ючает музыку, читая  книгу  в
кресле гостиной, а мать хлопочет на кухне и присматривает за  мальчишка-
ми.
   Он сожалел, что ничего этого не знает, что не может  мысленно  следо-
вать за Франсиной. Казалось, там, на бульваре Виктора Гюго,  все  должно
быть совсем не так, как у них.
   Есть ли у них друзья, подруги, которые приходят поболтать днем и  ос-
таются на ужин?
   У него складывалось впечатление, что несколько дней назад и,  главным
образом вчера, он потерял свои  ориентиры.  Он  остерегался  устоявшихся
представлений о людях и явлениях, пытаясь оставаться свободным и  объек-
тивным. Отец, мать, семья, родственники, друзья не были для него  персо-
нажами из книжки с картинками.
   О каждом у него сложилось свое, невыраженное мнение, которое  он  мог
изменить в любой момент.
   Теперь же все поставлено под сомнение, деформировано, как лицо матери
в зеркальном шкафу г-жи Жаме, портнихи из Рошвиля.
   Он помнил, что испытывал тогда разочарование, смутную  тоску,  нелов-
кость. Это была его мать и в то же время не совсем она. Нечто непонятное
ему искажало ее образ, и он досадовал на себя, потому что смотрел на не-
го другими глазами.
   Та же неловкость тяготела над ним и сейчас. Он ни о чем не спрашивал,
ничего не пытался узнать. Они сами по очереди приходили к  нему,  упорно
желая исповедаться.
   Все началось задолго до этого четверга, просто раньше они только под-
ступались к этому.
   Он не всегда и не сразу понимал, что скрывалось за безобидными  заме-
чаниями.
   - Мама ушла?
   - Часа два назад.
   - Ей звонили?
   Имя Наташи не произносилось, но филигранно  вписывалось  в  разговор,
приобретая особое значение. От частого и,  может  быть,  преднамеренного
упоминания о ней присутствие ее становилось почти осязаемым.
   - Отец на антресолях?
   - Кажется, да.
   - Скоро он там и есть будет.
   Она ни за что не хотела, чтобы Андре походил на отца.
   - Почему ты не застегиваешь воротник рубашки?
   - Она мне уже мала, ведь у меня крупная шея, как у папы.
   - Что бы ты ни говорил, сложение у вас разное: он весь в ширину, а ты
- в длину.
   - Но затылок и плечи у нас одинаковые.
   - В твоем возрасте, как это ни странно, он был худощав. Он никогда не
занимался спортом, никогда в жизни не двигался, разве что вокруг  зубов-
рачебного кресла. - Но бабушка тоже...
   - Ты защищаешь Баров?
   Но бывали и другие воскресенья. Прогулки на машине сменились  прогул-
ками на яхте Поцци, с кем они подружились - Андре не знал каким  образом
- в Канне.
   Кардиолог Леонар Поцци обосновался в доме на Круазетт, где  теперь  у
отца был кабинет. Не исключено, что именно из-за Поцци он туда и  переб-
рался.
   Сначала они обедали у них в Ла Напуль, на вилле, построенной в совре-
менном стиле. По чистой случайности их сын Матиас оказался в одном лицее
с Андре.
   - Не хотите ли в следующее воскресенье совершить прогулку по морю?
   Несколькими годами моложе Бара, полный жизни, звонкоголосый  и  почти
всегда веселый, Поцци был муниципальным советником и главой ряда  компа-
ний. Его одномачтовая двенадцатиметровая яхта называлась  "Альциона".  У
Поцци была дочь Эвелина, блондинка в отличие от своего брата-брюнета.
   Почему же Андре, страстно любивший море и корабли, как и прежде, боя-
лся этих воскресных дней?
   В порту встречались около десяти - Поцци  всем  семейством  ходили  к
мессе. Матросом служил старый рыбак, а Бар более или менее ловко помогал
при маневрах.
   Пока поднимали паруса и выходили из порта, дети и женщины  оставались
в кокпите [10].
   Дальше острова Святой Маргариты заплывали редко; там бросали якорь, и
мужчины принимались рыбачить. Г-жа Поцци, белокожая выцветшая блондинка,
меланхолично улыбалась.
   - Не заняться ли нам обедом, Жозе?
   - Иду, Лора.
   Через несколько недель они уже перешли на "ты". Мужчины тоже. Без ви-
димых причин Андре не любил их, как не любил и Матиаса. В лицее он избе-
гал его, а вот Матиас, напротив, на каждой перемене старался встретиться
с ним.
