пиво  по
стаканам, он уселся на диван, закинув руку на спинку.
   Мартин Бек сделал большой глоток. Пиво было холодное, в жару такое только
и пить. Потом сказал:
   - Ну, вы ведь знаете, по какому делу я пришел?
   Эдвардссон кивнул, закуривая сигарету.
   - Да, Пальмгрен. Не могу сказать, что я горько оплакиваю эту потерю.
   - Вы его знали?
   -  Лично?  Вовсе  нет.  Но  так  или  иначе  мне  все  время  приходилось
наталкиваться на это  имя.  На  меня  Пальмгрен  производил  очень  тяжелое,
неприятное впечатление. Впрочем, я никогда не терпел людей его толка.
   - Что значит - "его толка"?
   - Людей, для которых  деньги  -  все,  и  которые  не  брезгуют  никакими
средствами, чтобы их добыть.
   - Я с удовольствием выслушаю ваше мнение  о  Пальмгрене  потом,  если  вы
захотите, конечно; но пока  меня  интересует  другое.  Вы  видели  человека,
который в него стрелял?
   Эдвардссон провел рукой по волосам, в которых уже пробивалась проседь.
   - Боюсь, что тут я вам помочь не сумею. Я  сидел,  читал  и,  собственно,
среагировал на все это только тогда, когда тот человек уже вылезал из  окна.
Меня интересовал в первую очередь Пальмгрен,  а  стрелявшего  я  видел  лишь
мельком. Он очень быстро исчез, и, когда я опомнился и подбежал к окну,  его
уже не было видно.
   Мартин Бек достал из кармана мятую пачку "Флориды" и закурил.
   - Вы совсем не помните, как он выглядел?
   - Вспоминаю, что одежда была темной, костюм или пиджак и брюки, и что  он
не молод. Но это только мимолетное впечатление, ему может быть лет тридцать,
сорок, ну пятьдесят, но никак не больше и не меньше этих пределов.
   - А эта пальмгреновская компания уже сидела за столом, когда вы пришли?
   - Нет, - сказал Эдвардссон. - Как раз наоборот. Когда они явились, я  уже
поел и выпил виски. Я ведь без семьи и иногда  люблю  пойти  в  какой-нибудь
кабак и спокойно посидеть там за книгой. Бывает, что я засиживаюсь  довольно
долго. - Он помолчал и добавил: - Хотя это и чертовски дорого, конечно.
   - Узнали ли вы кого-нибудь, кроме Пальмгрена, в этой компании?
   - Его жену  и  того  молодого  человека,  который  считается...  то  есть
считался его правой рукой. Остальных не знаю, но мне показалось, что они все
служащие концерна. Двое из них говорили по-датски.
   Эдвардссон достал из кармана брюк носовой платок и вытер пот со  лба.  На
нем была белая рубашка, галстук, светлые териленовые брюки и темные ботинки.
Рубашка намокла от пота. Мартин Бек чувствовал, что его рубашка  тоже  стала
влажной и прилипает к телу.
   - Может быть, вы случайно слышали, о чем шла речь за  столом?  -  спросил
он.
   - Честно говоря, да. Я  по  природе  любопытен  и  люблю  изучать  людей,
поэтому я сидел и почти что подслушивал. Пальмгрен  и  датчанин  говорили  о
делах, и я не понял, о чем шла речь, но они несколько раз упомянули Родезию.
Этого Пальмгрена просто распирали всякие планы и  идеи,  он  сам  сказал  за
столом об этом. Потом много говорили о разных темных аферах. Женщины болтали
о том, о чем обычно болтают женщины  такого  рода.  Тряпки,  поездки,  общие
знакомые, приемы и прочее. Фру Пальмгрен и самая молодая из дам  говорили  о
какой-то женщине, сделавшей операцию грудей, которые были плоскими, а  после
этого стали  упругими,  как  теннисные  мячи,  и  чуть  ли  не  упирались  в
подбородок. Потом Шарлотта Пальмгрен рассказала о  приеме  в  Нью-Йорке,  на
котором был Франк Синатра и кто-то  по  прозвищу  Бутерброд  всю  ночь  поил
компанию шампанским. И остальное было  не  лучше.  Что  в  "Твильфите"  есть
шикарные бюстгальтеры по семьдесят пять  крон  за  штуку.  Что  летом  жарко
носить парик и приходится укладывать волосы каждый день.
