очи за работой в
тиши антресолей.
   Что это-стремление к совершенству? Или же мастерская просто стала для
него убежищем?
   А чем займется вечером мать? Будет смотреть телевизор - не важно  ка-
кую программу - или читать журнал, куря сигарету за сигаретой? А  может,
отправится к своей подружке Наташе в ее новую квартиру на Круазетт возле
летнего казино.
   Впервые все это показалось Андре странным. Он жил этой жизнью, вернее
присутствовал в ней год за годом, ни на что не обращая внимания, и вдруг
почувствовал, что с любопытством смотрит на  отца  и  мать,  которых  не
знал.
   Ему хотелось не думать об этом,  отбросить  возникшие  вопросы,  вер-
нуться к своим заботам.
   - Приятного вечера, мама. Приятного вечера, папа.
   - Приятного вечера, сын.
   Неловко было уходить так, словно они ему безразличны, словно его  ин-
тересует только собственная жизнь.
   - Молоко не забыли, господин Андре? - крикнула из кухни Ноэми,  когда
он вышел на лестницу.
   Каждый вечер он брал с собой стакан молока и перед сном выпивал, час-
то похрустывая яблоком. Он взял молоко.
   Расставшись с Франсиной на бульваре Виктора Пого, он долго не решался
вернуться на ту улицу, где увидел мать, выходившую из дома желтого  цве-
та. Он пытался убедить себя не вмешиваться не в свое дело, прекрасно со-
знавая, что малодушничает.
   Он не имел права закрывать глаза на реальность,  жить  с  сомнениями,
которые в конце концов перерастут в уверенность.
   Он развернул мопед. Улица Вольтера. Довольно старый, выкрашенный жел-
тым четырехэтажный дом напротив небольшого бара. Двери всегда открыты. С
одной стороны овощная лавка, с  другой  -  узенький  магазин  бижутерии.
Прислонив мопед к стене, он поднялся на три ступеньки. Коридор перед ка-
менной лестницей желтого, как и фасад, цвета, только еще грязнее. Справа
- три ряда почтовых ящиков, к каждому из которых приклеена визитная кар-
точка.
   Одна табличка медная: Господин Ж. Девуж,  судебный  исполнитель,  2-й
этаж, налево; другая - белая, эмалированная: Ф. Ледерлен,  педикюр,  2-й
этаж.
   И здесь же, на стене, надпись коричневой краской и стрелка, указываю-
щая на лестницу: Меблированные комнаты. Обращаться на 3-й этаж.
   Он хотел подняться, но не осмелился. Вернее, дошел до второго  этажа,
где остановился возле открытой двери судебного исполнителя.  В  конторке
за окошечком, как на почте, работала девушка.
   Спускавшаяся парочка, смеясь, задела его, а женщина обернулась и ска-
зала своему спутнику что-то, должно быть, смешное, потому что  тот  тоже
оглянулся, и оба расхохотались, а потом, под ручку, выскочили на улицу.
   Нет, Андре не испытывал щемящей тоски. Он медленно спустился  по  вы-
щербленной каменной лестнице и долго, словно не узнавая, смотрел на свой
мопед. Потом выкатил его на дорогу.
   Тело его налилось страшной тяжестью,  и  когда  за  ним  захлопнулась
дверь мансарды, он впервые почувствовал себя одиноким.
 
 
   Глава II
 
   В половине одиннадцатого на лестнице послышались шаги отца. Андре ле-
жал на животе, растянувшись на полу, в своей обычной позе - подперев ру-
ками подбородок. Он только что перечитал почти всю первую филиппику  [3]
и, закрыв книгу, поставил пластинку, которую любил за глухой тембр удар-
ных. Слушал музыку, листал комиксы.
   Отец приходил нечасто: лишь когда они оставались в доме одни,  Люсьен
Бар словно в нерешительности поднимался на третий этаж.
   Он не стучался, а - возможно, из скромности - как бы  предупреждая  о
своем приходе, задерживался на площадке, и потом они недолго беседовали.
Связного разговора у них никогда не получалось - так,  банальные  фразы,
прерываемые долгим молчанием.
   Сегодня Андре потянуло закрыть комикс и взять Демосфена,  в  надежде,
что отец сразу уйдет, если увидит его за работой.  Но  он  не  посмел  и
ждал, чуть нервничая, а когда дверь открылась, протянул руку к  проигры-
вателю и выключил музыку.
   - Не помешаю?
   - Я уже закончил.
