рное, делать это
надо не только с помощью карательных мер, - улыбнулся Малышев. - Ведь так,
Григорий Петрович?
     - Нет,  не так!  - горячо возразил  Себекин.  -  Все  это,  по-моему,
интеллигентские выверты.  Только с помощью карательных мер! И я удивляюсь,
как  вы  этого  не  понимаете,  вы,  прошедший   такую   серьезную   школу
революционной борьбы.  Возможно, и придет время, когда мы будем заниматься
уговорами, разъяснениями, увещеваниями. Но сейчас контрреволюционная гидра
ненавистью дышит в лицо республики, мы должны каленым железом выжигать эту
сволочь.
     - Даже так?
     - Иначе сами поплатимся жизнью.
     - Но  ведь так  можно и  дров наломать.  Взять хотя бы  нашу ярмарку.
Вокруг нее такой ажиотаж поднят.  С  одной стороны,  это нам на руку,  а с
другой?  Темные силы  дают  о  себе  знать.  Пожалуйста,  последние факты.
Зарубежная цензура запретила печатать в газетах объявления о Нижегородской
ярмарке. Представляете? Эти данные мы получили из Константинополя. Но люди
тянутся к  нам,  несмотря ни  на какие запреты.  Только что я  беседовал с
членами американской делегации...
     И тут Малышев, словно его кольнули чем-то острым, выскочил из кресла,
хлопнув себя по лбу.
     - Конфуз  ведь  получился,  Сергей  Петрович!  У  американцев стащили
саквояж.  Надо же быть таким растяпой -  совсем забыл.  А  ведь именно для
этого сообщения я и позвал вас.  Необходимы срочные меры.  Гости уезжают в
Москву вечерним поездом.  Следовательно,  осталось чуть больше трех часов.
Хватит вам времени,  чтобы поймать вора?  Мобилизуйте все силы, но саквояж
необходимо вернуть.  Дело престижа.  У нас и так много всяких накладок,  а
тут еще это...


     Дебаркадер,   где  работала  буфетчицей  Галина  Константинова,  жена
Губошлепа,  с  началом каждой навигации намертво пришвартовывался метрах в
ста от моста вверх по Оке.  Ни пассажирские,  ни грузовые пароходы сюда не
приставали,  зато  почти  круглые сутки отсюда уходили к  противоположному
берегу и  возвращались через 15  -  20 минут маленькие речные трамвайчики,
соединяющие  верхнюю  часть  города  с  ярмаркой.   Жизнь  на  дебаркадере
прекращалась  поздней  ночью  и  рано  утром  закипала  вновь.   Ожидающие
очередного рейса пассажиры поднимались в  буфет по узкой крутой деревянной
лестнице. Большая часть столиков располагалась на открытой веранде. Сам же
буфет с небольшой кухней,  где постоянно дымилась печь, занимал надстройку
и имел две входные двери.
     Помощница Галины,  пожилая  высокая женщина,  выполняющая обязанности
уборщицы и  посудомойки,  не  успевала следить  за  чистотой -  заваленные
грязной посудой столы осаждали надоедливые мухи,  на  полу валялись яичная
скорлупа,  арбузные корки,  рыбная чешуя. Несмотря на бойкое место, народу
было немного,  да и  пришедшие сюда не задерживались:  спешили допить свой
чай и быстро спускались вниз,  чтобы успеть занять место на одной из лавок
на  верхней палубе очередного суденышка.  И  все же кое у  кого этот буфет
пользовался особой популярностью. Здесь встречались, завтракали, обедали и
ужинали люди,  подобные Константинову.  Со  стороны они выглядели обычными
пассажирами, оживленно обсуждающими коммерческие проблемы.
     ...Гущин  предложил  занять  место  у   окна,   в  затемненном  углу.
Константинов брезгливо  поморщился:  стол  был  сплошь  заставлен грязными
тарелками. Он подошел к стойке и натянуто улыбнулся жене.
     - Где эта бандерша?  Пускай порядок наведет. У меня с товарищем, - он
кивнул в сторону Гущина, - разговор предстоит.
     Возвратившись от Малышева,  Себекин тотчас вызвал к  себе Гущина,  но
его  не  было в  отделении.  Дежурный доложил,  что  задержанные Ромашиным
ребята выпущены. Но один из них не пожелал уходить.
     - Вас  дожидается,  Григорий  Петрович,  -  объяснил  он.  -  Что-то,
говорит, у него есть важное.
     - Пусть подождет.  Потом.  А сейчас живо всех ко мне. Гущина разыщи в
первую очередь.