   Мартин Бек подумал, что Эдвардссон в тот вечер мало что  прочел  в  своей
книге.
   - Ну а другие мужчины? Тоже говорили о делах?
   - Не так много. Создавалось впечатление, что перед этим ужином у них было
деловое заседание: четвертый из них, то есть  не  датчанин  и  не  тот,  что
моложе всех, говорил о чем-то в этом роде. Нет, их разговор касался уж никак
не высоких тем. Они, к примеру, долго  болтали  о  галстуке,  который  надел
Пальмгрен и которого я не видел, потому, что Пальмгрек сидел спиной ко  мне.
Галстук был, наверное, какой-то особенный, потому что все им восхищались,  а
Пальмгрен сказал, что купил его на Елисейских полях в  Париже  за  девяносто
пять франков. А этот четвертый говорил, что мучается  и  не  спит  по  ночам
из-за очень серьезной проблемы:  его  дочь  спуталась  с  негром.  Пальмгрен
предложил отправить ее в Швейцарию, где вряд ли есть негры.
   Эдвардссон встал, отнес пустые бутылки на кухню и принес две полные.  Они
запотели и выглядели весьма привлекательно.
   - Да, - сказал Эдвардссон, - вот  в  общем-то  и  все,  что  я  помню  из
застольного разговора. Мало что дает, а?
   - Немного,-честно признался Мартин Бек. - А что вы знаете о Пальмгрене?
   - Тоже мало. Он жил в  одной  из  самых  роскошных  вилл,  знаете  -  эти
старинные, принадлежавшие аристократам, в пригороде.  Он  заколачивал  массу
денег, да и тратил массу, в частности, на свою жену и  этот  старый  дом.  -
Эдвардссон с минуту молчал, потом сам задал вопрос: -  А  вы  что  знаете  о
Пальмгрене?
   - Не намного больше.
   - Спаси нас бог, если уж полиция знает столько же, сколько мы,  о  таких,
как Пальмгрен,-вздохнул Эдвардссон и глотнул пива.
   - А что, в момент выстрела Пальмгрен, кажется, речь произносил, да?
   - Да, он встал и понес всякую чушь, как обычно бывает  в  таких  случаях:
Спасибо за внимание, за старание, "наши очаровательные дамы" и  прочее.  Он,
как видно, поднаторел в этом деле, временами даже казалось, что  он  говорит
от всего сердца. Все, кто обслуживал стол, ушли,  чтобы  не  мешать,  музыка
тоже кончилась, а я сидел и потягивал виски. Да вы и в самом деле не знаете,
чем занимался Пальмгрен, или это полицейская тайна?
   Бек покосился на стакан. Взял его. Осторожно отпил глоток.
   - Я и впрямь знаю о нем мало, -  сказал  он.  -  Но  есть  люди,  которым
известно  больше.  Масса  зарубежных   предприятий,   акционерное   общество
домовладельцев в Стокгольме.
   - Да, - сказал Эдвардссон, казалось, погруженный в  свои  мысли.  Немного
погодя он сказал:-То, что я мог рассказать об убийце,  я  изложил  позавчера
вечером. Со мной сразу двое ваших беседовали. Сначала  один,  он  все  время
спрашивал - сколько было тогда времени, потом второй, тот вроде похитрее.
   - Вы ведь были не совсем трезвым в тот вечер, - сказал Мартин Бек.
