совыми  вопросами,
вряд ли могла иметь дело с судебным исполнителем, что же до педикюра, то
в Канне у нее был свой мастер, к которому она  ездила  раз  в  месяц  на
Бельгийскую улицу.
   Конечно, она поднялась на третий этаж, как сейчас поднимался он,  но,
должно быть, чувствовала себя увереннее, чем Андре, - того с каждым  ша-
гом все больше охватывала паника.
   Две двери друг против друга. Одна без  таблички,  без  половика,  без
звонковой кнопки. Вторая с надписью "Меблированные комнаты". Ноги у него
стали ватными, он позвонил, услышал шаги и понял, что за ним наблюдают в
глазок.
   Когда дверь открылась, он увидел служанку, весьма  неопрятную,  очень
похожую на Ноэми. Поскольку он молчал, служанка с сильным южным акцентом
спросила сама:
   - Вы к мадам Жанне?
   - Да.
   - Входите.
   Пол покрывал красный ковер, пахло затхлым. Его  провели  в  маленькую
гостиную с очень мягкой мебелью и закрытыми жалюзи, где в углу он  заме-
тил бар.
   Он уже слышал о таких домах. Читал описания подобных заведений в  до-
военных романах, в частности у Мопассана, и горы подушек, изобилие выши-
вки, шелковые куклы на креслах не смущали его, но вызывали отвращение.
   - Вы один?
   Он вздрогнул. Бесшумно, не вызывая движения воздуха,  вошла  женщина,
маленькая, полная, с лунообразным и таким белым лицом, словно она никог-
да не бывала на солнце, ни вообще на улице.
   Тем не менее угадывалось, что она была хорошенькой, что тело ее, пре-
жде чем располнеть, было замечательно пухленьким, а в ее золотистых гла-
зах искрились веселость, даже ребячество.
   - Простите... - начал он, не зная что сказать.
   Она улыбалась, словно подбадривая Андре, и ему стало  ясно,  что  она
раскусила его с первого взгляда.
   - Я вас здесь никогда не видела.
   - А я сюда еще и не приходил.
   - Кто вас прислал?
   Он чуть было не ответил:
   - Никто.
   Но спохватился, понимая, что его визит  может  показаться  более  чем
странным.
   - Один человек, которого я встретил в кафе в Канне.
   - В Канне? Как же его зовут?
   - Все называют его Тони. А фамилии я не знаю.
   - И он дал вам мой адрес?
   Андре не умел лгать и почувствовал, что краснеет от смущения. Его по-
дмывало выложить ей правду.
   - Что он сказал вам на самом деле и почему вы пришли один?
   - Потому что...
   Нет, невозможно. Его история не выдерживала никакой критики,  и  эта,
много повидавшая женщина, не поверит ни единому слову.
   - Послушайте, мадам...
   - Что вам предложить? - спросила она, направляясь к бару.
   - Спасибо, ничего.
   - Могу поспорить, вы не пьете.
   - Верно.
   - И никогда не были в подобном заведении.
   - Нет.
   - Вам уже есть семнадцать?
   - Шестнадцать с половиной. Я видел одного человека,  который  выходил
отсюда. Я его знаю.
   - Когда? Только что?
   - Нет, несколько дней назад.
   - Девушка?
   - Постарше меня. Уже женщина.
   - Понимаю? Ну и что? Она была не одна?
   Он покачал головой.
   - Что ж, молодой человек, если бы вы посторожили подольше или  пришли
пораньше, вы наверняка увидели бы и мужчину.
   Здесь не то, что вы думаете, но я на вас не сержусь. Не отрицаю  так-
же, что несколько лет назад все было по-другому. С тех пор порядки ужес-
точились.
   Я сдаю комнаты, как и сказано в объявлении. Сдаю их не обязательно на
месяц и не требую, чтобы клиенты оставались здесь на всю ночь.
   Мне безразлично, если через час-другой они уходят, и я не  требую  от
них предъявления брачного свидетельства. Что же касается на все  готовых
девиц, то с этим давно покончено - здесь их нет.
   - Понятно.
   - Следовательно, если ваша подружка приходила сюда, значит, она  была
не одна, поверьте. Мужчины частенько не хотят показываться на улице вме-
сте с партнершами или же считают, что те одеваются слишком долго.  Когда
это было?
   - На прошлой неделе. Не помню точно. Пятница или суббота.
   - Днем?
   - Около половины шестого.
   - Ну что вам сказать? Вы человек холостой, и речь идет не о вашей же-
не. В таком возрасте надо смириться.