     Бригада агентов уголовного розыска, выделенная губернским управлением
милиции специально для  обслуживания ярмарки,  состояла из  семи  человек.
Двое из них дежурили в  районе Московского вокзала,  один на Ромадановском
вокзале,  остальные  обслуживали ярмарочную  территорию.  Гущин  явился  в
кабинет начальника комендатуры первым и  сразу же,  узнав,  что случилось,
предложил свой план розыска пропавшего саквояжа.
     - Для этого нужно использовать Константинова, - уверенно сказал он.
     - А где этот мошенник? Ты задержал его?
     - Да, он сейчас сидит в нашей комнате. Опять слюни распустил. Плачет.
Вместе с  ним мы  обойдем все подозрительные места,  где обычно собирается
местное жулье.
     - Может,  это дело рук заезжих гастролеров? Понимаешь, кровь из носа,
а саквояж должен быть у нас.  Специально ведь постовым наказывал  особенно
тщательно  следить  за охраной иностранцев.  И вот пожалуйста.  Кстати,  о
саквояже - он небольшой,  желтый,  из кожи.  Внутри,  как говорит  хозяин,
ничего  особенного,  но вот перочинный нож он на ярмарке приобрел уж очень
какой-то диковинный. В общем, поезд у них в 20.30 уходит, и поэтому скорее
зови сюда Константинова.
     Гущин привел задержанного.  Тот, виновато согнувшись, боязливо присел
на предложенный стул.
     - Значит,  так.  -  Себекин встал из-за  стола.  -  За  фальсификацию
драгоценных изделий тебе грозит пять лет тюрьмы.
     - Но войдите в мое положение. Я просто...
     - Никаких "просто".  Закон для  всех  один.  Но  тебе предоставляется
возможность избежать наказания.  Сиди и  слушай.  Два часа назад кто-то из
ваших обокрал американскую делегацию.  Саквояж,  на который позарились эти
прохвосты,  необходимо вернуть его  владельцу.  Чуешь,  куда я  клоню?  Ты
должен вместе с нашим сотрудником обойти все злачные места, встретиться со
всеми,  кто так или иначе может иметь к  этой краже отношение.  Словом,  -
закончил Себекин,  -  от  этого  саквояжа зависит твоя  дальнейшая судьба.
Понял?
     - Чего же не понять?  А  вдруг мы не найдем его?  Попробуйте в  такой
сумятице,   сутолоке,  где  жулик  жуликом  погоняет,  саквояж  найти.  Но
попробовать можно... А если выгорит, отпустите?
     - Я же сказал. Он еще и торгуется. Тебя как звать-то?
     - Григорий Петрович.
     - Ну вот видишь, тезки мы с тобой. Действуй, Григорий Петрович.


     - Я ведь помочь всегда пожалуйста,  -  жарко дышал в самое ухо Гущину
Константинов. Перед ними на столе возвышалась бутылка водки и закуска, две
порции холодца,  помидоры,  огурцы.  - Мне это раз плюнуть! Только ведь не
получится.  Ты  хоть  раз  иголку в  стоге  сена  искал?  Нет?  И  я  нет.
Бесполезное дело...
     - Кончай трепаться, давай-ка лучше выпьем, - предложил Гущин.
     - Это давай. Это раз плюнуть.
     Поставив  стакан,  Константинов  сразу  же  стал  быстро  заглатывать
холодец,  а Гущин долго цедил содержимое стакана, потом почти минуту тянул
воздух через  приставленный к  ноздрям ломтик хлеба  и  только после этого
стал не спеша закусывать.
     Мысль начать именно с этого буфета подал сам задержанный.
     - Во-первых,  -  убеждал он,  - жена успокоится, когда меня увидит. А
во-вторых,  надо  обязательно горячительного принять.  Ничего  особенного.
Меня здесь каждая собака знает,  а тебя я представлю профессором. Жаль, ты
очки не носишь, физиономией вполне солидно выглядишь.
     - Брось ты  эти шутки,  -  буркнул сотрудник милиции,  но предложение
принял.
     Галина  внимательно слушала  Константинова,  который торопливо что-то
шептал ей. Лицо женщины, тронутое морщинами, то хмурилось, то расплывалось
в улыбке,  то принимало грозный вид.  Наконец она звонко засмеялась, легко
хлопнула обеими  руками Константинова по  плечам и  вытащила из-за  стойки
бутылку.
     - Небольшой,  желтого цвета?  -  переспросила она.  -  Кажись, что-то
подобное я видела.  Заграничное сразу видать.  Были здесь трое. Двоих я не
знаю,  а вот третий, забыла как его зовут, он грузчиком на восьмом причале
работает, где склады с продуктами.
