из.
Сергей,  отойдя еще  на два метра,  кивнул помертвевшим  афганцам на  обрыв.
Зацокали крохотные копытца, мужчина с черным лицом и с надеждой ловил взгляд
Сергея...
     На обрыве помедлили, Сергей тотчас увидел  -  через тридцать метров  по
пологому склону тропинка  пряталась  за скальный  выступ  , за которым можно
скрыться  от  глаз  с  дороги.  Сергей  подгонял плетущихся  и,  едва только
завернули за угол, нажал спусковой крючок. Мужчину ударило головой о выступ,
он  сполз  по  нему  к  ногам Сергея.  Пули, пущенные  с нескольких  метров,
раскололи  головы  двух постарше. От  Сергея  рванулся  белый густо заросший
затылок.  Трясущиеся  руки  выронили  автомат, а  в  пяти  метрах покатилось
крохотное, мгновенно испачкавшееся кровью, тельце...
     Сергей сжал виски  от  дикого рева -  ревел раненый ишак. Кто-то из них
двоих вставил ему дуло в ухо, рев разлетелся кровавыми ошметками.

     ...Шли   по  дороге,  таясь,   постоянно  скрываясь   под  обрывом,  не
разговаривая. Кишлаки обходили, вскарабкиваясь на утесы, и наконец вырвались
из  разошедшихся гор  на желтую  равнину. Равнина была пуста, куда ни  брось
взгляд. Они брели, волоча  оружие, как палки, чертя ими замысловатые кривые,
в точности  как их  шатало из стороны в сторону, распухший язык не помещался
во рту, вываливался, мешал идти...

     К ним подлетали желто-зеленые птицы, все ближе, становясь огромней, вой
их гнул на колени...Одна из  птиц села на песчаный холм, подняв вихрь, из ее
чрева,  нагибаясь  выбегали  люди.  Сергей,  плача, бросил  автомат, рюкзак,
растирая кулаками лицо, как ему казалось, понесся  к ним.  На самом деле он,
сидел, раскачиваясь на земле...

     Их обоих занесли  в вертолет. Сергей пытался идти сам, рвался подобрать
оружие,  его обтерли  водой,  налили  немного воды в горло. Иссохшееся горло
только начало впитывать ее, как  он сразу же  полетел  куда-то  в темноту, в
которой очень больно, шершавым колышком сверлило живот...


     ...Сергей пошел в кухню. Прислушался, спит ли жена. Пока грелся чайник,
смотрел в окно  на  светлеющее  небо. Кухонные часы  назойливо стрекотали за
ухом. Вскипевший чайник выпускал облака пара, но Сергей  не отворачивался от
окна, наощупь щелкнул рычажком,  и продолжал неотрывно следить за светлеющей
полосой над плоскими крышами.

     ...Возвратясь, он  ходил по комнатам,  как по чужим, доставал книги, их
было много, технические,  художественные, на иностранных языках.  Вертел их,
стараясь вспомнить, откуда они взялись.  Наткнулся на рассованные как попало
по  ящикам письменного  стола фотографии -  свои,  других людей,  из прежней
жизни.
     Стены квартиры представляли  какую-то защиту  и  он  просидел неделю  в
своей комнате, выходя по ночам,  привычно  заглядывая  за  угол. Нарушил его
покой резкий  звонок  телефона, Сергей сел  на  табуретку перед  ним  и стал
смотреть  на  изнывающий  бежевый  аппарат.  Резко   поднес  трубку  к  уху.
Нетерпеливый  голос требовал позвать его, Зандера Сергея Генриховича. Сергей
со злорадством спросил,  не  слушая, что говорят :  "А  ты кто ?"  В  трубке
осеклись, возмутились и приказали ("Приказываю  вам  прибыть  в райвоенкомат
для  получения паспорта..."). Сергей равнодушно проговорил : "Да пошел..." и
положил трубку.
