ин. И тут зазвонил телефон. В  доме
было два аппарата: в спальне родителей и в  гостиной.  До  спальни  было
ближе, но Андре кубарем катился вниз, где Ноэми уже сняла трубку.
   - Алло!.. Да, здесь. Да вот и он. Передаю трубку.
   - Меня?
   Он не мог поверить: ему никогда не звонили.  Наверно,  кто-нибудь  из
класса забыл в лицее тетради или у кого-то не получается задача.
   - Алло!.. Кто это?
   И голосом, заставившем Ноэми остановиться, выдохнул:
   - Франсина?
   Еще ни разу он не слышал ее голоса по телефону и удивился,  какой  он
серьезный и нежный. Фоном ему служила доносившаяся из трубки музыка.
   - Не помешала?
   - Нет.
   - Что ты делал?
   - Собирался идти в мансарду заниматься.
   - Чем?
   - Математикой.
   - У тебя все в порядке?
   Он помрачнел: ему вдруг показалось, что она звонит, желая  убедиться,
не слишком ли он расстроился из-за встречи с матерью. Он не хотел, чтобы
его жалели, чтобы кто-то, даже Франсина, лез ему в душу.  Догадалась  ли
она по его молчанию, что, сама того не желая, задела его.
   - Знаешь, зачем я звоню?
   - Нет.
   - Что ты делаешь завтра около пяти?
   - Завтра суббота? На пять часов у меня нет никаких планов.
   - Я буду в Канне. Хочу повидать Эмилию, дочку доктора Пуатра.  Знаешь
такого? Он кардиолог.
   - По-моему, его знает отец.
   - В следующий понедельник Эмилию должны оперировать по поводу  аппен-
дицита, и она страшно трусит. Вот, чтобы подбодрить ее, я и приеду расс-
казать ей о своей операции.
   - Тебя оперировали?
   - Два года назад. Если ты свободен, я останусь у нее часов до пяти, и
у нас еще будет время до моего отъезда.
   - Ты сейчас слушаешь "Erne kleine Nachtmusik"? [6]
   - Да.
   - Ты звонишь из гостиной?
   - Да.
   Он представил ее справа у камина, в кресле, которое она называла сво-
им. В тот вечер, когда они с родителями ужинали у них, она поставила ему
эту пластинку и удивилась, узнав, что у него есть такая же.
   - Ты любишь Моцарта? Обычно мальчишки предпочитают джаз.
   - Это не мешает мне любить и джаз.
   Как это по-детски трогательно поставить под телефонный звонок музыку,
напоминающую обоим один из эпизодов их жизни!
   - Дверь в кабинет твоего отца открыта?
   - Да.
   - Он там?
   - Заполняет формуляры для социального страхования. А мама  на  кухне,
отдает служанке распоряжения на завтра.
   Последовало молчание, но оно ничего не разрушило, поскольку не смуща-
ло. Первым, опасаясь, что их разъединили, заговорил Андре.
   - Ты еще слушаешь?
   - Да. Давай встретимся у морского вокзала.
   - Захватишь купальник?
   - Вряд ли. Я хочу просто побродить по порту. Но если ты...
   - Нет. Как скажешь.
   - Не возражаешь?
   - Я и так купаюсь каждое утро.
   - Когда же ты встаешь?
   - В шесть.
   Он удивился ее естественности и раскованности, хотя из соседней  ком-
наты, дверь в которую была открыта, ее отец слышал все, что она говорит.
   - Мне так рано не подняться. Я ужасная копуша. Не поднимай братья шум
с семи утра, не знаю, когда бы я вставала.
   Андре не мог бы говорить столь непринужденно, будь рядом отец,  а  уж
если бы его слышала мать - и подавно. Он завидовал  Франсине,  завидовал
ее семье, дому, квартире, где так спокойно, уютно, гармонично.
   - А ты что делаешь?
   Ему показалось, что ее дыхание вдруг участилось.
   - Наклонилась, чтобы выключить проигрыватель. Пластинка кончилась. Ты
не заметил? Он глупо спросил:
   - Погода в Ницце хорошая?
   - Полагаю, не хуже, чем в Канне, - последовал ироничный ответ.
   Он услышал ее смех, и ему стало радостно и в тоже время грустно.
   - Сколько ты еще выпил шоколадных коктейлей?
   - После нашей встречи - два.
   - С двумя шариками?
   - С двумя в каждом. А ты?
   - Надеюсь, завтра ты меня угостишь.
   - Смеешься надо мной?
   - Нисколько.
   - Находишь мои привычки детскими?