     - Кто же это?  -  спросил Гущин,  подходя к  ним ближе.  -  Надо туда
срочно идти.
     - Делать там нечего,  -  ответила Галина.  - Сейчас там никого нет. А
эти трое здесь еще будут. Посидите, подождите. Может, какие другие новости
появятся.  У  нас здесь как на  телеграфе.  Да вы не волнуйтесь,  господин
профессор, найдутся ваши вещички.
     - Поезд у меня в восемь тридцать отходит, - озабоченно сказал Гущин.
     - Успеете. Вокзал рядом. Закусывайте, пожалуйста...
     Вновь  налитую водку Гущин отставил в  сторону.  Тем  временем Галина
вышла из-за стойки и присела возле них на свободный стул.
     - А вы и вправду ученый?  -  спросила она.  -  По какой же, простите,
части? Может, по медицинской?
     - Нет,  -  остановил ее  Константинов,  -  он  по  технической линии.
Паровозы изобретает.
     - Правда?  Это,  наверное,  так интересно.  Кругом техника.  Подумать
только:  в  небе аэропланы как живые летают.  Что же вы водку отставляете?
Может,  брезгуете нашим угощением?  Лучшего не имеем.  Время, сами видите,
какое...
     - Иди,  дорогая,  к стойке,  вон какая-то парочка тебя дожидается,  -
опять остановил ее муж. - Мы уж здесь сами как-нибудь договоримся.
     - Да вы не беспокойтесь,  я,  собственно,  по этому делу не мастак, -
сказал Гущин. - А потом - служба. У нас в этом смысле очень строго.
     - Вот-вот,  -  повеселел Губошлеп. - Паровозы, они ведь тоже смотрят,
кто с ними работает. Ежели пьяный - сразу на дыбы и в депо...
     - А ну тебя!  - махнула на него рукой Галина, вставая. - Все бы шутки
шутил.  А то,  что серьезный человек по-серьезному к жизни относится,  это
тебе не  нравится.  Иду,  иду,  -  крикнула она нетерпеливым посетителям и
поспешила занять свое место в буфете.
     Мухи  кружились  над  столом.   Сквозь  грязное  окно,   отражаясь  в
застекленной веранде, пробивались лучи заходящего солнца.
     - А люди, между прочим, как эти мухи, - заявил Константинов. - Злые и
жадные.  И только мешают друг другу.  - Он с небрежным раздражением бросил
на  скатерть вилку,  подпер кулаком голову и  тупо уставился на Гущина.  -
Тоска меня в последнее время разъедает,  прямо как ржавчина. Места себе не
нахожу.   От  этого  и   экспериментирую  по  части  определения  пределов
человеческой жадности.  Ты вот как считаешь,  чем можно жадность побороть?
Она ведь как пот,  чуть что -  и наружу.  А от нее, между прочим, все наши
беды,  все  муки.  Только одни жадность силой называют,  другие -  умением
жить, третьи - еще лучше придумали - тягой к знаниям. Блеф это! Все идет у
человека от жадности.  И видимо,  никаким железом из него не выжечь этого.
Только  я  одного  никак  не  пойму:  на  что  большевики надеются,  когда
агитируют население за  новую жизнь?  Вообще-то  тут расчет есть.  Каждому
интересно  честным  побыть,  заманчиво на  вкус  попробовать благородства.
Потому как каждый знает, что в нем свинского больше, чем всего прочего, во
сто крат.  А вдруг и впрямь у него что-то прорежется,  ангельские крылышки
прорастут. Да чепуха все это на постном масле... Давай выпьем.
     - Нет!   -   резко  ответил  милиционер.  Он  отстранился  от  стола,
облокотился на  спинку стула и  стал  медленно покачиваться.  -  Тебе  все
чепуха!  И  этой  чепухой  ты  свою,  как  сам  говоришь,  поросячью жизнь
прикрываешь. Я тебя насквозь вижу.
     - Ну и что,  прогнил -  дальше некуда?  Брешешь.  Мы с тобой ничем не
различаемся. Внутренности у всех одинаковые.
     - Правильно. А мозги разные.
     - Почему же  они разные?  Извилины у  всех тоже одинаковые.  Только у
меня в  одну сторону,  а  у  тебя -  в  другую.  Ты какого хрена в милицию
работать пошел? Наверно, не от хорошей жизни. Тоже небось потеешь...
     - По  роже  твоей  двинуть охота,  -  сказал  Гущин.  -  Да  придется
потерпеть малость.
     - Вот-вот, потерпи, еще появится у тебя этот зуб. Только бы по роже и
давал.  А я,  может, враскорячку хожу. Одной ногой с этими, - Константинов
махнул в сторону,  - а другой с вами. В комсомоле ведь состоял. Исключили.