     Звонили  еще, но  Сергей  завалился на кровать  и  считал,  сколько раз
прозвенит  несчастный  аппарат. Потом  заснул  и  пробудился  поздно  ночью.
Проблуждав полночи из комнаты в кухню, обратно, лег и вскочил в  восемь утра
со свежей и ясной головой. Появилась поставленная задача - получить паспорт,
для чего надо было выйти из квартиры, добраться до военкомата. Потом, он уже
не сомневался, встанет следующая задача...
     Сергей не раз убеждался впоследствии, как вовремя позвонил  ему телефон
и голос оставшегося для него навсегда  неизвестным человека жестко определил
ему  его обязанности. Он покинул  свою квартиру  и  опять очутился в прежнем
городе, приказав себе не  вспоминать и ничего не рассказывать. Только ночами
летел  на  бреющем  полете  вертолет  над  бесконечной  желтой  равниной,  и
расплывался проклятый белый минарет справа от дороги...
     Он редко вспоминал войну, как, сквозь пелену вспоминают детство. Уже не
мог  вспомнить, как  кого убивал. Иногда просыпался  в страхе от  последнего
лязга  затвора. Но  никогда не тяготился воспоминаниями. Просто тогда он  не
был таким, как теперь.
     Сергей  просидел  на  кухне до  самого восхода солнца.  Заглянула жена,
пощекотала  ему ухо быстрым  поцелуем и  убежала. Сергей видел ее под окном,
идущую слегка вразвалку, как утка. Стало зябко - оказалось, он сидел в одних
плавках, обернулся - на часах уже было восемь  часов. Рабочий день начинался
через полчаса, было время собраться. К телефону  на том конце подошли сразу,
так что он, покраснев, путаясь сообщил, что ему надо встретить родственника.
От сухого  "хорошо  !" стало противно, он  уже  подумал, а не  поехать  ли и
рассказать, но представил себе кислую мину Жидкова, как тот будет торопиться
и  отмахиваться : "Коли  надо,  так встречайте...", потом, будто  невзначай,
позовет Мелещенко, станут выяснять сроки...

     Невский проспект был еще пуст. Сергей еще не  отвык  за  несколько лет,
иногда ходить пешком через  весь  город -  целый  год  после  возвращения из
Афганистана  беспокойство  тянуло его к ночи на  улицу и в  любую погоду  он
доходил  до Невского,  причем по самым  черным закоулкам  Московского  Парка
Победы,   по  неосвещенным   улицам,  параллельным  Московскому   проспекту,
испытывая щекочущее наслаждение, ныряя в какие-то подвалы, парадные при виде
милиции, пешей и колесной. Потом длительные путешествия  предпринимал только
по выходным  дням,  а,  когда женился, раз в месяц  ноги несли его от Черной
речки к  Петроградской,  дальше  через  Кировский  мост,  Марсово  поле,  до
Витебского вокзала. Жена ворчала, Сергей не оправдывался и сразу проходил на
кухню, где сидел часами...

     Сергей  шел,  озирая  верхние окна  роскошных домов. Только  сейчас  он
заметил  деревце,  пробивающееся на  мансарде особняка  напротив  Аничкового
дворца. Остановился, удивленный, что никто не видит его, медленно двинулся к
площади  Восстания.  Но как  он  ни старался, Невский невозможно было пройти
больше, чем в час и он свернул на Литейный. С Литейного пошел  по  Пестеля в
Соляной городок, проскочил одним  духом  мимо  Летнего  сада,  через Марсово
поле, и очутился на середине Кировского моста.
     На солнце  нестерпимо  горели два шпиля -  Петропавловской  крепости  и
Адмиралтействе, и купол Исаакия. Майский день  перешел рубеж, на миг замерев
от гулкого  полуденного выстрела. Сергей двинулся на  Петроградскую сторону,
притормаживая ускоряющийся  свой  бег, снова  скользил  взглядом  по верхним
окнам, но уже думал о том, что надо ловить машину и ехать в аэропорт...