   - Могу тебе признаться кое в чем еще более детском. Представляешь, я,
засыпая, до сих пор кусаю простыню. Это в моем-то возрасте!  Мама  гово-
рит, что я разорю ее.
   Он никогда не чувствовал себя столь близким другому человеку.
   - Твой отец будет смеяться надо мной.
   - Почему?
   - За подобные разговоры.
   - Мой отец из принципа никогда ни над кем не  смеется.  Единственный,
над кем он позволяет себе подшучивать, - он сам. Кстати, он сейчас  нак-
лонился, чтобы видеть меня, и грозит мне пальцем.
   Франсина снова засмеялась, и он услышал, как она говорит в сторону:
   - Это Андре, мама. Я позвонила ему, чтобы спросить, не сможет  ли  он
встретиться со мной завтра. После долгой беседы с Эмилией о  хирургии  и
плохого чая мне будет приятно поболтать с ним... Алло! Извини. Вошла ма-
ма. Она интересуется, не очень ли тебя замучили экзамены.
   - Ничуть. Передай ей от меня спасибо.
   - Он говорит, что нет, и благодарит тебя... Ладно, не хочу  брать  на
себя ответственность, мешая твоим занятиям. До завтра, Андре. В пять ча-
сов на морском вокзале. Оставь где-нибудь мопед, чтобы не таскать его  с
собой по улицам.
   Его всегда поражал этот образ: двое влюбленных под  руку,  и  мужчина
свободной рукой придерживает велосипед.
   - Спокойной ночи, Франсина. Мое почтение твоим родителям. -  И  твоим
тоже.
   Далеко не то же! Впрочем, его родителей не было  дома.  Вряд  ли  они
участвовали бы в этом телефонном разговоре: они ничего не знали.
   Должно быть, на бульваре Виктора Пого продолжают говорить о нем. Неу-
жели Франсина рассказала родителям о том, что они видели?
   - Я им все рассказываю, - призналась она, когда приезжала  ужинать  к
ним на виллу.
   В тот вечер, как и в другой, на ужине в Ницце, Андре показалось,  что
между его матерью и г-жой Буадье не возникло симпатии. А  вот  глядя  на
мужчин, сидевших в креслах друг против друга, чувствовалось, что  они  -
старые друзья, могли бы встречаться почаще и вместе им легко и не  скуч-
но.
   Его матери было явно не по себе. Как обычно в таких случаях, она  го-
ворила слишком много, слишком лихорадочно, и г-жа Буадье смотрела на нее
не без удивления.
   Андре не принимал участия в беседе. Сразу после ужина он увел Франси-
ну в свои владения, в мансарду с голыми балками.
   - Тебе повезло! - воскликнула она. - У тебя  есть  свой  уголок,  где
можно не наводить порядок.
   В мансарде царил обычный кавардак, и Франсина делала открытие за отк-
рытием.
   - Ты играешь на гитаре?
   - Пробовал три года назад, но быстро потерял интерес.
   - К гантелям тоже?
   - Я упражняюсь с ними, когда переработаю или злюсь. Они хорошо  успо-
каивают нервы.
   - На кого злишься?
   - На себя.
   - И часто такое бывает?
   - А ты никогда не злишься на себя?
   - Иногда. Если обижаю кого-нибудь. Ты тоже?
   - Нет.
   Он пытался объяснить. Чуть было не ляпнул:
   - Злюсь, когда причиняю боль самому себе. Слишком просто и не  совсем
точно.
   - Когда веду себя не так, как следовало бы. Например, у нас  в  школе
есть преподаватель, который не любит меня, но я так и не знаю почему.
   - Могу спорить, что это преподаватель английского языка. - Как ты до-
гадалась?
   - Потому что я никогда не могла понять наших преподавателей  английс-
кого и немецкого. Преподаватели языков непохожи на других.
   - Так что же, раз он не любит меня, я должен стать его врагом?
   - Не уверена.
   - Я знаю, как разозлить его, и знаю, что весь  класс  будет  на  моей
стороне. И когда такое случается, я начинаю его жалеть. А потом  сержусь
на себя и за то, что пожалел его, и за то, что разозлил.
   - И тогда, возвратясь домой, берешь гантели. ТЫ ложишься на этот ков-
рик, верно?
   Кусок красного ковра, скорее, половика с неровными краями,  сохранив-
шийся еще с Эльзасского бульвара.
   - Я почти всегда занимаюсь и читаю на полу. А поскольку пол сосновый,
бывает, и занозу посадишь.
   - Один из моих братьев тоже любит валяться на полу. Папа говорит, что
для молодых это очень полезно.