   - Благодарю вас.
   - За что? Я еще ничего для вас не сделала. Вы очень сердитесь на нее?
Собираетесь продолжать с ней?
   - Не знаю... Конечно нет.
   - Что ж, когда встретите другую, приводите ее сюда,  если  надумаете.
Ну а не найдете, я подскажу вам адреса двух-трех баров,  где  достаточно
хорошеньких девушек, готовых утешить вас.
   - Спасибо. Мне пора возвращаться в Канн.
   - Я и забыла, что вы не из Ниццы. Студент?
   - Готовлюсь к экзаменам.
   - В таком случае желаю удачи!
   Она улыбалась не без иронии и умиления, почти как Франсина, когда  он
заказывал молоко с двумя шариками мороженого.
   - Спасибо. Еще раз извините.
   Она не сразу закрыла за ним дверь, а смотрела, пока он  спускался  до
второго этажа. Он торопился выйти на улицу,  почувствовать,  как  вокруг
кипит жизнь, как она проникает в каждую его пору.
   Через полчаса из школы - совсем недалеко отсюда должна выйти  Франси-
на. Интересно, какой у нее сейчас урок и в каком из классов здания,  так
непохожего на настоящую школу?
   Можно, конечно, не спеша пройтись по Английскому бульвару и подождать
ее у выхода, как накануне, но теперь уже не играя комедию.
   Нет, он не хотел встречи с ней. Во всяком случае, не  сегодня.  Вдруг
она догадается, что у него на душе, хоть он и не делал трагедии из  слу-
чившегося.
   Зачем драматизировать ситуацию? Так бывает со многими юношами и деву-
шками его возраста.
   Если бы ему рассказали о каком-нибудь приятеле, мать которого сделала
то же самое, Андре, конечно, проворчал бы, пожимая плечами:
   - Ну и что?
   Действительно, ну и что? Разве его это касается? С какой стати он до-
лжен интересоваться жизнью своих родителей,  их  положением,  помыслами,
радостями, заботами, недостатками или даже неблаговидными поступками?
   Еще совсем маленьким он - вероятнее всего, безотчетно - очертил  себя
защитным кругом, из которого его вывел только случай. Так что винить ему
приходится теперь лишь самого себя и свое любопытство, которое не  сумел
обуздать.
   Он возвращался в Канн. Сейчас он заберется к себе в мансарду и, преж-
де чем сесть за работу, четверть часа, до полного изнеможения, будет уп-
ражняться с гантелями под самые шумные пластинки.
   В доказательство того, что он ничуть не огорчен, Андре, мчась по  за-
литой солнцем дороге и проскальзывая  между  машинами,  заранее  выбирал
пластинки, которые будет слушать, и радовался, предвкушая удовольствие.
 
 
   Глава III
 
   - Дома никого, Ноэми?
   Он вошел в столовую - ни души. На столе три прибора. Не оказалось ро-
дителей и в гостиной. В доме стояла тишина.
   - Ваша мать наверху, а господин Бар еще не вернулся.
   Уже половина девятого, а ведь отец почти никогда  не  опаздывает.  По
привычке Андре приподнял крышку кастрюли и с удовольствием понюхал  рыб-
ный суп. Он любил вкусно поесть. Еще совсем недавно Ноэми гоняла  его  с
кухни за то, что он пробовал все подряд.
   Он и теперь лазил по кастрюлям, но когда перерос  служанку  на  целую
голову, она стала смотреть на него как на мужчину и больше не  осмелива-
лась ворчать.
   Он не знал, куда приткнуться, и, напрасно простояв у окна в  ожидании
отца, решил подняться наверх.
   В спальне родителей никого не было. Он старался не заходить сюда:  он
почему-то чувствовал себя здесь неловко, особенно когда родители были  в
постели. Еще совсем маленьким он не любил их запах.
   Светло-голубые стены, белая мебель, розовое  атласное  покрывало  под
цвет виллы. Скорее комната одинокой женщины, а не супругов; Андре с  со-
жалением вспоминал старую ореховую спальню на Эльзасском бульваре.
   Казалось, со времени переезда на виллу как-то  изменилось  все,  даже
настроение родителей.
   - Мама, ты где?
   - Здесь, Андре.
   В будуаре, тоже в голубых тонах, с шезлонгом и двумя глубокими  крес-
лами, покрытыми блекло-розовым атласом, она, одетая по-домашнему, приче-
сывалась перед туалетным столиком, который купила  в  специализированном
магазине на Антибской улице уже после знакомства с Наташей.