     Время социализма  истекало - на площади Льва Толстого, едва  он  поднял
руку, останавливались  легковые машины, мешая друг другу. Сергею же хотелось
поехать на такси, но они либо  везли еще кого-то, либо  называли несусветную
цифру. Сергей,  не споря, хлопал дверью. Был уже час дня - ему надоело и  он
сел к средних лет  мужчине,  который,  не  дожидаясь  объяснений, показал на
сиденье  рядом с собой. Сергей почувствовал  к нему доверие, глядя в лобовое
стекло, сказал, куда ехать. Водитель, чуть улыбнувшись, поглядел на Сергея и
дал газ.
     Вел он машину  очень  аккуратно, не быстро, но без остановки. От легких
подпрыгиваний и  качков машины сладко подсасывало. Сергей сжимался в кресле.
"...Ты  будто на 'бэтээре', только автомат не захватил..." - не отрываясь от
дороги, заметил  водитель. Сергей  посмотрел на него внимательнее  - он  мог
быть и кадровиком в штатском и ушедшим в запас...
     Сидящий за рулем быстро глянул  на Сергея : "Николай, служил в Гардезе,
Джелалабаде, в  восемьдесят втором, двести первая... "  Сергей кивнул, пожал
протянутую  руку,  сказал  о  себе.   Они  перебросились  несколькими  очень
короткими фразами.
     В аэропорту  Сергей  достал  четвертной, водитель  дал сдачи пятнадцать
рублей : "Ты что, со своих не беру..." Они  еще раз пожали друг другу руки и
Сергей пошел в зал ожидания.
     Международным  был старый аэропорт, из которого Сергей начинал летать в
незапамятные  времена, в Прибалтику, Крым...Потолок  низко нависал над самой
головой, вызывая желание пригнуть голову. Встречающих было немного - едва ли
три десятка человек, но в зал заходили, в зале толкались и  из зала выходили
все время. Среди  пассажиров  стало заметно  больше русских,  многие  из них
держались уверенно,  с презрением глядя на толкающихся и  тех, кто никуда не
летел.
     Сергей  сразу  нашел табло  прибывающих рейсов  - рейс  567 из Гамбурга
значился в строке  со временем 14.20  как  ожидаемый на  посадку. Сергей  от
волнения не  мог стоять, он выбрался из немногочисленной кучки  встречавших,
сумевших образовать плотную  толпу,  нетерпеливо  заглядывающую в двери.  Он
впервые  видел, как прощаются с отъезжающими  на ПМЖ, наверное в  Штаты. Его
внимание привлекла группа - улетала молодая семья, похожи на евреев,  жена -
блондинка,  рыдала  на  плече  строгой,   сдержанной  дамы.  Поодаль  стоял,
очевидно, отец с черным, то  ли от слез, то  ли от загара, лицом. Стояли еще
пожилые и  молодые, немного смущенные.  И  среди них не  скрывающий  радости
молодой,  высокий  парень, горделиво  оглядывающий провожающих  его  семью и
посторонних.   Его   взгляд  упал   на   Сергея   и   в  нем   была   только
брезгливость...Сергей  внимательнее посмотрел  на  его  жену, она уже только
всхлипывала  и  сморкалась в  маленький платочек. Сергей  не  имел  друзей и
знакомых,  собиравшихся  уезжать,  он  все  годы,  что учился  в  институте,
постоянно слышал о том,  что  уехал  такой-то, что вскоре собирается уезжать
еще кто-то. Новости подобного рода исходили, в основном от евреев, но Сергей
евреем не  был, и даже за свое  темные немецкие корни  гонений от власти  не
испытал.    Более   того,   она   облекла   его   доверием   на   исполнение
интернационального долга,  не считая еще, что два раза до того выпускала  за
границу. Так что, счетов собственно с властью у Сергея  не было. И еще - ему
казалось невозможным, что  можно  плакать от  того, что  ты будешь  жить, но
только  в другом месте... "...шестьдесят семь  произвел посадку. Встречающих
просим пройти в зал прибытия..."