Правду искал...
     - Нашел?
     - Кого?
     - Правду.
     - Как видишь. Сижу вот с тобой здесь наполовину арестованный и смотрю
сквозь этот стакан, как она, правда, мне ухмыляется. Эх!.. Где моя гитара?
Душа песни просит.
     Он сходил в закуток,  отгороженный большой серой холстиной,  и тут же
вышел,  взволнованно-бледный,  с  гитарой,  подчеркнуто нежно  обнимая ее.
Тронул струны и запел:

                    Всюду на земле свои законы.
                    Всюду правда-матушка своя.
                    Ну а мне б смотреть в лицо иконы,
                    Где сияет мордочка твоя.

     - Ого, Губошлеп концерт дает! Почем входные билетики?
     К  ним  за  столик подсаживались двое:  один в  ярко-красной рубахе и
широченных шароварах, заправленных в оборванные брезентовые сапоги, другой
в  выцветшей  тельняшке  поверх  заплатанных  галифе  английского сукна  и
босиком.
     - Угощайтесь,  ребята!  Вопрос к вам имеется. - Гитарист подставил им
стаканы с выпивкой. - Вы пока, значит, посуду очищайте, а я песню закончу.
Только,  чур,  не чавкать на весь салон. Это к тебе относится, рыжий. - Он
строго посмотрел на парня в тельняшке.  - А этого я что-то не припомню. Но
все равно пей, мало будет - еще нальем.

                    В жизни может всякое случиться.
                    Это очень мутная река.
                    Ты одна, небесная жар-птица,
                    Озаряешь сердце мне пока!

     - Это кто же жар-птица? - блаженно улыбаясь, спросил парень в красной
рубахе,  держа в вытянутой руке стакан.  - Водка, что ли? Правильно поешь,
жар от нее бывает очень большой, и она единственная сердце согревает. Меня
Ваней зовут,  будем здоровы!  -  И он,  словно в воронку, вылил жидкость в
запрокинутый рот,  не сделав при этом ни одного глотательного движения.  -
Готово! - бодро сообщил он компании и полез за закуской. В это время к ним
опять подошла Галина.
     - А где же третьего потеряли?  -  зло спросила она,  собирая со стола
грязную посуду.
     - Спит под кустиком на речке,  -  сообщил Иван, улыбаясь буфетчице. -
Может, и мы с тобой туда отправимся?
     - Убери  руки,  рвань босяцкая!  -  буфетчица сильно толкнула парня в
плечо. Тот зашатался на стуле, но не упал.
     - Время  к  вечеру  идет,   придется  фонари  кой-кому  навесить.   -
Константинов обиженно-пьяным взглядом сверкнул в сторону Ивана.
     - Это он шутит,  хлопцы,  - стал унимать назревающий скандал рыжий. -
Ты что же,  Ванек,  на чужую бабу рукава засучиваешь, ежели вот этот, - он
указал на Константинова, - ейный муж.
     - Сказать надо было. А так мне все едино, потому как до женского полу
я очень неравнодушный... - оправдывался тот. - Извини, друг. Она у тебя со
всеми прелестями, женщина что надо...
     - Ладно,  чего  там,  -  вставил Гущин.  -  Лучше  давайте о  другом.
Григорий Петрович,  неудобно получается.  Ты  бы познакомил меня со своими
приятелями.
     - Действительно, куда-то нас не туда повело, - сказал Константинов. -
Но  будем  считать  инцидент  исчерпанным.  Вам,  ребята,  можно  сказать,
повезло:  сей человек, - он указал на Гущина, - даже не догадываетесь кто!
Не узнаете?  -  Константинов сделал паузу.  Все молчали. Только милиционер
угрожающе приподнялся,  готовый в  любую  минуту к  решительным действиям,
если вдруг Губошлеп не выдержит,  зарвется,  выдаст их уговор.  -  А  ведь
читать вы умеете.  Тем более если крупно написано.  А  его фамилия по всей
ярмарке буквами с эту бутылку:  профессор Спиров выступает с общедоступной
лекцией на тему "Вино, жизнь и смерть".
     - Рад познакомиться с вами, профессор! - Иван протянул руку.
     В  разговоре вскоре  выяснилось,  что  парочка  с  саквояжем знакома.
Гущин,  нетерпеливо ерзая на стуле,  внимательно слушал все,  что говорили
подсевшие  к  ним  грузчики.   Саквояж  стащил  третий  приятель,  который
отсыпался на восьмом причале.
     - Ну а где теперь-то саквояж?