   Столик явно в Наташином вкусе. Андре никогда не был у нее, но не сом-
невался, что обстановка там такая же, только богаче.
   Он уже знал, что вечером мать уходит: на  лице  крем,  сама  какая-то
взвинченная, руки дрожат, словно боится испортить прическу или плохо на-
краситься.
   - Отец задерживается, - пробурчал он угрюмо.
   Ему хотелось есть.
   - Он звонил, что не будет ужинать дома. Один из его влиятельных паци-
ентов, господин Уильяме, завтра утром уезжает  в  Нью-Йорк  на  три  дня
раньше, чем предполагал, и хочет чего бы это ни  стоило  поставить  себе
мост.
   Они знали имена некоторых пациентов,  правда  очень  немногих,  самых
именитых или самых своеобразных, вроде г-на Уильямса,  который  построил
умопомрачительную виллу в Мужене, а жил там лишь две-три недели в году.
   У него был также исторический замок в Ирландии, квартира  в  Лондоне,
еще одна в Нью-Йорке, поместье на Палм-Бич, во  Флориде,  где  на  якоре
стояла яхта.
   - Ты голоден?
   - Да.
   - Может, начнешь пока без меня? Я скоро.
   Он покорно вздохнул.
   - Отец сказал, что обойдется сандвичем у себя в кабинете, а мне  надо
уйти - ты остаешься один.
   - Идете куда-нибудь с Наташей?
   - Ее лондонская подружка справляет новоселье - сняла виллу здесь. Еще
не устроилась окончательно и не может пригласить гостей на обед, поэтому
прием назначен на десять вечера.
   Если бы мать могла прочесть мысли Андре, она бы не  стала  так  часто
поминать Наташу и вряд ли позволила себе носить подобные платья.
   Наташа была из тех бездельниц, что не выносят ни минуты  одиночества.
Она обожала бегать по коктейлям,  обедать  и  ужинать  в  "Амбассадоре",
мчаться от массажиста к парикмахеру  или  маникюрше,  однако  свободного
времени у нее все равно оставалось предостаточно.
   Тогда она снимала трубку.
   - Жозе, дорогая, что поделываешь? Если бы ты знала, как мне не хвата-
ет тебя! Почему бы тебе не сесть в машину и не приехать ко мне на  чашку
чая?
   И маленькая мещанка, вся дрожа, мчалась к большой кокетке, где играла
роль наперсницы из классической комедии.
   Он уже направлялся к двери, когда мать окликнула его.
   - Андре, ты не посидишь со мной?
   - Я хотел посмотреть, что на ужин, - солгал он.
   - По-моему, рыба, но не уверена. Ты же знаешь Ноэми: она  терпеть  не
может, когда я интересуюсь кухней.
   Неправда. На самом деле Ноэми противилась распоряжению подниматься по
утрам в будуар для обсуждения дневного меню.
   - Ты, кажется, спешишь?
   - Нет, что ты!
   - Почему же тогда не садишься? Ты так редко бываешь со мной и  разго-
вариваешь все меньше и меньше. - У меня много работы, мама. Просидел ча-
са два над начертательной геометрией и совсем отупел.
   - Признайся, что ты охотнее разговариваешь с отцом, чем со мной.
   - С чего ты взяла?
   - Да ведь еще вчера вы провели весь вечер вместе.
   Он ненавидел эти подходы  издалека,  которые  называл  "забрасыванием
удочки", и жалел уже, что поднялся сюда.
   - Отец зашел пожелать мне спокойной ночи и пробыл со мной  минут  де-
сять, не больше.
   - Не нужно оправдываться. В твоем возрасте  мальчику  иногда  хочется
побыть с мужчинами.
   Он покорно сел в кресло, шелк которого казался слишком нежным для его
крупного тела и брюк из грубой ткани.
   - О чем же вы говорили, если, разумеется, это не секрет?
   - Да я уже и не помню... Постой... Я рассказал ему о встрече с  Фран-
синой, а он мне - о Буадье.
   - Ну вот, теперь можно идти. Ничего, что я не накрашена? Закончу пос-
ле ужина.
   В ее игривости было что-то искусственное, натянутое.
   - Я не очень страшная?
   - Вовсе нет.
   - Женщина должна долго оставаться красивой, и даже не столько для му-
жа, сколько для детей. Наверно, подростку противно видеть,  как  стареет
мать.
   - Ты не стареешь.
   - Идем, не то Ноэми разозлится на меня.