     Заколотилось  сердце,  прерывая дыхание,  в  самом верху горла. Сергей,
пошел,  не  чувствуя ног. По  обе стороны  прохода люди наклонялись  вперед,
заглядывая друг  под  друга,  на  миг  повинуясь  окрику  дежурной  по залу,
раздвигаясь и снова, сбиваясь в толпу. Сергей встал  посередине прохода,  не
смешиваясь с остальными. Ему  были видны прибывшие - не очень много. Впереди
группа  жизнерадостных  рослых девах,  все  в  джинсах. Они шумно  проходили
пограничный контроль и  с  хохотом вывалились и загромоздили проход.  Сергей
непривычно для  себя встал на цыпочки  и вытянул  голову,  как вдруг  девицы
организованно и моментально очистили зал. Вышло еще несколько человек.
     Среднего  роста худощавый мужчина протянул  паспорт  пограничнику,  тот
очень  бегло  его  просмотрел,  проштамповал  и  возвратил.  Мужчина  резким
взмахом, как отдергивают руку после  удара, спрятал паспорт в карман  серого
пиджака  и  повернулся  к  выходу. Тот же  колючий взгляд, небольшой крепкий
подбородок,  скулы... Сергей  шагнул  к  нему, их щеки стиснулись,  железные
пальцы Мацана вцепились  в плечи Сергея, они замерли и не  двигались. Сергей
еще крепче прижимал лицо к лицу  Мацану, чувствуя побежавшую влагу по  своей
правой щеке, обеими  руками держался за его шею,  уже разревевшись, все  еще
боялся разреветься при всех...
     Сергей  вытирал глаза рукой, шмыгая  носом, видя чистый белый платок  у
лица  Мацана.  "...Подожди  меня  снаружи, я  барахло  возьму!"  -  раздался
скрипучий  голос, с еле уловимым акцентом. Сергей пригляделся к капитану. На
том впору сидел серый костюм, легкие  светло-коричневые  туфли,  на запястье
висела  сумочка.  Выражение  лица потеряло  прежнюю  неторопливость,  резкой
границей  обозначились  подбородок  и  скулы,  глаза  из  насмешливых  стали
недоверчивыми.  "А  ты  все  тот же!"  -  еле  обозначилась  улыбка.  Сергей
вспыхнул,  что он знает о нем!  "Какой-то чуть растерянный..." - и Мацан при
виде закипавшего Сергея, расхохотался. Сергей никогда не слышал, как он даже
смеется, увидел прежнюю насмешку в глазах и гнев его испарился.
     Пока Мацан ходил за своей сумкой, Сергей успел отказать трем таксерам и
двум  частникам.  Но когда  они  встали около  остановки  рейсового тридцать
девятого, лихо подвернул разбитной дядя, широким жестом распахнул перед ними
дверцы,  Сергей, не  уверенный, собрался было  отказать  и  этому, но  Мацан
пригласил Сергея на  заднее сиденье .  Сергей, не  зная его планов,  полез в
машину,  Мацан  захлопнул  дверцу  :  "На  Исаакиевскую  площадь  !"  и  они
тронулись.
