят:  молодость -  это сила,  энергия, задор. Коли так, молодым и
карты в руки.  А на деле,  пожалуйста,  -  ни бе ни ме. Что ты как вареная
курица? Выше голову!..
     - А отец его что же? - поинтересовался сосед.
     - Его отец на  фронтах гражданской войны потерялся,  -  бодро ответил
"дядя". - Погиб, можно сказать, за правое дело.
     Помолчали. В душе Виталия была тоска. Может, встать и уйти? Но на это
не хватало решимости.
     - Да,  многих унесло то время.  - Старик тяжело вздохнул и перевернул
чашку вверх дном.  -  А  жизнь все  равно продолжается.  И  вам,  -  вновь
обратился он к  Виталию,  -  ее в  хозяйские руки брать.  Так что смотрите
прямо и  открыто.  А  коль будете отворачиваться,  робеть перед какой-либо
незадачей, то пропадете. Поверьте на слово.
     От этих слов Виталий опять залился краской и резко встал.
     - Эге,  скорее  на  палубу!  -  Дед  поднялся  вслед  за  Виталием  и
устремился к окну. - Мы такое увидим!..
     Свежий ветер,  пахнущий спелыми яблоками,  остудил Виталия. Красивыми
переливами уходили от  кормы  волны,  размеренно покачивая рыбацкие лодки.
Слева на крутом высоченном берегу стояла большая деревня.  Но старик жадно
всматривался в  правую  сторону,  туда,  где  смутно вырисовывались старые
постройки.
     - С  нашей посудины монастырь не очень хорошо виден,  а  жаль.  Чудо!
Время, время... вот единственное, перед чем бессилен человек.
     - Загадками говорите,  папаша,  нам бы попроще, - прервал его Евгений
Николаевич.
     - Пожалуйста.  Это -  знаменитый Макарьевский монастырь.  Макарий был
покровителем всей  волжской торговли.  На  этом  месте когда-то  открылась
ярмарка. Сколько эти берега повидали: слезы, кровь, горе людское. Денежки,
брат,  требуют жертв.  Да и в Нижнем на ярмарке, куда мы путь держим, тоже
страсти бурлили.
     - Постой, батя, что-то я не пойму, какая тут связь? - спросил Евгений
Николаевич.
     - Где связь?
     - Между этими двумя ярмарками.
     - Самая прямая. Да вы что же, истории не знаете?
     - Как это не знаю.  Учил,  небось,  за партой сидел.  Только нам все,
помню, больше про царей, а чтобы про другое - ни слова.
     - А  вот это напрасно.  Когда-то здесь,  -  он широко повел рукой,  -
торговый Восток сталкивался с  Западом.  Ни  одного года не  проходило без
беспорядков. Драки, кутежи, а зачастую и разбойные нападения. В те времена
вот  этим селом,  что на  левом берегу,  владел князь Грузинский.  Он  был
легендарной личностью. Никого не боялся. С самим государственным канцлером
графом  Румянцевым имел  крупную ссору.  Особенно его  ненавидела полиция.
Да...  В  харчевнях ели на  деревянных тарелках,  ни  ножей,  ни  вилок не
подавалось.   Рыбу  раскладывали  на  свежей  траве.  Подавали  стерлядей.
Катались по Волге в разукрашенных лодках с песенниками...
     Виталий слушал  рассказ,  и  воображение рисовало перед  ним  картины
прошлого.  Когда  речь  зашла  о  пожаре,  который слизал  все  деревянные
ярмарочные постройки, юноша мысленным взором увидел высокие языки пламени,
казаков, оцепивших ярмарку, услышал крики...
     - Все церкви Нижнего,  - продолжал знаток истории, - звоном колоколов
оповещали закладку новых торгов.  Выбрали место,  где Ока впадает в Волгу.
Был крестный ход.  Сам губернатор проехался на шестерке лошадей. И все это
- в   честь   открытия   Нижегородской   ярмарки,   заменившей   сгоревшую
Макарьевскую.  Об этом мне часто рассказывал мой отец. - Старик не скрывал
восхищения. - Мальчишкой батя служил кучером у графа Котельникова.
     Между  тем  пароход уже  давно  миновал место,  которое так  красочно
описал случайный собеседник, и подходил к Нижнему.