   - Не совсем, бог свидетель. И вчера добавил,  чтобы  голова  не  трещала.
Наверное, все из-за этой проклятой жары.
   "Здорово, - подумал Мартин Бек. -  Детектив  с  похмелья  допрашивает  не
успевшего просохнуть свидетеля,  который  ничего  не  видел.  Многообещающее
начало".
   - Вы, может, знаете, как человек себя чувствует  с  похмелья?  -  спросил
Эдвардссон.
   - Знаю. - Мартин Бек взял  стакан  и  без  раздумий  выпил  его  до  дна.
Поднялся и сказал: - Спасибо. Я, может статься, еще зайду.
   В дверях он остановился и задал еще один вопрос:
   - Кстати, вы случайно не видели оружия, которым пользовался убийца?
   Эдвардссон задумался.
   - Теперь я вспоминаю, что, кажется,  видел  мельком,  когда  он  его  уже
прятал. Конечно, я в оружии мало смыслю, но это было что-то длинное и  очень
узкое. С такой круглой штуковиной, как она там называется.
   - Барабан, - сказал Мартин Бек. - До свидания и спасибо за пиво.
   - Заходите,-ответил Эдвардссон.-А я  сейчас  глотну  как  следует,  чтобы
прийти в норму.
 
   Монссон сидел за столом почти в прежней позе.
   - Хочешь, чтобы я спросил, как у тебя дела? - сказал он, когда Мартин Бек
вошел в кабинет. - Ну, как дела?
   - Хороший вопрос. А дела неважные. Мне кажется. А	у тебя как?
   - Тоже не очень.
   - А вдова?
   - Займусь ею завтра. Тут лучше быть осторожнее. Ведь она а трауре.
 
   VII
   Пер Монссон родился и вырос в Мальм„, в рабочем  квартале.  Он  служил  в
полиции больше двадцати пяти лет и  знал  свой  город  лучше,  чем  кто-либо
другой, рос и жил вместе с городом и, кроме того,  любил  его.  Но  один  из
районов был для него все-таки чужим и никогда его  не  притягивал:  западные
пригороды - Фридхем, Вастервонг, Бельвю, где всегда жили очень богатые люди.
Монссон помнил, как он сам, еще мальчишкой, в трудные двадцатые и  тридцатые
годы тащился, шлепая деревянными башмаками,  через  эти  шикарные  кварталы,
направляясь в Лимхамн, где можно было какими-то  путями  добыть  селедку  на
обед. Он помнил роскошные автомобили  и  шоферов  в  униформе,  горничных  в
черных платьях с передниками и  в  накрахмаленных  белых  чепчиках,  барских
детишек, наряженных в тюлевые платьица и матросские костюмчики. Для него все
это было настолько далеким, что казалось сказочным  и  непонятным.  Каким-то
образом старое ощущение продолжало жить в нем, и эти кварталы  оказывали  на
него прежнее воздействие, несмотря на то, что личных шоферов теперь не было,
прислуги стало меньше, а дети богачей  по  одежде  мало  чем  отличались  от
остальных.
   В конце концов, картошка с селедкой оказалась не такой уж плохой едой,  и
он, росший в бедности, без отца,  вымахал  в  здорового  парня,  прошел  так
называемый "большой путь" и мало-помалу стал хорошо жить. По  крайней  мере,
ему самому так казалось.
   И вот теперь он  направлялся  именно  в  этот  район.  Здесь  жил  Виктор
Пальмгрен и, следовательно, должна была жить его вдова.
   Монссон видел людей, собравшихся за столом в тот роковой вечер, только на
фото, и ему мало что было известно о них. О Шарлотте Пальмгрен он знал,  что
она была женщиной необычайной красоты и однажды стала какой-то "мисс"  -  не
то "мисс Швецией", не то  даже  "мисс  Вселенной".  Потом  прославилась  как
манекенщица и вышла замуж за Пальмгрена двадцати  семи  лет  от  роду  и  на
вершине своей неотразимости. Теперь ей было тридцать два, и  внешне  она  не
изменилась, как не меняются только женщины, у которых никогда не было детей,
но есть большие деньги и много времени, чтобы заниматься своей  наружностью.