     Сергея прервал молчание первым : "'Духи' загнали нас к сбросам, мы ушли
по веревкам  в каньон... " Мацан повернул лицо к нему. "...Витаса там ранило
в спину..." и снова взглянул на Мацана. Тот ждал. "Всю ночь просидели, утром
похоронили. Потом  спустились к Тарину, снова напоролись  на 'духов'...Суток
трое  пробирались  - там  кишлаки одни, вышли в предгорья  Шах-Максуда,  нас
подобрали 'вертушки'...""Где похоронили ?" - Сергей  не  понял, заметил, как
водитель  повернул  в  их  сторону  ухо и сказал : "...В  песке  - в каньоне
песчаная поляна, я такие видел в Фанских горах!" Мацан, смотря через лобовое
стекло, кивнул. Таксист схватился за руль,  объехал иномарку, вдруг решившую
прямо  из  дальнего  ряда  свернуть направо на  Благодатную, и  крякнул.  До
Московских  ворот  ехали,  не  проронив  ни  слова.  Мацан,  казалось,  ждал
продолжения  рассказа  Сергея.  "...А ретранслятор тогда  не поднимали  - не
было. Кагэбэшники на следующий день смотались, Михалычу дали п...лей, за то,
что не  обеспечил  движение по трассе. Все,  что было,  бросили туда...Самое
интересное, что никто  ни о чем не спрашивал  !" "Осадчего поставили на роту
?" -  прервал  Мацан.  "Временно.  Потом,  я уже  получил  приказ,  прислали
молодого, энергичного из Венгрии!"
     Такси  выехало на  Сенную, полетело по переулку  Гривцова.  Мацан велел
остановиться на набережной Мойки, едва машина свернула налево.
     Разгулялась по-летнему  жаркая погода, ни  единого  облачка на небе, ни
дуновения. Мацан  сказал  : "Я ведь  из  Ленинграда, не был лет  десять, как
кончил школу!" "Ты где жил ?" "На Писарева..." "Так  мы  соседи,  а  я -  на
Красной!  А  в какую  школу  ходил  ?"  "В  двести  тридцать  пятую..."  "На
Пряжке..." "Да, напротив дурдома..." Сергей по-новому посмотрел  на Мацана -
снова в нем было чужое, на этот раз серый костюм.
     "Пошли по Герцена !"  - предложил Сергей и,  не ожидая согласия Мацана,
пошел первым  наискосок  через широченный Синий  мост, Мацан слева  от него.
Сергей по привычке шел очень быстро, Мацан легко принял его темп.

     "Мы уже  через два  часа были около того спуска..." - глядя прямо перед
собой,  начал  Мацан. Глаза  его сузились,  щека изредка дергалась. "Полчаса
перекуривали. Кадышев стал совсем  плох, наверх еще кое-как доплелся, а вниз
тащили по очереди  на  себе. Очень был  извилистый каньон  -  просматривался
сверху метров на сто, а потом вилял из стороны в сторону. И очень крутой..."
"Провалились  ?" -  спросил Сергей, вспомнив телефонный  разговор. "Я до сих
пор не  понял, что  произошло, очнулся уже в  трещине, чувствую, как стою на
чьих-то плечах, и медленно-медленно погружаюсь..."  "Да-а" вздохнул невпопад
Сергей. "...Потом  каким-то образом оказался  наверху, на  снегу, пальцев не
чувствую,  глянул,  а  ногти  сорваны...Отросли  уже  за  несколько  лет!" -
добавил, заметив,  что  Сергей стал приглядываться к его рукам. "...Рядом со
мной -  Гусь.  Я его растирать, он ни слова  не  произнес,  даже не  стонал,
только  кожа  хлопает  на  ребрах   и   синее  пятно  на  них,  как  чернила
вылиты...Ребра  пропороли легкие,  изо рта пузырьки.  Как я  его вытянул?..С
ледника сползли, а он уже не шевелился...Тихо умер..."
     Они  вышли  на  угол  улицы  Писарева  к  игрушечному  особняку  и,  не
сговариваясь,  пошагали  вдоль  Адмиралтейского  канала,  тогда  еще  канала
Круштейна.