     Виталий,  крепко вцепившись в деревянные поручни палубы, во все глаза
смотрел  на  открывающуюся панораму города.  Слева  по  крутому,  изрытому
оврагами  склону  лепились пригородные постройки.  На  самой  вершине  они
казались игрушечными -  настолько высоко  взметнулся над  Волгой берег.  В
стороне остался Печорский монастырь -  на  его  купола старик с  величавой
сосредоточенностью долго  крестился.  Ясно  просматривались широкие  аллеи
Александровского парка,  косыми  уступами  сбегающие  к  подножию  откоса.
Затерявшиеся в  зелени  акаций  и  молоденьких лип  питейные заведения уже
окутались дымком растапливаемых печей.
     Пароход, сопротивляясь быстрому  течению,  медленно  обходил  высокий
берег,  осторожно,  словно  на  ощупь  следуя за десятками других посудин,
подходящих к причалу. Все отчетливее вырисовывался из тумана старый город.
И  вот  на  склонах  крутого  откоса выросли огромные стены Нижегородского
кремля,  соединенные приземистыми башнями.  Виталий был буквально захвачен
этим  зрелищем.  Высоко  в  небо уходил пирамидальный купол Архангельского
собора.  А чуть дальше,  у дебаркадеров,  ярко, до боли в глазах светилась
позолоченными чешуйчатыми маковками Строгановская церковь.
     Город,  вернее его небольшая часть,  где с обилием церквей, массивных
помпезных  зданий  соседствовали  ветхие,   убогие  деревянные  постройки,
всевозможные сараи,  амбары и другие подсобные помещения,  где в широкие и
глубокие   съезды,   вымощенные  булыжником,   стекались  почти   отвесные
извилистые тропинки, - предстал как огромное живописное полотно.
     На Стрелке,  на стыке Окского и Волжского берегов,  сквозь призрачную
синеву все  более отчетливо вырастал силуэт собора,  построенного в  честь
Александра Невского -  уроженца здешних мест. А за ним... бурлила ярмарка.
С  причаленных судов по  упругим сходням почти бегом скатывались грузчики.
Огромные тюки,  ящики,  бочки словно не имели веса - так плавно проплывали
они  на  спинах  людей.  Но  взмокшие  просоленные  рубахи  грузчиков,  их
перекошенные от напряжения лица, редкие натужные выкрики говорили о том, с
каким трудом дается им эта работа, каких усилий она требует.
     Особенно многолюдно,  шумно  и  весело  у  одетых  в  камень  берегов
Сибирских пристаней.  Вот три артели разгружают баржу,  в  ней рис,  изюм,
курага, орехи - товар из Персии. Грузчики ловко вскидывают на спины ящики,
мешки.  Рядом пароход с  хлопком,  спрессованным в  восьмипудовые тюки,  с
каракулем  в  связках  сотнями.  На  Московском  вокзале  около  пакгаузов
вереницы  вагонов.  На  них  мелом  -  "Н-Новгород" и  "Н-Н",  без  конца.
Мануфактура,  обувь,  табак.  С  другой  стороны  от  пакгаузов  по  шоссе
непрерывно движутся ломовые  извозчики,  автомобили,  нагруженные товаром.
Покрикивают возчики, тарахтят, испуская клубы дыма, машины...


     - Долго,  долго  собираемся,  товарищи!  Прошу садиться.  -  Григорий
Петрович Себекин нетерпеливо переложил с  места на место стопку бумаги.  -
Гущин,  что ты  там жмешься у  двери?  Проходи ближе,  вот здесь свободный
стул.   Присаживайтесь,   пожалуйста,  пора  начинать.  -  Он  скорее  для
солидности,  чем по необходимости, откашлялся в кулак, по-хозяйски оглядел
заполненный сотрудниками Красный уголок комендатуры ярмарочного уголовного
розыска и вдруг нахмурился:  - Хоть и не время сейчас об этом говорить, но
вот вынуждаешь ты меня, Ромашин, при всех тебе замечание делать. В который
раз призываю тебя в смысле ношения формы -  тебе все неймется. Ты посмотри
на  себя.  Какой ты,  к  лешему,  милиционер?  Так,  лавочник неудавшийся.
Гимнастерка грязная,  пуговица отсутствует,  сапоги нечищеные, а главное -
куда ремень девал?  Ты чем это подпоясался,  грузинским кушаком?  Смешного
тут мало, товарищи! - Он повысил голос, и от этого его речь, потеряв былую
плавность,  зазвучала властно и негодующе.  -  Сколько можно говорить:  мы
здесь не  для абы-кабы,  извините-подвиньтесь.  Мы -  Советская власть.  И
хватит нам уже лаптями да  заплатами гордиться,  вперед их выставлять.  Да
что я  вам здесь политграмоту читаю,  сами не  маленькие.  Все!  С  тобой,
Ромашин, разговор будет особый...