     - Продан.  На  что  и  пили.  Тут же,  на  пристани,  вместе со  всем
содержимым.  Его увез в деревню какой-то бухгалтер, - объяснил Иван, а его
напарник зло добавил:
     - Обобрал он  нашего  кореша,  можно  сказать,  бессовестным образом.
Вещь-то заграничная,  особо качественная,  ей цены нет,  а он ее вместе со
всеми потрохами за бесценок купил.  Торговаться некогда было.  Страсть как
выпить хотелось.
     - Из какой деревни этот бухгалтер? - Гущин решительно встал, стараясь
не  выдать  себя.  Он  мог  бы,  конечно,  всех  троих  за  спокойную душу
препроводить в  участок,  но  сейчас было не  до того.  Саквояж ускользнул
буквально из-под рук.  А теперь где его искать?  Да и времени в обрез,  до
отхода поезда чуть меньше часа. Вот незадача...
     - Кажись,  в Ковалихе он проживает, - сказал обладатель галифе. - Это
рядом,  на том берегу,  сразу под Нижним. Я его признал, брательник мой по
соседству с ним обженился.
     - А не путаешь? - нетерпеливо спросил Гущин. - Точно в Ковалихе?
     - А чего путать, ежели я сам оттуда.
     - Тогда бегу. Ты, Константинов, завтра ко мне придешь...
     Но договорить он не успел. Прямо на них шла Шатулина, та самая особа,
которой Константинов недавно так удачно сбыл поддельные браслеты.
     - Так  вот  ты  как  моими  делами  занимаешься!  -  Она  с  кулаками
накинулась на розыскника. - Водку хлещешь с этими мерзавцами! Свою честь в
этом гадюшнике пропиваешь!..
     - Потише,  дамочка, уймите свой пыл. Здесь не место для объяснений. -
Гущин схватил ее за руку. - Вы, по-видимому, обознались.
     - Ах ты лгун!  А в милиции что говорил? Отвечай, за сколько продался?
А еще уголовный розыск! Все вы там заодно! - кричала Шатулина.
     - Некогда мне, тороплюсь я, - отбивался милиционер.
     - Нет,  ты подожди,  ты ответь,  кто это тебе дал такое право - водку
пить? Небось, на мои деньги?..
     Гущин понял, что пора исчезать. Он выждал момент и бросился к двери.
     На  какое-то  время  стало  тихо:  слышно  было  только  легкую дробь
каблуков по  лестнице,  ведущей  вниз,  да  пронзительное жужжание большой
мухи, бьющейся в стекло.
     - Это  что  же  получается?  -  Иван медленно встал,  злобно глядя на
Губошлепа. - Менту нас хотел продать, который профессором прикинулся?
     Его приятель подтянул галифе и вплотную подошел к Константинову.
     - Отойдите, дамочка, в сторонку, сейчас мы этого гада бить будем.
     - Бросьте  вы,  ребята!  Чего  уж...  -  испуганно бормотал Губошлеп,
вместе со стулом отъезжая в самый угол.
     Кусок мокрого хлеба, резко брошенный Иваном, угодил ему в переносицу.
И тут же сильным ударом гитарист был брошен на пол.
     - А-а-а!..  -  истошно закричала Шатулина,  ничего не понимая.  Из-за
стойки  тигрицей  выскочила  Галина.   Супруг  ее  исподлобья  смотрел  на
нападавших,  защищая голову руками.  Из носа у него текла кровь, на глазах
блестели слезы.


     На  столе  Себекина  беспрерывно  трещал  телефон.  Два  раза  звонил
секретарь  Нижегородского  комитета  РКП(б)   Максим  Максимович  Ульянов.
Начальник милиции  Нижегородской губернии Василий Иванович Тройченко велел
каждые полчаса докладывать лично ему о том, как идут поиски похищенного, с
интервалом в пять - десять минут справлялся об этом же Малышев.
     Разосланные во  все  концы  города  агенты  уголовного розыска  зорко
оглядывали каждого,  особенное внимание обращая  на  желтые  и  коричневые
саквояжи  и  чемоданы.  При  подозрении  их  содержимое  осматривалось,  а
наиболее  рьяные  владельцы  доставлялись  в  комендатуру.   Вскоре  здесь
скопилось уже много людей.  Задержанные возмущались.  На  все их претензии
Ромашин,  который  к  этому  времени заступил на  дежурство по  отделению,
отвечал рассудительным тоном, призывая к порядку:
     - Граждане,  прошу соблюдать спокойствие.  Потому как вы  есть жертвы
капиталистической отрыжки в  лице  мелких  жуликов,