   Прежде чем сесть за стол в душной каюте, они купались, потом поднима-
лись на борт по тиковому трапу, прикрепленному к релингам.
   Позже обязательно следовало:
   - Партейку в бридж?
   - Можно нам взять шлюпку, папа?
   - При условии, что не заплывете далеко.
   Гребли по очереди. Эвелина, которая была младше брата,  дулась  из-за
каждого пустяка или требовала  вернуться.  Мимо  проносились  катера,  и
шлюпка, словно пробка, подпрыгивала в кильватерных струях.
   - Ты решил задачу по математике?
   - Да. Ничего трудного.
   - А мне отец сделал. Полчаса мучился. Молодчина!
   - Кто?
   - Мой отец. Они приятели с директором. Вместе ходили в школу в  Туло-
не. Только не рассказывай никому.
   - Почему?
   - Еще подумают, что мне дают поблажку.
   Однажды вдоль порыжелого берега Эстереля они  дошли  до  Сен-Тропеза.
Два других раза отдавали якорь в порту Вильфранша возле  военных  амери-
канских кораблей и ужинали в ресторане.
   Его мать искрилась задором, говорила больше всех. Они пикировались  с
Леонаром Поцци и, случалось, смеялись, тогда как другие терялись в дога-
дках.
   Теперь он задумывался над словами  матери,  сказанными  еще  до  зна-
комства с Поцци, и, кажется, находил объяснение смущению, которое всегда
испытывал в их присутствии.
   Зимой играли в бридж то у одних, то у других, и Андре досадовал,  что
под предлогом дружбы родителей детям  приходится  проводить  вместе  все
воскресенья.
   - Можно послушать пластинки? - спрашивал Матиас.
   - Нет.
   - Боишься, что разобью?
   - Это мои вещи, и трогать их никому нельзя.
   Андре не лгал. Ему не понравилось бы,  если  кто-нибудь,  даже  отец,
брал его пластинки. Он никому не давал своих книг, а все деньги, что по-
лучал на воскресенья, дни рождения или Рождество, тратил на пластинки  и
книги, которые долго выбирал.
   Несмотря на кажущуюся беспорядочность, он был до маниакальности бере-
жливым - ни смятой страницы в книге, ни испачканной или порванной облож-
ки. И прежде чем поставить пластинку на диск, он протирал ее специальной
щеточкой. И снова лето, а потом зима, зима, когда на  вилле  чаще  всего
принимали друзей; гости оставались допоздна и танцевали в гостиной.
   Не той ли зимой число друзей стало сокращаться?  Их  становилось  все
меньше, несмотря на телефонные звонки матери.
   Поцци всегда приходили первыми, а уходили последними. Андре отправля-
ли спать, и он засыпал под шум и гам, неоднократно рискуя быть  внезапно
разбуженным.
   Однажды ночью дверь отворилась. Вырванный из сна, он с криком вскочил
с постели.
   - Кто здесь?
   И женский голос - он его не узнал - смущенно прошептал:
   - Ох, простите! Я ошиблась.
   Дама, видимо, приняла его комнату за ванную. Однако и на первом этаже
был туалет для гостей.
   Как-то в воскресенье, перед Рождеством, он удивился:
   - Поцци не придут?
   - Госпожа Поцци в Париже.
   Не пошли и они к ним в следующее воскресенье, а в лицее Матиас  избе-
гал его, не заговаривал с ним и даже не здоровался.
   Андре не пытался понять. Это выходило за границы его личной жизни. Он
радовался, что отныне воскресенья снова принадлежат ему самому.
   А потом Матиас перестал посещать лицей. Несколько дней  спустя  Андре
спросил у своего одноклассника Франсуа, сына мясника с площади Гамбетты:
   - Он что, болен?
   - Нет. Теперь он с матерью и сестрой живет в Париже.
   - А отец?
   - Ты разве не знаешь, что его мать потребовала развода?
   Больше они не встречались, и эти годы он прожил вполне безобидно.
   Он начал жить своей собственной жизнью, непохожей на жизнь родителей.
Он помнил громкие, особенно у матери, голоса, доносившиеся  из  спальни,
но тогда не обращал на это внимания, считая вполне естественным, что ро-
дители спорят.
   Теперь он снова видел лицо Поцци, которого изредка встречал на  Круа-
зетт, - маленькие черные, словно нарисованные тушью усики,  ярко-красные
губы. Именно это больше всего и поражало; он даже задавался вопросом, уж
не красится ли тот. Но особенно его злило радостное высокомерие в глазах
Поцци.