   - Когда я слушаю музыку, то лежу на спине. У них  не  было  мансарды;
она привела его в свою комнату с мебелью светлого дерева:  почти  ничего
лишнего - все просто, свежо.
   - Видишь, у меня нет беспорядка. Да и родители не допустили бы этого.
   Что могли сказать Франсина с матерью, если они действительно говорили
о нем, в то время как Буадье, заполняя служебные  формуляры,  слышал  их
разговор через открытую дверь?
   - Ты уверена, что это была она?
   - Он ее тоже сразу узнал. Разве сын не узнает свою мать с другой сто-
роны улицы? И потом, ее машина...
   - А она видела вас?
   - Не знаю. В какой-то миг Андре побледнел и сразу изменился.
   - Она одна вышла из того дома?
   - Я увидела ее первой, когда она была еще в дверях.
   Промолчи я, он ничего и не заметил бы: ведь мы собирались идти в дру-
гую сторону. Слова вырвались у меня непроизвольно.
   - Ясно.
   - Думаешь, он мучается?
   - Я не настолько хорошо его знаю, чтобы ответить на твой  вопрос.  Он
понимает, что это за дом? - Я тоже познакомилась с ним недавно и  видела
его всего три раза, но могу поспорить, что, проводив меня, он снова вер-
нулся туда.
   - Поэтому ты и звонишь?
   - Отчасти. Мне хочется снова увидеть его. Может быть, я нужна ему. Но
завтра я действительно должна ехать в Канн, к Эмилии.
   - Ты будешь говорить об этом с Андре?
   - Конечно нет, если только он не начнет первым, что, по-моему,  не  в
его стиле. Напротив, он постарается ничего мне не показать. Друзей у не-
го никогда не было - он их не ищет, о себе говорить не любит, и, похоже,
ему никто не нужен.
   - Даже ты?
   - В какой-то момент, в самом начале нашего разговора,  я  думала,  он
повесит трубку. А ты знали?
   - Что?
   - О его матери?
   - Пожалуйста, не задавай мне таких вопросов.
   - Значит, знала.
   - Люди говорят разное и чаще плохое, чем хорошее. Мне не в чем упрек-
нуть ее.
   - Но ты не хотела бы с ней дружить?
   - Не из-за этого.
   - Сознайся, вы не очень-то понравились друг другу.
   - Здесь, пожалуй, нет ни ее, ни моей вины. Она, скажем так, не совсем
понятна мне и утомляет меня.
   - Женщины, вы еще не перестали сплетничать?
   - Значит, подслушиваешь? А что ты думаешь сам? Ведь ты знал ее раньше
меня.
   - Ничего не думаю. Если интересоваться характером и судьбой всех, ко-
го я знал в молодости, мне не хватит времени на собственную жизнь.
   - Но ведь ты не будешь отрицать, что из-за нее он бросил  медицину  и
поступил в стоматологическое училище?
   - Вполне возможно, но такое могло случиться и со мной. Он  был  менее
терпелив, чем мы, - хотел жениться. Дантистом он мог быстрее  заработать
себе на жизнь, чем решив стать врачом. Даже без специализации ему  приш-
лось бы, если мне не изменяет память, учиться пять лет.
   - И как они жили, пока он учился?
   - По вечерам, а иногда и по ночам он работал в протезной мастерской -
вот и все, что я знаю. - Думаешь, он счастлив и ни о чем не жалеет?
   Что мог сказать Буадье? И что мог ответить на этот вопрос Андре, воз-
вращаясь в свою мансарду? Впрочем, ни на один вопрос, которые он задавал
себе, ответа не находилось.
   Что он знал? Кто что-нибудь знал? И знал ли отец? А Наташа? И все  их
друзья, некогда приходившие на виллу, но которые  больше  не  появлялись
там?
   Это не касалось ни Буадье, щебетавших в своей благоустроенной кварти-
ре, ни друзей, никого.
   Его, Андре, тоже. Она его мать. Он хотел быть свободным, значит, сво-
бодна и она. Нет у него права судить ни отца, ни кого бы то ни было, ра-
зве что самого себя.
   Главное, жить без тревог. Так, чтобы никто  не  усложнял  его  жизнь,
жизнь, которую он терпеливо строил для себя сам.
   Пусть его раз и навсегда оставят в покое.  Перестанут  откровенничать
или полуоткровенничать с ним, не трогают его воспоминания, как это  сде-
лала мать, и не пытаются вбить в него другие, чуждые ему.
   Никто не имеет права давить на него!
   Андре не хотелось ни заниматься, ни слушать музыку, ни упражняться  с
гантелями. Не хотелось ничего, разве что не думать  больше  ни  об  этой
встрече, ни о том, что она могла означать.