     "...Можешь  дальше себе представить - в горах, один, без всего, с одним
ножом. Решил  пробраться  к месту  высадки, но  там  сплошной  крутяк,  стал
обходить -  путь-то один был - все время налево, по каким-то ущельям, набрел
на  речушку, пошел  вниз  по  ней,  вылез на  мокрые  камни, не  удержался и
слетел...Глаза открыл - передо  мной сидит, молодой, лицо мне отирает.Руками
пошевелить не могу, оказалось, от слабости. Поодаль - старик, еще несколько,
помоложе, все с ружьями...Ребятишки заглянули раз, их плеткой погнали..."
     Сергей припомнил свое  блуждание и некоторое  время слушал  вполуха. Но
Мацан рассказывал будто самому себе : "...Оказались каким-то захудалым родом
из  гильзаев, но гордые  !..Насчет  меня приходили не  раз, и торговались, и
просили.  Одну  делегацию поперли, чуть не застрелив прямо в юрте...Кочевали
по  равнине...  Однажды,  холодно  было, засобирались  спешно,  меня  силком
усадили   на   верблюда,   пацан  его  хворостиной  гонит,   а  тот  солидно
вышагивает...Потом,  слышу  стрекот,  наравне со  мной,  метрах  в  пятистах
'вертушки'...Верблюд все так же чинно ноги  переставляет, теперь я уже  всех
их  подгоняю, ору, они от страха к ущелью, меня бросили. Я на верблюде,  как
падишах, вокруг пусто, а  'вертушки'  наконец меня разглядели  и  заходят на
боевой разворот...Ко мне бежит длинная  дымная  полоса, я  верблюда луплю по
бокам, а он ни на миг не ускорился, как шел, так  и въехал в ущелье...Полоса
от меня метрах в пяти оборвалась, верблюда под зад воздушной волной поддало,
он  -  меня,  а  я  метров  десять  в  горизонтальном  полете  влетел  между
скалами...'Вертушки'  еще  повыли, покрутились, а мне и в  голову не пришло,
что  это   свои!..   Потом,   совершенно   внезапно   нагрянули   западники,
немцы-журналисты, одна - молодая, из Гамбурга. То ли меня стало жалко, то ли
они свой интернациональный  долг  исполняли! Со  мной разговаривали, Ульрика
по-русски   свободно   чешет,   оказалось,  жила   в  'гэдээре',   уехала  к
родственникам  на  Запад...А  бабаи сообразили, что за  меня можно  содрать,
стали меня прятать. Раз несколько суток продержали  в каменной дыре - просто
тяжеленной  плитой  завалили и ни  есть,  ни пить, под  себя  ходить. Ходить
только  нечем  было! Но  Ульрика оказалась упрямой.  Однажды меня  приодели,
повезли под конвоем, долго-долго везли. Прибыли в Пешавар.
     Жили   месяц   в  каком-то  караван-сарае.  Каждый  день  разные  люди,
головорезы,  обкурившиеся,   просто  оборванцы,  все  оружием  трясут.  Меня
разглядят -  нож в  руку,  бороду  рвет.  Мои телохранители, таких  бы нам в
контингент, сидят невозмутимо, перед ними уже  толпа собирается, чуть только
подходит на три метра, плюху...
     Устроили  встречу  с  нашим  консулом. Этот поставленным  комсомольским
голосом  мне  :  'А  почему вы  не пытались  установить контакт с  советским
командованием  или  решили  отсидеться?..' Я был уверен,  что  хоть  фамилию
спросит, аллах с  ним,  именем, покраснел, стыдно стало. Перед  Кудратуллой.
Афганцы-то  все поняли, меня  по спине незаметно похлопывают. А  этот  вдруг
:'Ваши товарищи, между прочим, нашли в себе мужество поднять восстание...' Я
глазами  хлопаю,  в  горах  о  чем  услышишь,  кроме воя  ветра.  Ула,  тоже
присутствовала,  извинилась  перед  этим  скотом, рассказала  мне. Никто  не
понял, реакция все-таки осталась, этому  в рыло, ко мне  -  полиция, охрана,
мои -  за  ружья.  Ульрике  губу разбили, меня отметелили...В общем,