   Он видел также на стенах города огромные портреты певца Жана  Ниваля;
у того были такие же усики, такие же черные волосы, та же радость в гла-
зах.
   И еще он видел свою мать: уверенная, в себе, она выходила из выкраше-
нного желтым дома на улице Вольтера и, чуть дальше, садилась в машину.
   Он не сомневался, что, машинально взглянув в зеркальце заднего  обзо-
ра, она нахмурилась. Она видела его. Может быть, узнала и Франсину.
   Но видел ли он ее - вот чего она не знала, вот о чем спрашивала  себя
с тех пор.
   Не потому ли она провоцировала его, закладывая основы своей защиты?
   Защищаясь, она нападала. Неуклюже набрасывалась на  отца,  поминая  в
своих нападках даже его крестьянское происхождение.
   И ей удалось смутить душу сына. Сможет ли он теперь смотреть на  отца
так же, как два дня назад?
   Она исказила его образ, и если в том, что она  говорила  Андре,  была
правда, эта правда тоже была искажена.
   В доме их было трое, с Ноэми, которая почти никогда  не  выходила  из
кухни, - четверо. И перед каждым длинный день, который предстоит просло-
няться по дому, протомиться по углам, стараясь  не  встречаться  друг  с
другом.
   Голод заставил Андре встать. Он открыл ставни: высоко в голубом  небе
светило солнце, мистраль раскачивал ветви деревьев.
   Отец, в фиолетовом халате, словно совершая моцион, расхаживал по гла-
вное аллее и, увидев сына на балконе, крикнул:
   - Как спалось?
   - Прекрасно.
   - Мама уже встала?
   - Я еще не выходил из комнаты.
   - Вечером хорошо поработал?
   - Так себе.
   Комната его находилась в юго-восточной части дома и освещалась с двух
сторон, а балкон выходил в сад в пандан со спальней родителей,  располо-
женной в юго-западном углу здания. Комнаты разделялись будуаром и госте-
вой. Ванные выходили на север, как и вторая комната для гостей,  которой
никогда не пользовались, и ее заняла Ноэми вместо маленькой комнатки  на
задворках.
   Растрепанный, он спустился вниз, открыл холодильник, налил стакан мо-
лока.
   - Ветчины больше нет?
   - Есть, но она мне нужна для омлета на вечер.
   - Ну, кусочек, Ноэми!
   - Может, вам яйца сварить?
   - Нет, уже поздно.
   - Ладно, но только один кусочек.
   Он взял ветчину руками, съел без хлеба.
   - А что на обед?
   - Холодные лангусты.
   Наверху заходили. Встала мать. Ему не хотелось встречаться с  ней,  и
он на цыпочках вернулся к себе.
   Здесь у него тоже был проигрыватель и пластинки, но он сбегал на чер-
дак за Моцартом, которого слушал накануне целый вечер.
   Его ванная находилась в другом конце коридора, как раз  напротив.  Он
открыл настежь обе двери и вскоре уже  лежал  в  ванне,  расслабив  свое
большое тело, не выражая ни радости, ни печали.
   Начиналось воскресенье.
 
 
   ЧАСТЬ ВТОРАЯ
 
   Глава I
 
   Шел дождь. Не яростный и короткий или шквальный, а настоящий тропиче-
ский ливень, который обрушивается на Лазурный берег два-три раза в  год,
забивая водостоки, заливая подвалы, превращая дороги в реки.
   На равнине Био мопед с трудом двигался сквозь толщу воды, а машины  с
огромными желтыми фарами-усами ползли как черепахи.
   В черном непромокаемом плаще, в резиновых сапогах,  но  с  непокрытой
головой, с прилипшими ко лбу волосами-Андре никогда не носил шапку, - он
ждал, застыв, словно промокшая птица на телеграфном проводе. Когда Фран-
сина с толпой парней и девушек вышла из лицея, она не удержалась от сме-
ха.
   - Какой ты мокрый, Андре! Что же ты не укрылся от дождя?
   Поверх юбки и кофты на ней был прозрачный плащ, на  голове  такой  же
прозрачный капюшон.
   Не встретив ответной веселости, она удивилась, потом встревожилась.
   - Что с тобой? Сердишься?
   - Нет.
   - Давно ждешь?
   - Несколько минут.
   - Ты на мопеде?
   - Да. Я поставил его в гараж.
   В голосе его не чувствовалось радости.
   - Пойдем в наш бар?
   - Нет. Мне надо поговорить с тобой. Пойдем лучше в кафе, где нас ник-
то не услышит.