     Себекин,  вскипев,  быстро успокоился.  Крупного телосложения, плотно
сбитый,  он весь был словно выточен из камня.  И,  как большинство сильных
людей,  имел  спокойный,  рассудительный нрав.  Состояние  раздражения,  в
которое он впадал крайне редко,  обычно выбивало у  него почву из-под ног:
он запутывался в собственных словах,  терял мысль,  из-за этого еще больше
смущался,  краснел от неловкости,  наконец,  сделав глубокий вдох и махнув
рукой,  оставлял не свойственную ему манеру держать себя с подчиненными. В
его  массивной фигуре,  несмотря на  четко  подогнанную форму,  было  мало
военного.  Это казалось тем более странным, что с армейской жизнью Себекин
познакомился еще  в  первую  империалистическую.  Многое повидал парень из
деревушки,  затерявшейся в  дремучих лесах:  и  смерть товарищей,  и грязь
траншей,  и неуютность израненной снарядами,  залитой дождями чужой земли.
Митинги, ночи у костров, долгие разговоры в теплушках...
     Революцию он  принял как само собой разумеющееся:  в  ту пору,  когда
бурлила  молодая  кровь,  когда  события  воспринимались не  столько умом,
сколько сердцем,  не  было времени на долгие размышления.  Под Царицыном в
одном из  многочисленных боев его  ранило.  Пуля застряла в  мякоти бедра.
Ногу оперировали,  свинец вытащили, но шов не заживал. Вот в те долгие дни
и ночи, проведенные на госпитальной койке, и начал он серьезно осмысливать
происходящее.  Друзья слали письма,  рассказывали о боевых делах.  По всем
фронтам  белые  несли  потери  -  молодая  Советская республика раздвигала
плечи, мощными ударами отбрасывая врагов со своей территории.
     Через три  месяца Себекин вновь взял в  руки винтовку,  дрался с  еще
большим остервенением:  в Курмаше в белобандитском мятеже был зверски убит
его брат Сергей - заместитель председателя укома партии...
     Григорий  Петрович  еще  раз  поправил бумаги  на  столе,  переставил
чернильницу, попробовал на устойчивость массивное, из мрамора пресс-папье.
     - Значит,   доверено  нам  с  вами  ответственнейшее  дело  -  охрана
общественного порядка  на  Нижегородской ярмарке,  -  начал  он  медленно,
растягивая  слова,  как  бы  собираясь  с  мыслями.  -  Дело  это  вдвойне
серьезное,  потому как  здесь нынче,  можно сказать,  весь  мир  собрался.
Судите сами:  персы,  индусы,  китайцы,  японцы -  это с одной стороны.  С
другой -  французы,  греки,  немцы. А все потому, что им не только хочется
свой карман потуже набить,  хотя,  конечно, это для них первейшее дело. По
моему разумению, у всех этих иностранцев к нам особый интерес. Любопытство
их раздирает:  как это мы в нашей стране теперь самостоятельно хозяйничать
будем, сумеем ли на деле выполнить наши планы. Понял, Ромашин?
     Тот  шмыгнул носом,  рассеянно улыбнулся,  не  ожидая,  что  с  таким
вопросом начальник обратится именно к нему, и с готовностью закивал.
     - А мне кажется,  что ничего ты не понял,  -  не сердито, но уверенно
продолжал Себекин.  -  Иначе бы свое обмундирование в  порядок привел.  На
тебя здесь,  можно сказать,  вся Европа и Азия смотрят. И такие вот неряхи
для их пропаганды в самый раз подходят.  Ведь буржуи каждой нашей промашке
рады.  Потому как они считают,  что народ -  темная толпа,  не способен он
государством управлять,  от него,  дескать,  ничего хорошего не жди. И ты,
Ромашин, своим видом льешь воду на их мельницу...