Виктор Пальмгрен был на  двадцать  четыре  года  старте  ее,  что,  кажется,
проливало свет на обоюдные мотивы супружества. Он хотел, чтобы у  него  было
кого показать Своим коллегам по бизнесу, она - иметь достаточно денег, чтобы
никогда больше не работать.
   Но, что там ни говори, Шарлотта  Пальмгрен  была  вдовой,  а  Монссона  в
какой-то степени сковывали традиции. Поэтому он  с  большой  неохотой  надел
темный костюм, белую рубашку и галстук, прежде чем сесть в машину и ехать  в
Бельвю.
   Пальмгренская резиденция,  казалось,  полностью  соответствовала  детским
воспоминаниям Монссона, хотя годы подернули ее дымкой преувеличений. С улицы
видна была только  часть  крыши  и  флюгер,  остальное  закрывала  аккуратно
подстриженная  живая  изгородь,  очень  высокая  и  необыкновенно  густая  и
плотная. За ней, по-видимому, была еще одна ограда - металлическая.  Участок
казался непомерно большим, а сад скорее напоминал разросшийся парк.  Ворота.
главного входа, высокие и широкие, обитые медью, позеленевшей от времени,  с
затейливыми башенками поверху, тоже были непроницаемы для взгляда. На  одной
из  створок  красовались  излишне  крупные,   отлитые   из   бронзы   буквы,
составлявшие имя - Пальмгрен, на другой створке - прорезь для писем,  кнопка
звонка, а еще выше - квадратное окошко, через которое посетителя как следует
рассматривали, прежде чем  впустить.  Ясно  было,  что  в  этот  дом  нельзя
заглянуть попросту, когда угодно, и Монссон, осторожно нажав на ручку двери,
почти ждал, что где-нибудь в доме зазвенит сигнал тревоги. Ворота оказались,
разумеется, запертыми, а смотровое окошко наглухо закрытым.  Сквозь  прорезь
для писем ничего нельзя было разглядеть:  с  той  стороны,  очевидно,  висел
железный ящик.
   Моиссон поднял было руку  к  звонку,  но  раздумал  и  звонить  не  стал.
Огляделся по сторонам. У тротуара, кроме его старенького "вартбурга"  стояли
еще две машины: красный "ягуар" и желтая  "МГ".  Почему  Шарлотта  Пальмгрен
держит две спортивные машины на улице?  Он  постоял,  прислушиваясь,  и  ему
показалось, что из парка доносятся голоса. Потом их не стало  слышно,  может
быть, звуки поглотила жара и раскаленный неподвижный воздух.
   Ну и лето, подумал Монссон. Такое бывает  раз  в  десять  лет,  наверное.
Сейчас бы на пляже валяться или дома сидеть в одних трусах и  пить  холодный
грог. А тут торчишь, как дурак, в галстуке, рубашке и костюме.
   Потом мысли вернулись к вилле. Она была старая, вероятно,  самого  начала
века, ее наверняка перестраивали и модернизировали, не  жалея  миллионов.  В
таких домах обычно  бывал  и  черный  ход,  через  который  ходили  кухарки,
прислуга, няньки, садовник и почтальон, чтобы не раздражать господ.
   Монссон пошел вдоль ограды, свернул на боковую  улицу.  Участок  занимал,
как видно, целый квартал: плотная  листва  живой  изгороди  тянулась  ровной
стеной, нигде не прерываясь. Он опять повернул направо, обходя виллу вокруг,
и тут нашел, что искал. Калитку с железными решетками створок. Отсюда дом не
был виден совсем, его загораживала листва  высоких  деревьев  и  кустов,  но
виднелся  гараж,  по-видимому,  недавно  построенный,  и   какое-то   старое
небольшое строение, скорее всего сарай для садового оборудования. Таблички с
именем владельца на калитке не было.