   В чем-то он винил и Франсину: если бы не она, ему и в голову не приш-
ло бы идти на улицу Вольтера, о которой в половине шестого в четверг  он
даже не знал.
   И вот к чему это привело! Все рухнуло.  Андре  прислушался.  Хлопнула
входная дверь. Вернулся отец. Щелкнул выключатель. Ноэми уже давно  под-
нялась к себе и, должно быть, спала, по привычке с грелкой на животе.
   Отец на секунду зажег свет в гостиной и медленно,  тяжело  пошел  на-
верх. Постоял в нерешительности на площадке второго этажа, потом поднял-
ся еще на три-четыре ступеньки.
   Андре не хватило духу увидеть его, услышать, заговорить с ним  сегод-
ня. Он в раздражении погасил лампу, чтобы  из-под  двери  не  пробивался
свет: так отец подумает, что он уже спит.
   Хитрость оказалась излишней. Шаги стихли. Может быть, и у Люсьена Ба-
ра не хватило духу. Или застенчивость не позволила ему заходить  к  сыну
два вечера подряд. Он повернулся и пошел в свою комнату, потом в ванную,
откуда вскоре послышался плеск воды. Сегодня был трудный день.
   Прошло добрых четверть часа, прежде чем Андре протянул руку  и  снова
зажег свет.
 
 
   Глава IV
 
   В субботу настал черед мужчин обедать с глазу на глаз  в  столовой  с
тремя приборами. Оба чувствовали себя смущенно и старались  не  смотреть
друг на друга.
   - Мама еще не спускалась?
   - Не знаю. Я только что пришел.
   - Пойду проверю.
   Встревоженный, отец направился к лестнице, а Андре поплелся на кухню,
где для виду стал поднимать крышки кастрюль.
   - Фаршированная капуста, Ноэми?
   - Вы же сами просили ее позавчера.
   - Мама будет обедать?
   - Похоже, она и днем-то не спустится. Все утро ее тошнило, а к  один-
надцати ей стало так плохо, что я - даже вызвала бы врача,  если  бы  не
знала причину недомогания.
   Он строго взглянул на служанку. О своих  родителях  он  может  думать
все, что угодно, но не потерпит ничьих замечаний по  их  адресу.  Грубый
цинизм Ноэми приводил его в ярость.
   Он вышел из кухни, прогулялся по саду; на лужайке, в метре  от  него,
прыгали два ее завсегдатая-скворца. Дверь он оставил открытой,  и  когда
услышал на лестнице шаги отца, быстро возвратился в дом.
   - Сегодня она вернулась поздно и очень устала. Отец был бледен,  пря-
тал глаза. Когда с матерью случалось такое, она не церемонилась в  выра-
жениях.
   - К столу, сын.
   Они молча передавали друг другу тарелки с закусками, но  Люсьен  Бар,
казалось, все время порывался что-то сказать.
   - Как подготовка к экзаменам? Волнуешься?
   - Я, видишь ли, никогда не переживаю по этому поводу.
   Порой отец мельком, чуть ли не украдкой поглядывал на него. - Не сер-
дись на маму, Андре.
   - Я и не сержусь.
   - Я знаю, некоторые ее поступки раздражают тебя.
   - Это даже не раздражение. Мне не нравится, когда она, словно  разыг-
рывая спектакль, начинает говорить о чем угодно. А уж эту Наташу я прос-
то ненавижу.
   - Постарайся понять, что жизнь твоей матери не всегда была легкой.
   - Понимаю.
   Ему хотелось сменить тему разговора, но он не решался. Отец редко пе-
реходил на доверительный тон, обычно предпочитая нейтральный, даже  без-
различный.
   - У меня много работы и совсем не остается времени для  нее.  Раньше,
когда ей хотелось куда-нибудь ходить, развлекаться, у нас не хватало де-
нег. Да еще ты маленький, хозяйство.
   - Знаю.
   - А теперь она вбила себе в голову, что стареет и скоро будет поздно.
Период нелегкий и для мужчины.
   Конец фразы удивил его: он никогда не думал, что отец чувствует приб-
лижение старости и может от этого страдать.
   - Я тоже не люблю Наташу, но...
   Он не закончил. Вероятно, удержался, чтобы не добавить:
   - Но это единственное, что она нашла и за что держится.
   Он нажал под столом кнопку звонка, и пока Ноэми меняла приборы и  по-
давала фаршированную капусту, оба молчали.