   Отец, тоже смущенный, не решился подойти к старому креслу, с которого
Андре содрал малиновую обивку из велюра, оставив лишь бледно-синий  под-
бой.
   - Все в порядке?
   - Нормально.
   - Как съездил в Ниццу?
   Андре боялся прямого вопроса - вдруг кто догадается о случае на улице
Вольтера, и вот этот вопрос действительно прозвучал, хотя стыдливо и ро-
бко.
   - Никого не встретил?
   Люсьен Бар все-таки сел в кресло, попыхивая тоненькой сигаркой, кото-
рую приберегал на вечер: днем, в кабинете, он не мог пускать дым в  лицо
клиентам. Не курил он и в гостиной: запах сигар приводил жену в ужас.
   - Франсину.
   - Франсину Буадье?
   - Да. Она выходила из школы на улице Паради. Школа языков и бухгалте-
рии.
   - Знаю. Ее отец рассказывал мне.
   Неужели он пришел сюда, наверх, с какой-то задней мыслью? Что его еще
интересовало, кроме дочери друга? Во всяком случае,  Люсьен  Бар,  каза-
лось, испытал облегчение, когда разговор ушел в сторону. Он  помолчал  с
отрешенным видом.
   - Если не считать ужин у нас зимой и ответный у них три недели назад,
последний раз я видел Франсину, когда ей было всего несколько месяцев.
   Он снова помолчал, думая о своем.
   - А ведь раньше мы дружили с ее отцом. Он был сыном деревенского вра-
ча то ли в Ньевре [4], то ли в Центральном массиве [5], точно не  помню.
Когда его отец умер, он оказался без средств и несколько месяцев  жил  у
нас в доме, в одной комнате со мной.
   Почему вдруг Люсьен Бар вспомнил прошлое? Андре был польщен и в то же
время раздосадован. Он не любил, когда его вынуждали думать о  том,  что
не имело к нему отношения. Может быть, чувствовал в этом  угрозу  своему
спокойствию? Или воспринимал это как еще одну  слабость  отца,  которому
хотелось выговориться?
   Одно дело мать, не умолкавшая за столом ни на минуту: это  несерьезно
- ничего личного. Она вносила в дом лишь отражение внешнего мира,  обра-
зы, которые каждый безотчетно ловит на улице, или истории, вычитанные  в
газетах.
   С отцом было иначе, и Андре не знал почему. Отец не  раскрывал  душу,
не откровенничал. Он произносил фразы вроде бы бессвязные, но которые  -
так казалось сыну - обнажали подоплеку его тревог.
   - Овдовев за несколько лет до того, он вел  скромную  трудовую  жизнь
деревенского врача. Мы с Эдгаром заканчивали лицей, когда пришла  телег-
рамма с сообщением, что его отец повесился в саду на яблоне.
   Андре не понимал, зачем отец это рассказывает. История была  явно  не
из тех, которые беспричинно возникают из прошлого.  С  чего  вдруг  отец
стал откровенничать с ним о людях, которых юноша едва знал?
   - Мы так никогда и не узнали мотивы его поступка.
   Позже Эдгар утверждал, что с повесившимися так и бывает.  Большинство
самоубийц оставляют письма, объясняя свое решение. Повесившиеся  -  ред-
ко... Я думаю, не подтолкнула ли  Буадье  эта  неожиданная  необъяснимая
смерть избрать именно невропатологию, а не что другое.
   Он замолчал, поискал пепельницу, чтобы  притушить  сигару,  но  нашел
только блюдце. Встав, снова уже  не  сел.  По  его  поведению  и  жестам
чувствовалось, что он не у себя. Он был у сына, который по-прежнему  си-
дел на полу, скрестив руки на коленях.
   - Я тебе мешаю?
   - Что ты, папа!
   - Эдгар говорил, что у нее такой же характер, как у матери.
   - У Франсины?
   - Да. Он много рассказывал о ней, когда мы были у них. Госпожа Буадье
- дочь профессора Венна, первого невропатолога Франции  и,  может  быть,
всей Европы. Он возглавлял  неврологическое  отделение  в  Сальпетриере,
три-четыре года назад вышел на пенсию, но до сих пор со всего мира к не-
му приезжают консультироваться.
   Изредка поглядывая на отца, Андре Бар чувствовал растущее в том  сму-
щение. Зачем он пришел? Зачем оставил мастерскую, где ему, в своей  сти-
хии, так хорошо? И что за словоохотливость,  потребность  в  бесполезных
фразах.