   Монссон обеими руками резко нажал на  створки,  они  подались  внутрь,  и
калитка отворилась. Таким путем  он  избавился  от  необходимости  выяснить,
заперта она или нет, и закрыл за собой калитку.
   На посыпанной гравием площадке у выезда из гаража виднелись следы машины,
но здесь они кончались:  дорожки,  ведущие  в  сад,  были  уложены  шиферной
плиткой.
   По газону Монссон зашагал к дому. Прошел сквозь ряды цветущего  ракитника
и жасмина и очутился, как и хотел, на задней стороне виллы. Тихо,  пустынно,
закрытые окна, двери на кухня и в погреб, какие-то загадочные пристройки. Он
взглянул вверх, но мало что мог рассмотреть, потому что стоял у самой стены.
Двинулся вдоль стены направо, прошел по цветочной клумбе, заглянул за угол и
замер, стоя среди шикарных пионов.
   Тут было от чего окаменеть. Зеленая лужайка с ровно подстриженной, как на
английской  площадке  для  гольфа,  травой.  Посредине   овальный   бассейн:
искрящаяся, прозрачно-зеленая вода,  светло-голубой  кафель.  Рядом  баня  и
гимнастические снаряды - брусья и кольца, велосипедный  тренажер.  Вероятно,
здесь и добывал Виктор Пальмгрен  свое  "хорошее  физическое  состояние".  В
бассейне, на чем-то  вроде  шезлонга,  сидела  или  скорее  лежала  Шарлотта
Пальмгрен, голая, с закрытыми глазами. Ровный, очень хороший загар по  всему
телу, безразличное выражение  лица.  Чистый  профиль,  прямой  рот,  светлые
волосы. Худощавая, неестественно узкие бедра и тонкая талия. Эта женщина  не
вызывала у Монссона никаких эмоций.  С  таким  же  успехом  она  могла  быть
куклой, выставленной в витрине магазина. Смотри-ка, голая вдова. Впрочем,  а
почему бы и нет. Монссон стоял среди пионов и чувствовал  себя  соглядатаем,
да, кстати, и был им.
   Его заставляло оставаться на месте не то, что он  видел,  а  то,  что  он
слышал. Где-то совсем рядом, но вне поля зрения  Монссона,  что-то  звенело,
кто-то ходил и что-то делал. Потом послышались шаги, и из  тени  дома  вышел
человек. На нем были пестрые купальные трусы, в руках он держал два  высоких
стакана с каким-то красноватым напитком, соломинками и кубиками льда.
   Монссон сразу же  узнал  этого  человека  по  фотографиям:  Матс  Линдер,
помощник директора, правая рука и ставленник умершего меньше  сорока  восьми
часов назад Виктора Пальмгрена. Вот он подошел к бассейну. Женщина  почесала
щиколотку, по-прежнему не открывая глаз,  протянула  руку  и  взяла  у  него
стакан.
   Монссон отступил за угол дома. Линдер сказал:
   - Не очень кислый получился?
   - Нет, в самый раз.
   Было слышно, как она поставила стакан на кафельный бортик бассейна.
   - Мы с тобой просто ненормальные,-сказала Шарлотта Пальмгрен.
   - Во всяком случае, все чертовски хорошо.
   - Да, пожалуй. - Голос был по-прежнему безразличный. - А почему ты в этих
дурацких штанах?
   Что ответил на это Линдер, Монссон так никогда и не узнал, потому  что  в
этот момент покинул свое убежище.
   Он быстро и неслышно пошел той  же  дорогой  обратно,  закрыл  за  .собой
калитку и двинулся вдоль живой изгороди,  обходя  дом.  Остановившись  перед
медными воротами, он без колебаний нажал кнопку.