     Себекин  отпил  из  стакана воды,  обтер  рукавом гимнастерки губы  и
внимательно осмотрел всех сидящих в  кабинете.  Ромашин спрятался за спину
широкоплечего Гущина. Григорий Петрович усмехнулся:
     - Стыдно тебе,  Ромашин, вот и прячешься. Но это все цветочки. Сейчас
и до ягодок доберемся.  Значит,  с одной стороны, международная ярмарка, с
другой  -  мы  с  прямотой  вынуждены  констатировать:  преступный элемент
заполнил Нижний Новгород.  Сюда,  на ярмарку, как мухи на мед, слетелись и
продолжают  слетаться  жулики  и   проходимцы  всех   мастей.   Этот  факт
наиглавнейший для нас. От него мы должны отталкиваться, направляя все свои
действия.  Сил у нас недостаточно,  людей явно мало для такого скопища, но
наша революционная убежденность в  непримиримой борьбе с ними и,  главное,
то,  что Советская власть надеется на  нашу беззаветную преданность ей,  -
вот  наше  дополнительное оружие,  наша моральная сила,  откуда мы  должны
черпать энергию, умение и все такое прочее...
     Налетевший ветер  хлопнул раскрытой форточкой.  В  проеме  окна  было
видно,  как  огромная  темная  туча  заволакивает небо:  в  комнате  стало
пасмурно. Тугие капли крупного дождя дробно застучали по стеклам.
     - Теперь конкретно.  Оперативная обстановка в  связи  со  сказанным -
тяжелая.  В течение последних нескольких дней отделение уголовного розыска
было  занято поимкой крупной шайки.  В  шайке  -  небезызвестные нам  всем
Абадюк Хайротдинов,  Абяз Хазянов, братья Мусины, Хасян Якутов и целый ряд
пособников  и   укрывателей.   Они  имели  штаб-квартиру  в  Канавине,   а
преступления совершали на  ярмарочной территории.  За  ними числятся кражи
ящика эмалированной посуды на  складе металлосиндиката,  400  пар  кожаных
рукавиц из ярмарочного склада Богородского райпроизводсоюза и  мехов и шуб
на сумму 10 500 рублей из оптового склада Госторга.
     Григорий Петрович снял очки,  надетые им  специально для того,  чтобы
зачитать выдержки из рапорта.
     - Должен сказать,  что,  если бы  не находчивость и  мужество Степана
Гущина,  воры  до  сих  пор  продолжали бы  свои махинации.  Товарищ Гущин
выследил главаря и  чуть не поплатился жизнью,  когда в ресторане "Европа"
решил задержать его.  Тем  не  менее главарь был схвачен.  От  лица службы
выношу тебе,  Степан,  благодарность. И пусть твои дела будут примером для
других.
     Гущин  залился  краской,   засмущался,  но  похвалу  принял  с  явным
удовольствием.  Ромашин восторженно хлопнул его  по  плечу и  полез искать
руку,  чтобы тут  же  поздравить с  успехом.  Он  долго тряс его мосластую
пятерню, пока к ним не подошел Себекин.
     - Спасибо,   дружище!   Буду  ходатайствовать  о  твоем  персональном
поощрении,  - сказал он. - К сожалению, подобный подход к делу наблюдается
не у всех.  Еще раз предупреждаю,  что мы поставлены здесь не грибы-пироги
есть, а честно нести нашу нелегкую службу. Говорю это потому, что шайка не
дает покоя.
     Дверь  в   кабинет  открылась,   и  на  пороге  появился  Сербинин  -
милиционер, исполняющий обязанности дежурного по отделению.
     - Товарищ начальник, - с надрывом заговорил он, - никакого спасу нет!
Извиняйте,  конечно,  что нарушаю ваше собрание,  но тут одна гражданка из
меня последние нервы вытянула. До вас просится, прямо как гидра...
     - Это  ты  напрасно!  -  перебила возникшая у  него за  спиной полная
женщина.   -  Что  же  получается?  Мы,  можно  сказать,  одной  ногой  от
буржуазного  мира  ушли,   а  тут,   пожалуйста,  жульничество,  да  такое
беспардонное,  что плакать хочется. И не только плакать, а выть хуже волка
затравленного,  потому что  нигде справедливости нету...  Обидно,  товарищ
начальник, обидно за ваших бойцов, которые не хотят понять мое горе. Что я
теперь Петру Ивановичу,  жениху моему,  скажу?  Ведь это он  меня деньгами
снабдил, чтобы я, значит, к свадьбе украшения себе купила...
     - Тут вот какое дело,  -  перебил ее дежурный. - Гражданка эта полную
фиаску потерпела ввиду того, что на дешевку польстилась...
     - Откуда я могла знать,  что они поддельные? Ведь ярмарка у нас нынче
советская, значит, и обмана не должно быть.
     - Правильно, ярмарка наша, советская, - усмехнулся Григорий Петрович,
- да  только чужого элемента на ней как на дворовой собаке блох.  Говорите
толком, что произошло.