   - Не знаю, уместно ли говорить об этом сейчас, когда ты готовишься  к
экзаменам, однако, поверь, нет никаких причин для беспокойства.  Сегодня
утром мне на работу звонил доктор Пелегрен.
   - Бабушка заболела?
   - Она не хотела, чтобы мне сообщали. Ты же знаешь ее. Она терпеть  не
может, когда пекутся о ней, а уж тем более о ее здоровье.
   И если она согласилась пойти на осмотр к Пелегрену, то  лишь  потому,
что тот лет сорок живет этажом ниже. Они почти одного возраста и, должно
быть, самые старые жильцы в доме.
   Андре представил себе старый дом на  улице  Фоссе  Сен-Бернар,  возле
Винного рынка, и даже почувствовал специфический запах квартиры с низким
потолком. - Вполне вероятно, что у нее камни в желчном пузыре.  В  поне-
дельник будет рентген, и, видимо, придется делать операцию.
   - Это опасно?
   - Довольно опасно, но не страшно. Бабушка никогда не болела да и сло-
жения крепкого. Ей ведь только шестьдесят семь, нет, уже шестьдесят  во-
семь.
   - Ты поедешь в Париж?
   - Пелегрен не советует. Во-первых, он позвонил  без  ведома  бабушки,
которая разозлится, если узнает. А во-вторых, мой внезапный приезд наве-
дет ее на мысль, что болезнь серьезнее, чем кажется. Она ведь женщина со
странностями.
   Андре очень любил бабушку, хотя, в общем, толком не  знал.  Три  раза
вместе с родителями он ездил к ней в ту самую квартиру, которую она  за-
нимала со дня свадьбы и где после смерти ее мужа ничего не изменилось.
   Она приезжала к ним в Канн дважды. Первый раз, когда еще был жив  де-
душка, и Андре запомнил главным образом его рыжеватую бороду  и  взгляд,
печальный и исполненный достойноиства. Они предпочли осгановигься в  се-
мейном пансионе, и их почти не видели.
   Во второй ее приезд ему было двенадцать. Дедушка умер. Они уже перее-
хали на виллу, и две комнаты всегда оставались свободными.  Одну  отвели
бабушке, которая собиралась провести у них целый месяц. В то время Андре
смотрел на бабушку с восхищением, поскольку она была самой  удивительной
личностью в семье.
   Родилась она в бельгийской Фландрии, в Сгенкерке, возле Фюрна, и ког-
да на каникулах дедушка встретил ее в Мало-ле-Бен, она работала в ресто-
ране официанткой и еле-еле говорила по-французски.
   Рыжеволосая, пухленькая, но крепко сбитая, она смеялась кстати и нек-
стати и не стеснялась говорить правду в глаза.
   Эмиль Бар только что закончил юридический факультет.  Он  женился  на
ней, и несколько месяцев спустя они обосновались на улице Фоссе-Сен-Бер-
Нар, где так и остались.
   Бабушка - ее звали Анной - сохранила акцент, который  становился  еще
сильнее, когда она сердилась; когда она начинала всем "тыкать".
   Вместо месяца она провела у них всего неделю.
   - Каждый человек, дети мои, устраивает свою  жизнь  гак,  как  хочет.
Здесь я не чувствую себя дома и постоянно сдерживаюсь, чтобы кого-нибудь
не отчитать. Тем не менее она не упускала случая все  критиковать,  осо-
бенно слова и поступки невестки,  ее  манеру  разговаривать,  одеваться,
краситься, содержать дом.
   Было ясно: она ненавидит невестку и будет злиться на нее всю жизнь за
то, что та отобрала у нее сына. Не меньше сердилась она и на него  -  по
ее мнению, он сделал ужасно неудачный выбор; поэтому на быт их она смот-
рела осуждающе и саркастически.
   В то время один-два раза в неделю  в  доме  бывали  гости.  Приходили
друзья, допоздна танцевали. С шести утра она бродила по дому,  подсчиты-
вая пустые бутылки и разбитые бокалы.
   Дедушка умер от цирроза печени. Почему и когда он начал пить? Во вся-
ком случае, не раньше тридцати пяти лет, насколько мог  заключить  Андре
из подслушанных разговоров.
   До этого он был стажером у весьма известного адвоката  -  ныне  члена
Французской Академии, потом стал его компаньоном. Затем, все там же,  на
улице Фосее Сен-Бернар, открыл свою собственную контору.
   В присутствии Андре никто и никогда не намекал на то, как  все  нача-
лось. Сам же Андре вопросов не задавал.
   - Бедняга пьет, - шептали вокруг, словно речь шла о постыдной болезни
или семейном пороке.
   Анд