   Вдали раздался звонок, более похожий  на  бой  часов.  Прошло  не  больше
минуты, и за воротами послышались легкие шаги. Открылось смотровое окошко, и
Монссон увидел  светло-зеленый  глаз  с  неестественно  длинными  ресницами,
великолепно сделанными с точки зрения техники, и светлую прядь волос.
   Он вынул удостоверение личности и подержал его перед окошком.
   - Извините, если помешал. Меня зовут Монссон. Инспектор полиции.
   - А, - как-то по-детски  сказала  она.  -  Конечно.  Полиция.  Вы  можете
подождать две минуты?
   - Разумеется. Я не вовремя?
   - Что? Нет-нет. Просто я...
   Она, как видно, не  сумела  найти  подходящий  конец  фразы,  ибо  окошко
захлопнулось, и легкие' шаги удалились гораздо быстрее, чем приближались.
   Он  посмотрел  на  часы.  Прошло  три  с  половиной  минуты,  и  Шарлотта
Пальмгрен, одетая в серебряные сандалии и серое платье из какого-то  легкого
материала, отворила дверь.
   - Входите, пожалуйста, - сказала Шарлотта Пальмгрен. -  Очень  жаль,  что
вам пришлось ждать.
   Она заперла  ворота  и  повела  его  к  дому.  На  улице  рокотнул  мотор
отъезжающего автомобиля. Очевидно, не только вдова действовала быстро.
   Монссон впервые увидел виллу всю. целиком и ошеломленно рассматривал  ее.
Собственно говоря,  это  была  не  вилла,  а  маленький  дворец,  украшенный
башнями, башенками и зубцами. Все говорило  за  то,  что  ее  первый  хозяин
страдал манией величия, и архитектор срисовывал здание с какой-то  открытки.
Последующие реконструкции - и пристроенные балконы, и стеклянные веранды  не
улучшали дела. Вид у здания был устрашающий, и трудно сказать; смеяться  тут
следовало или  плакать,  или  просто  вызвать  подрывников  и  разнести  эту
аляповатую громадину на куски. При этом она казалась на редкость  прочной  и
взять ее мог, очевидно, только динамит. Вдоль  дороги,  ведущей  к  воротам,
стояли  отвратительные  скульптуры  из  тех,  что  были  модны  .в  Германии
имперских времен.
   -  Да,  вилла  у  нас  красивая,  -  сказала  Шарлотта  Пальмгрен.  -  Но
перестройка обошлась недешево. Зато теперь все тип-топ.
   Монссону удалось оторвать  взгляд  от  дома  и  переключить  внимание  на
окрестности. Парк был, как он уже имел возможность отметить, ухоженный.
   Женщина проследила за его взглядом и сказала:
   - Садовник бывает три раза в неделю.
   - Вот как, - сказал Монссон.
   - Войдем в дом или посидим здесь?
   - Все равно, - ответил Монссон.
   Следы присутствия Матса Линдера исчезли, даже стакан,	но  на  передвижном
столике перед верандой стоял сифон, ведерко со льдом и несколько бутылок.
   - Этот дом купил мой свекор, - сказала она. - Но  он  умер  давным-давно,
задолго до того, как мы с Виктором встретились.
   - А где вы встретились? - равнодушно спросил Монссон.
   - В Ницце, шесть лет назад. Я там выступала с показом моделей  одежды.  -
После секундного колебания она сказала: - Может быть, войдем в  дом?  Ничего
особенного я, правда, предложить не могу. Ну, немножко выпить.
   - Спасибо, я не хочу.
   -  Понимаете,  я  здесь  совершенно  одна.  Прислугу  отпустила.  Монссон
промолчал, и после паузы она продолжала:
   - После того что случилось, мае кажется  -  лучше  побыть  одной.  Совсем
одной.
   - Я понимаю. Весьма вам сочувствую.
   Она склонила голову, но  не  сумела  из