     - Вы  не  подумайте дурного про  меня.  Я  вдова  красного командира.
Шатулина я,  Нина Михайловна.  Может, слыхали про моего мужа, под Ростовом
его  белые  шашками порубали...  -  Глаза  ее  повлажнели.  Она  протянула
Себекину покупку.  - Вот, думала, что эти браслеты золотые, вы посмотрите,
какая тонкая работа,  фирма "Фаберже" и даже проба есть - 56, видите? Вот,
а  дома с соседями разобрались -  медь,  побрякушки поддельные.  Разве так
можно  с  честными  покупателями  обращаться?  А  такой  приятный  молодой
человек.  При галстуке,  манеры обходительные. Срам один и только... Что я
теперь скажу Петру Ивановичу?..
     - Пока молчите,  Нина Михайловна,  - посоветовал Себекин, - вернем мы
ваши  деньги.  Найдем  мошенника,  и  все  будет  в  порядке.  Может,  это
Константинов - Губошлеп?
     - Он не губошлеп,  товарищ начальник. Он очень интеллигентный. Только
никак я не могу понять,  как он мог медные побрякушки выдавать за золотые!
А  может,  он  заблуждался,  может,  его  тоже обманули?  Ах,  как все это
неприятно!..
     - Помолчите,  пожалуйста,  -  нетерпеливо перебил женщину Гущин. - Он
взял у начальника браслеты и стал их внимательно рассматривать.  -  Вас не
остановишь - вы до вечера будете исповедоваться. Дело это ясней ясного. Он
это, Губошлеп. Брать будем.
     - Действуй,  Гущин.  Только  смотри,  хитрый он,  этот  Константинов,
бестия еще та...


     Виталий  внимательно вглядывался в  лицо  моложавого мужчины.  Гладко
выбритый  подбородок,  аккуратно  зализанные  смазанные  бриолином  черные
волосы.  Но  есть что-то неприятное в  его манерах,  подчеркнуто вежливых,
предупредительных.
     - Да,  Евгений,  трудные  времена  пошли,  -  говорил тот,  наливая в
приземистые рюмки зеленого стекла бенедиктин.  -  Но  я  рад за тебя,  рад
нашей встрече.  У  меня  как  сердце чувствовало,  что  увижу тебя  здесь.
Кстати, в соседнем номере знаешь кто проживает? Петька Нос.
     - Что-то не припомню,  -  сморщился Евгений Николаевич и покосился на
"племянника".  - Ты лучше, Григорий, о себе расскажи. Чем промышляешь, как
успехи?
     - Промышляю я все в том же качестве, - отозвался собеседник. - Только
вот  что-то  пить  стал,  порой  даже  страшно бывает.  Потому  как  скука
несусветная.  Представляешь,  в таком людском водовороте -  один, не с кем
слова молвить.  Вот и заглушаю тоску...  Вчера с одной дамочкой дело имел.
Браслетики ей пришлось почти за полцены продать. Ну да я не внакладе, а уж
как она -  не знаю.  Но особа чувствительная и  разговорчивая.  Если бы не
наша,  так сказать,  торговая сделка,  можно было бы и  якорь бросить в ее
квартире,  так как вдова она и от этого страдает и мучится.  М-да, правда,
жених есть...  Но он ей не нравится...  Староват, говорит. А теперь, после
моих браслетиков, совсем разонравится. Ха-ха-ха.
     Виталий подошел к окну,  раздвинул тяжелые бархатные шторы с кистями,
распахнул рамы.  Многоголосый гул  ярмарки ворвался в  комнату.  Небольшая
площадь перед гостиницей "Неаполь",  где  они сняли номер,  была до  краев
заполнена людьми. В глубине ее разместился кинотеатр, в центре - карусель,
чуть  левее -  цирк-шапито,  за  ним  -  зверинец.  Залихватски наигрывали
гармоники,  бухали  барабаны,  рыдали  шарманки.  Возле  цирка  зазывал на
представление клоун. Слышно было, как он кричит в трубку-рупор:
     - Представление  начинается!   Колоссальные  номера!   Бурый  медведь
двенадцати пудов  весом  борет  знаменитого,  всемирно известного борца за
пять минут. Заходите, заходите, последний звонок!..
     А у кинотеатра -  афиша,  огромная, яркая: "Девушки тоже ошибаются" -
американский кинофильм.
     Рядом другая реклама:  "Кино "Палас".  Впервые в  Н.-Новгороде.  Люси
Дорэн в  новом боевике "Опаленные крылья".  Исключительно по  постанов