   Им редко доводилось оставаться в столовой один на один с чистым, неу-
бранным прибором отца.
   - А Франсина-то хорошенькая. И очень похожа на свою мать в молодости.
   - Отец мне говорил.
   - Боюсь, она быстро увянет, как и ее мать. Некоторые  женщины,  выйдя
замуж, ставят на себе крест, и уже в тридцать их возраст трудно  опреде-
лить. Интересно, что думают о них дети.
   Его подмывало брякнуть:
   - Ничего!
   Но вместо этого он, понимая, что уязвит ее, сказал:
   - Она, видишь ли, много работает. Братья Франсины еще маленькие:  од-
ному шесть, другому одиннадцать.
   И она сама занимается ими: купает, стирает, гладит,  водит  в  школу,
забирает после уроков. Да еще сколько дел по дому -  у  них  всего  одна
служанка, которая к тому же и клиентов встречает.
   - Ты хорошо информирован, - с горечью заметила она.
   Это была правда. Во время ужина у Буадье его поразила царившая в доме
атмосфера, совсем не такая, как у них.
   Большая квартира с просторными комнатами, со вкусом  обставленными  в
стиле ампир. Все очень просто, но основательно. Кабинет доктора  наводил
на мысль о покое и достатке.
   - По вечерам, - объяснила Андре Франсина, - отец иногда работает  до-
поздна. Тогда он открывает дверь настежь и просит меня включить в гости-
ной музыку. Он очень любит камерную музыку - считает ее наиболее цивили-
зованной. А мы с мамой сидим и потихоньку болтаем; время от времени отец
прерывает работу и спрашивает, о чем мы говорим.
   Никаких непроницаемых переборок. У г-жи Буадье нет будуара, у ее мужа
нет необходимости прятаться на антресолях. Двери всегда  открыты,  между
членами семьи постоянный контакт.
   - А знаешь, Андре, я ведь тоже водила тебя в детский сад.
   - Знаю.
   - Помнишь "Шалунов"?
   Так назывался частный детский  сад  на  улице  Мерль,  за  Эльзасским
бульваром, где они жили, когда железную дорогу еще не упрятали под землю
и они слышали все проходившие поезда. Дом содрогался  днем  и  ночью,  а
люстра порой так раскачивалась, что, казалось, вот-вот сорвется с потол-
ка.
   Дом был старый, квартира темная, с  разномастной  мебелью,  купленной
родителями у старьевщиков и на распродажах.
   Кабинет отца размещался в конце коридора, где целый день горел  свет,
а гранатовая гостиная служила приемной для пациентов, еще  вербовавшихся
не из состоятельных людей.
   Сладковатый запах дезинфицирующих средств чувствовался даже  в  обеих
спальнях, двери между которыми, пока Андре был маленьким, оставались от-
крытыми. Г-жа Жюсьом! Так звали директрису "Шалунов";  это  она  научила
Андре читать и писать, и от нее тоже пахло чем-то особенным.
   - В то время я готовила сама, как  и  в  Париже,  когда  сразу  после
свадьбы мы жили у твоей бабушки, и потом, после переезда в двухкомнатную
квартиру с окнами во двор, на набережной Турнель...
   Андре помнил только двор, вымощенный серым неровным  камнем,  и  свой
манежик из лакированного дерева: его  ставили  под  окнами  привратницы,
чтобы та могла приглядеть за ним. В клетке прыгала  канарейка.  Особенно
отчетливо он помнил эту желтую птичку и солнце, делившее двор надвое.
   - Твой отец еще учился  в  стоматологическом  училище  на  улице  Та-
рансьер, и я с тобой на руках изредка ходила его встречать.
   Лучше бы она помолчала! Он не любил воспоминаний,  не  принадлежавших
ему одному.
   - Не моя вина, что у нас только один ребенок. Мне хотелось иметь шес-
терых, но я считала своим долгом лично воспитать тебя, и правильно  сде-
лала, бросив фармацевтику на третьем курсе.
   Неужели она не понимает, что напрасно говорит все это?
   - Мой отец так расстроился, что чуть не заболел. Он  столько  пережил
из-за моего брата, который. Бог знает почему,  выбрал  военную  карьеру.
Теперь отец рассчитывал на меня в надежде передать мне свою аптеку  нап-
ротив кладбища Монпарнас. А тут еще сестра выскочила замуж в  семнадцать
лет и уехала в Марсель...
   Андре знал: даже если это правда или полуправда - все равно она  при-
украшена и тенденциозна. Рассуждая о детях,  которых  она  якобы  хотела
иметь, чтобы у него были так недостававшие  ему  братья  и  сестры,  она
всегда повторяла:
   - Не моя вина, если...