   Андре чуть было не выпалил:
   - Меня интересует Франсина, а не ее родители и родственники.
   Какое ему дело до самоубийцы из Ньевра или Центрального массива; про-
фессор-пенсионер, такой знаменитый и энергичный,  несмотря  на  возраст,
тоже его не интересовал.
   - Ты ничего не слышал?
   - Нет.
   - По-моему, хлопнула дверь.
   - Наверно, мама все-таки решила уйти.
   - Поехала к Наташе.
   И снова молчание, уже более продолжительное.  Молчания  Андре  боялся
больше, чем разговоров.
   - Прости, что помешал... На чем же я остановился? Ах да! Мы  говорили
о Франсине, и мне вспомнилось, что я знал ее отца и Колетту, - когда  им
было примерно столько же, сколько их дочери сейчас.
   - Она была красивая?
   - Колетта? Похожа на Франсину. Очень привлекательная.  И  удивительно
способная: если мне не изменяет память, она подготовила  диссертацию  по
английской литературе, а вот защитила или нет - не знаю: потерял  их  из
виду.
   И опять тишина, которая теснила грудь, словно таила в  себе  какое-то
скрытое значение.
   - Что я хотел сказать... Мы не виделись много лет. Когда мы были сту-
дентами, он даже не бегал за ней. Еще полгода назад я не подозревал, что
они живут в Ницце, в двадцати километрах от нас.
   Он робко улыбнулся, словно извиняясь за свои разглагольствования.
   - Мне уйти?
   - Да нет. Ты хотел что-то сказать.
   - Теперь и не знаю. Следовало бы подумать о людях,  об  их  судьбе...
Эдгар Буадье, например, будь у него такое желание, был бы сейчас профес-
сором медицины в Париже, где, без сомнения, унаследовал бы  должность  и
репутацию своего тестя.
   Андре, скорее из жалости, спросил:
   - Почему же он не остался в Париже?
   - Видимо, боялся упреков, что  получил  место  только  благодаря  же-
нитьбе. А потом, человек он был жесткий, принципиальный, всегда  говорил
правду в глаза, и жизнь в официальных кругах была бы для него просто не-
выносимой. На своей клиентуре он приобретает не меньший опыт,  чем  если
бы подвизался в какой-нибудь крупной больнице.
   Это прозвучало фальшиво. Фальшиво не в прямом смысле слова, но  Андре
был убежден, что отец, едва шевеля губами, произносит фразы, лишь  отда-
ленно связанные с его подлинными заботами.
   - Он прекрасный человек. И надеюсь,  счастлив,  если,  конечно,  есть
по-настоящему счастливые люди... Я отнимаю у тебя время.
   - Я сейчас пойду спать.
   - Кажется, Франсина обожает мать?
   - Мне она больше рассказывала об отце. Она изучает стенографию и бух-
галтерию, чтобы получить место у него в канцелярии.
   Теперь заговорил Андре, чему и сам удивился.
   - Она хотела заняться медициной, стать его помощницей, но вбила  себе
в голову, что никогда не сдаст экзамены на бакалавра.  Говорит,  что  не
способна к учению.
   Он покраснел: ишь разоткровенничался!
   - Ее мать была умницей и могла бы сделать карьеру.  Но  вышла  замуж,
предпочла жизнь домохозяйки, посвятив себя дому и  детям,  -  монотонным
голосом закончил отец, направляясь к двери.
   - Надеюсь, и она счастлива... Внизу явно хлопнула  дверь-мать  верну-
лась.
   Он спустился по лестнице, словно опасался быть застигнутым в  мансар-
де. Андре поставил пластинку, дал полную громкость, а десять минут спус-
тя бросился на постель и мгновенно заснул.
   Если ему что и снилось, утром он не мог вспомнить. Он просыпался сам,
в шесть часов, и неуверенным шагом, как лунатик, шел под душ. Одновреме-
нно с ним вставала только Ноэми, но когда он спускался  вниз,  на  кухне
еще никого не было, и все ставни на первом этаже оставались закрыты.
   Потом, в половине седьмого, поднимался отец; он тихо проскальзывал  в
ванную, куда с вечера, чтобы утром не будить жену, относил одежду.
   Вилла называлась "Орше" - а почему - не знал никто, разве что те, кто
строил ее в начале века, - и представляла собой  внушительное  здание  с
большими светлыми комнатами и прекрасной лестницей из белого мрамора.
   Квадратная, бледно-розовая, со светло-серыми  углами  и  наличниками,
она высилась посреди сада, казавшегося чуть ли не парком.