   Он повел ее на площадь Массены, выбрал столик на террасе под  оранже-
вым тентом, провисшим под тяжестью скопившейся воды.
   - Хочешь остаться здесь?
   - Так ведь не холодно.
   - Но ты весь мокрый.
   - Не впервой.
   На террасе они были не одни. За соседним с голиком сидела пара  бело-
курых скандинавов, явно совершающих свадебное путешествие: все  на  них,
от шляп до обуви, было новенькое.
   Другие посетители, в большинстве люди пожилые, выходили из автобуса с
бельгийским номерным знаком. Они много лет ждали пенсии, чтобы  приехать
на Лазурный берег, а через час-другой их снова посадят в автобус и отве-
зут в Монте-Карло под столь же яростный нескончаемый дождь.
   - Что будешь пить?
   - А ты?
   - Фруктовый сок.
   - Не коктейль?
   - Здесь его не делают.
   Официант быстро, не глядя, обслужил их, вытирая на ходу столики  мок-
рым полотенцем.
   - Что-нибудь случилось, Андре? Ты не такой как всегда. Она уже  гово-
рила "как всегда", хотя виделись они всего лишь в пятый раз, считая  два
семейных обеда.
   - Скажи честно, - голос его звучал неприветливо, твой отец звонил мо-
ему?
   - Не знаю. А почему он должен звонить? Их мысли были далеко  друг  от
друга. Она не понимала его.
   - Ты хорошо знаешь, что я хочу сказать.
   - Ах вот ты о чем! Разумеется, мой отец ничего не сказал  и  говорить
об этом не собирается.
   - Не уверен.
   - Почему?
   - Мой отец знает.
   - Что знает?
   - Что мне все известно о матери.
   - И ты считаешь, что мои родители...
   - А кто же еще?
   - Так-то ты им доверяешь!
   - Я больше никому не доверяю - ни твоим родителям, ни своим.
   - А мне?
   - Именно об этом я и думаю.
   Он не лгал. Глядя на нее, он пытался представить, какой она  будет  в
сорок лет. На какую из двух матерей станет похожа? А может быть, на  На-
ташу?
   Вид у него был усталый, взгляд измученный, но жесткий.
   - Не могу поверить, чтобы мой отец позвонил твоему и  рассказал,  что
мы видели твою мать выходящей из дома на улице Вольтера.
   Глаза Франсины вдруг потускнели, и  она  нервно  разорвала  картонный
кружок-подставку под пивные кружки.
   - Я не узнаю тебя, Андре.
   - Прости.
   - Что же все-таки произошло?
   - Теперь я ничего не знаю. Они словно сговорились и ни на  минуту  не
оставляют меня в покое. Я уже дошел до того, что начинаю бояться экзаме-
нов.
   - Что они говорят?
   - Трудно объяснить. Иногда это что-то неопределенное: мелкие, на пер-
вый взгляд безобидные замечания. Иногда настоящие обвинения - либо  про-
тив самих себя, либо друг против друга. В субботу мать поджидала меня  в
саду, и мне пришлось выслушать все, что она думает об  отце.  Удручающий
портрет!
   - Она была пьяна?
   - Откуда ты знаешь? Она не ответила.
   - Да, репутация у нее порочная. Нет, в тот день она не пила.
   - В чем же она упрекает твоего отца?
   - Она делает это так, что я становлюсь сам не свой. Во всем  и  ни  в
чем.
   - Он изменяет ей?
   - Нет, этого она не говорила. А что, он изменял?
   - Не знаю, Андре.
   - Ты что-нибудь слышала?
   - Нет, клянусь. Я просто пытаюсь понять.
   - Никогда еще у меня не было такого мрачного воскресенья.  За  обедом
они не обменялись ни словом, обращаясь лишь ко мне или Ноэми. Я чувство-
вал, что они, каждый по-своему, наблюдают за мной.  Они  видели  во  мне
судью, чей приговор пытались угадать.
   - Ты уверен? Тебе не кажется?
   - Сразу видно, что ты не живешь в нашем доме.
   Мать вышла из-за стола первой и поднялась к себе,  посмотрев  на  нас
так, словно хотела сказать: "Ну и ладно! Говорите все, что хотите".
   Она думает, что отец откровенничает со мной и  собирается  рассказать
что-то еще, бросить на нее тень, как делает она сама.
   - А отец тебе ничего не говорил?
   - По-моему, у него было такое желание. Мы остались  вдвоем,  друг  на
друга не смотрели, уставились на яблочную кожуру в наших тарелках.  Воп-
реки привычке обычно он курит только у себя на  антресолях,  он  закурил
длинную тонкую сигару; я, кажется, и сейчас еще чувствую этот запах.