   Слова были тщательно подобраны. Иначе говоря, виноват отец.
   Вставая из-за стола, она вздохнула:
   - Видишь ли, Андре, есть вещи, которые ты сможешь понять, только ког-
да женишься и у тебя будут свои дети!
   Она Наклонилась и поцеловала его, что было не в традициях семьи. -  Я
предпочла бы остаться с тобой, чем куда-то идти. Только, боюсь, ты быст-
ро устанешь от меня.
   - Не устану, но мне надо заниматься.
   - Знаю-знаю.
   Тем же голосом она говорила и раньше, три-четыре года назад, когда по
вечерам - он уже лежал в постели - заходила к нему в комнату.
   В такие дни она, видимо, ссорилась с мужем. Он помнил молчаливые ужи-
ны, красные глаза матери, ее нервозность, подчеркнуто бесстрастное лицо,
частые отлучки отца. И ему казалось, что он задыхается.
   И когда она вот так же склонялась над его кроватью или ложилась рядом
с ним, от нее пахло вином, а то и чем-нибудь покрепче.
   - Ты не чувствуешь себя несчастным, малыш?
   - Да нет, мама.
   - И тебе не хотелось бы, чтобы у тебя были другие родители?
   Ему хотелось спать. Подобные сцены омрачали весь следующий день. Час-
то по ночам его мучили кошмары, но позвать родителей он не решался.
   Наивный, он задавался вопросом: такие же ли они, как  другие  отцы  и
матери, все ли у них так же, как в прочих семьях?
   - Ты действительно считаешь себя счастливым?
   - Конечно, мама.
   - Я так люблю тебя, дорогой мой мальчик! Ты - единственный смысл моей
жизни. Все, что я делаю, - позже ты это поймешь - я делаю только для те-
бя.
   - Да, мама.
   - Я не сержусь на твоего отца. Он мужчина, а мужчины...
   Случалось, она плакала, и когда слеза падала на щеку ребенку, стереть
ее он не решался.
   - Что ты думаешь обо мне, Андре? Я хорошая мать?
   - Да, мама.
   - Даже если не уделяю тебе много внимания? Я так хочу всегда быть ве-
селой, беззаботной, чувствовать себя твоим товарищем, другом,  играть  с
тобой как сестра, а не стареющая женщина.
   Она не знала, что в глазах у него вставало спокойное, почти невырази-
тельное лицо отца, лицо смирившегося мужчины,  который  терпеливо  несет
свой крест и устроил себе на антресолях уголок и убежище. Он не мог ска-
зать точно, когда все это началось. На старой  квартире,  на  Эльзасском
бульваре, они время от времени приглашали на ужин какую-нибудь супружес-
кую пару, почти всегда приятеля-врача с женой, и по вечерам, лежа в пос-
тели, он слышал журчание  мирной  беседы,  изредка  прерываемой  смехом,
чувствовал запах коньяка, который подавали в рюмках с золотым ободком.
   После переезда на виллу, в самом начале, бывали  вечера  и  пошумнее,
когда собиралось пять-шесть пар, допоздна танцевавших под патефон.
   Но этот огонек потихоньку угасал. Вечеринки  устраивались  все  реже,
приглашенных становилось все меньше - лишь два-три ближайших друга, да и
те потом перестали ходить. И родители по вечерам сидели дома, разве  что
раз в месяц выбирались в кино на Антибскую улицу.
   Андре поднялся в мансарду, где попытался углубиться в задачу, условие
которой медленно переписал: определить функцию от  a=x2+y2  и  вычертить
график.
   Но сосредоточиться никак не удавалось.
   - Ты у себя, Андре?
   - Да, мама.
   - Не спустишься попрощаться со мной? В желтом, очень открытом  платье
для коктейля и норковой накидке, она стояла на  площадке;  уже  за  пять
ступенек от нее несло духами.
   - Я не очень страшная?
   - Ты великолепна.
   Он так не думал. Он едва на нее посмотрел.
   - Спокойной ночи, дорогой.
   - Приятного вечера, мама.
   - Если отец вернется до того, как ты ляжешь спать, пожелай ему от ме-
ня спокойной ночи. Я все-таки надеюсь вернуться не слишком поздно, но  с
Наташей никогда не угадаешь...
   Услышав, как закрылась дверь и колеса заскрипели по садовому  гравию,
он облегченно вздохнул: наконец-то од