   Прежде чем завестись, два-три раза чихнул мотор, скрипнули ворота,  и
Андре выехал на бульвар Карно, где полуобнаженные ветви деревьев  всегда
наводили его на мысль о живых существах. Одно время он  даже  находил  в
них что-то сексуальное, почти непристойное.
   Вот и Круазетт; он спускался на пляж, где напротив больших отелей ра-
бочие граблями разравнивали песок, как садовники разравнивают гравий  на
аллеях.
   Андре раздевался и бросался в воду; в это время, кроме него, в  двад-
цати-тридцати метрах, обычно купался лишь один человек, какой-то  англи-
чанин; он не знал его имени и никогда с ним не разговаривал.
   Правда, изредка они устраивали нечто вроде соревнования, заплывая так
далеко, насколько хватало сил, до потери дыхания, а потом, издали, обме-
нивались легкой улыбкой.
   Белая яхта, едва покинув порт, разворачивала паруса; "Электра"  выхо-
дила в море рано утром, в любую погоду, и возвращалась лишь на закате. В
семь часов Андре был уже дома и, приоткрыв дверь кухни, бросал служанке:
   - Завтракать, Ноэми!
   - Сейчас, господин Андре.
   - Отец спустился?
   - Давно в столовой и, наверно, кончает пить кофе.
   Андре наклонялся, и отец, по обыкновению, целовал его в лоб, едва ка-
саясь волос губами.
   - Доброе утро, папа.
   - Доброе утро, сын. Вода теплая?
   - Почти горячая.
   Ни тот, ни другой не сделали и намека на вчерашний разговор. Начинал-
ся новый день. Отец вставал из-за стола и в свой черед пешком уходил  на
Круазетт, где проводил весь день за матовыми окнами, занимаясь  больными
зубами пациентов.
   - Мама хорошо спала?
   - Неплохо.
   Мать жаловалась на бессонницу и каждый вечер принимала снотворное; по
утрам она час-другой валялась в постели, прежде чем обрести жизнеспособ-
ность.
   Часов в девять-десять - как когда - она завтракала в будуаре с балко-
ном, смежным с ее комнатой, откуда за крышами открывался залив.
   Андре уходил в лицей, не повидав ее. За завтраком  яйца,  четыре-пять
тостов с джемом, два больших стакана молока - он повторял химию.
   Казалось, утреннее солнце, морской воздух, голубая вода, в которой он
вдоволь наплавался, сняли вчерашние заботы, рассеяли хандру, страх,  ов-
ладевшие им с тех пор, как он покинул  небольшой  уютный  бар  на  улице
Вольтера.
   Какое ему дело до всего этого? И до деревенского врача, повесившегося
на яблоне? И до доктора Буадье, который практиковал в Ницце, а не подви-
зался в должности профессора медицины в Париже?
   Все это жизнь других людей, а у него - своя собственная.
   - Что на обед, Ноэми?
   - Отбивные, господин Андре.
   - Мне пять штук, если маленькие; если большие - четыре.
   И снова, проезжая по аллее, потом по авеню, жужжал мопед, словно  жук
на солнце.
   Он, наверно, никуда бы и не поехал, если бы за обедом мать не смотре-
ла на него с любопытством и беспокойством еще большим, чем накануне  ве-
чером.
   - Сегодня утром плавал?
   Что за вопрос! Знает ведь, что он ездит на пляж каждое утро.
   - Конечно.
   - Вода не холодная?
   - Ты забываешь, что уже май.
   Она начинала купаться лишь с наступлением июньской жары.
   - Тебе не бывает не по себе одному на огромном пляже?
   С чего вдруг столь необычные вопросы? Отец тоже не скрыл своего недо-
умения и удивленно поглядывал на жену.  Может,  выпила  накануне?  Такое
случалось, когда она ходила к Наташе и они вместе проводили вечер.
   Наташа, женщина сорока пяти лет, еще привлекательная -  в  молодости,
по слухам, ослепительная красавица - была хорошо известна среди той пуб-
лики, которая немало времени проводила на роскошных виллах Верхнего Кан-
на, Калифорнии или Мужена.
   Одни называли ее Натали, другие, более близкие, Наташей.
   Была ли она из русских? Возможно. Смуглая, со светло-голубыми,  почти
прозрачными глазами цвета тех шариков, которыми Андре играл еще  три-че-
тыре года назад, она оставалась стройной и гибкой, не жалея  времени  на
массаж и салоны красоты.