   - Не суди маму слишком строго, Андре, что бы тебе ни сказали, что  бы
ты ни узнал.
   Он словно стыдился своих слов и сделал вид, что закашлялся от дыма, а
потом вышел из комнаты.
   Я попытался работать, с грехом пополам настроился. В доме стояла  ти-
шина. Ноэми отправилась к дочери - та вышла замуж и живет в Муан-Сартру.
Нас было трое. Я думал, что отец у себя в мастерской.
   - Тебе удалось позаниматься? - Я никак не мог войти в работу. Мне бы-
ло страшно. Казалось, с минуты на минуту что-то произойдет. Свистел мис-
траль, нервы мои напряглись до предела.
   Андре украдкой посматривал на девушку, словно проверяя, можно  ли  ей
доверять, не выглядит ли он наивным в ее глазах.
   Он уже знал, как важны слова, как они возникают из прошлого, искажен-
ные, ядовитые, и задавался вопросом, почему  Франсина  так  непохожа  на
других.
   - Около четырех мне захотелось есть, и я пошел на кухню. Проходя мимо
комнаты родителей, я услышал какой-то рокот, похожий скорее на бесконеч-
ный монолог, а не на разговор Говорил отец, тихо, твердо, не давая прер-
вать себя.
   - А потом?
   - Я выпил стакан молока, налил второй. Часов в пять, когда я уже дав-
но вернулся к себе, я услышал, как за ворога выехала машина.  С  чердака
мне было не видно, и я подумал, что они уехали вместе.
   Растерянная, она лихорадочно искала возможность подбодрить его.
   - Как ты думаешь, из-за чего изменились отношения?
   - Между отцом и матерью?
   - Да.
   - Наверно, из-за меня. После того, что мы увидели в прошлый  четверг,
я не мог оставаться самим собой. Они оба заподозрили, что мне все извес-
тно, и теперь каждый как бы пытается перетянуть меня на свою сторону.
   - Отец тоже?
   - Не так, как мать. Деликатнее. В воскресенье, разговаривая со  мной,
он словно сожалел, что ему приходится это делать.
   Раз в две недели, по воскресеньям, Ноэми не приходил к  ужину,  и  мы
сами накрываем на стол - картофельный салат и холодное мясо  уже  приго-
товлены в холодильнике. Когда в восемь с  четвертью  я  спустился  вниз,
отец все уже сделал.
   - Поужинаем вдвоем, сын?
   - А где мама?
   - Она ушла, а куда - не сказала.
   Расспрашивать Андре не осмелился. Может быть,  родители  поссорились?
Произошло более или менее решительное объяснение?  Мать  угрожала  перед
уходом?
   - Есть хочешь? - Не очень.
   - Я тоже, но все-таки надо перекусить.
   Ни тому, ни другому кусок в горло не лез.
   - Тебе удалось поработать?
   - С трудом.
   - Кажется, дочка Ноэми опять ждет ребенка.
   Даже эта фраза, если вдуматься в нее, связывалась, хоть и  отдаленно,
с их тревогами. Жена каменщика-итальянца, дочь Ноэми чуть ли не постоян-
но была беременна. Едва отлучив от груди одного ребенка, она  уже  ждала
другого, и только тогда по-настоящему радовалась  жизни,  когда  с  гор-
достью носила свой выпирающий живот.
   - Странно, что у тебя нет друзей.
   Что ответить? Да он и не хотел отвечать.
   - Ты счастлив, Андре?
   - Как все.
   - Что значит: "Как все"?
   - Бывают дни хорошие, бывают плохие. По-разному.
   - От чего это зависит?
   - И от себя, и от других. Главным образом от себя самого.
   Он смотрел, как хлещет дождь, как темные фигуры, выскочив  из  машин,
бросаются бежать, слышал, как хлопают дверцы.
   - Мы убрали со стола, сложили в мойку посуду.
   - Ты к себе?
   - Хочу еще раз полистать историю девятнадцатого века - боюсь, что  на
ней-то я и сверну себе шею.
   В десять часов мать еще не вернулась. В одиннадцать он, сам  не  зная
почему, начал беспокоиться, хотя, случалось, она приходила и позже, осо-
бенно если была с Наташей.
   Увидев в гостиной отца, он удивился, и удивление его возросло,  когда
он заметил, что отец звонит по телефону.
   - Благодарю вас, Наташа... Нет, ни малейшего представления...  Да,  к
пяти часам.
   Их взгляд