   Поговаривали, что она несколько раз меняла мужей, один из которых был
английским лордом; теперь же она звалась г-жой Наур, но не по новому му-
жу, а по фамилии удочерившего ее старика, то ли ливанца, то ли  сирийца,
который изредка появлялся на Лазурном берегу.
   Ходили слухи, что он баснословно богат. Он никогда и нигде не показы-
вался, кроме казино, где две-три ночи играл в баккара и снова исчезал.
   Андре не любил Наташу без всяких на то  причин.  Он  хмурился,  когда
мать в последнее время все чаще и каждый раз задушевнее и сердечней про-
износила ее имя.
   - Наташа сказала...
   - Как вчера напомнила Наташа...
   Он ничего не имел против Наташи и посмеивался над ее  замужествами  и
странным удочерением богачом с Ближнего Востока.
   Какое ему дело до драгоценностей, о которых часто рассказывает  мать,
до ее двух, соединенных внутренней лестницей квартир с террасой, которая
перекрывала все здание так, что на седьмом и  восьмом  этажах  получался
настоящий особняк.
   Андре не раздражали ни богатство, ни - даже в таком городе, как Канн,
- кичливость. Не особенно заботила его и мораль, что  ничуть  не  мешало
сердиться на женщину, занимавшую в их доме все больше места.
   Места в какой-то степени незримого, поскольку  она  приходила  к  ним
всего раза два на чашку чая. Однажды даже обедала у них, и Андре почувс-
твовал, что отец к концу вечера был раздражен не меньше его.
   С тех пор как мать познакомилась с Наташей, она  стала  пить  и  утро
следующего дня проводила в постели.
   Она спускалась поблекшая, с постаревшим лицом ее прообраз через  нес-
колько лет. Стыдясь себя, она избегала смотреть им в глаза, в  разговоре
перепрыгивала с одного на другое, не перенося ни малейшей паузы.
   Рассказала ли она Наташе об их встрече накануне?
   - Ты уверена, что он тебя видел?
   - Не знаю. Мне показалось, что наши взгляды встретились в зеркале. Он
был с девушкой, дочкой одного из наших друзей, врача из Ниццы.
   - В таком случае он вряд ли заинтересовался тобой.
   - Ты не знаешь Андре.
   - Главное, чтобы он не видел, откуда ты выходила.
   - Как раз это меня и волнует.
   - А какая ему разница, выходишь ты из того дома или из этого?
   Приехав в лицей, он увидел объявление об  отмене  занятий  по  физике
из-за собрания преподавателей. Значит, в три часа он уже будет свободен.
   Он не позволял себе распускаться - это было не в его характере,  при-
нимал жизнь такой, какая есть, стараясь поменьше думать о ней. И все  же
в три часа, вместо того чтобы вернуться домой и запереться с книжками  в
своей мансарде, он отправился в Ниццу по уже знакомой ему дороге.
   Сезон еще не начался. Фестиваль закончился,  и  поток  машин  не  был
столь интенсивен, как летом.
   На авеню Победы из-за одностороннего движения он чуть не ошибся  ули-
цей, но в конце концов разыскал вчерашний маленький бар.
   Все это уже относилось к прошлому, а он не любил думать о прошлом; он
взял за правило жить только настоящим и брать от него как можно больше.
   Поставив на мопед антиугонное устройство, он, прежде чем  направиться
к желтому зданию, зашел напротив и заказал стакан молока с двумя шарика-
ми шоколадного мороженого.
   - Сегодня один?
   Его узнали. Еще раз-другой - и он окажется в числе  завсегдатаев.  Он
посмотрелся в зеркало между бутылками, задаваясь вопросом, не слишком ли
ребячливый у него вид. Полгода назад все лицо у него было в угрях, и  он
считал себя очень некрасивым, нарочно вызывающе гримасничал,  чтобы  ка-
заться еще уродливей.
   - Смотри, Андре, у тебя тик.
   - Это не тик.
   - Тебе нелегко будет избавиться от него.
   Он пожимал плечами. Он-то знал, в чем дело, но  это  касалось  только
его. Теперь осталось лишь несколько прыщей. Черты  его  окончательно  не
сложились, особенно нос, который ему не нравился,  но,  в  общем-то,  он
примирился со своей внешностью и понимал, что начинает походить на  муж-
чину.
   Как и вчера, он медленно поднялся до второго этажа и  увидел  девушку
за окошечком. Его мать, никогда не занимавшаяся  финан