плошку слишком  на  его  вкус  сладкой
каши и стала кормить с ложечки.
   Он еще ест, когда входит старшая медсестра.
   - Кажется, тут дела идут неплохо.
   М-ль Бланш докладывает:
   - Он просидел на краю кровати почти пять минут.
   - Хорошо! Очень хорошо!
   И, указывая на капельницу с глюкозой, добавляет:
   - Это уже можете убрать.
   Могра кажется, что слишком уж они его торопят. Такое впечатление, что  он
за ними не поспевает. Они спешат вернуть Могра в мир, который так долго  был
его миром. Но он к этому не готов, не верит, что у него получится, и к  тому
же подозревает их в желании поскорее от него избавиться.
   Приходят две итальянки со своими тряпками и швабрами. В коридоре работает
пылесос. Раньше он его не слышал и теперь делает вывод,  что  им  пользуются
раз иди два в неделю. Какой-то мужчина вкатывает пылесос к нему в палату, и,
пока он работает, у Могра гудит в голове.
   Сразу после уборки приходит парикмахер.
   - Хотите, я вас подстригу?
   - Не сегодня.
   - Смотрите-ка, мадемуазель Бланш, ваш больной-то заговорил!
   И, обращаясь к Могра, парикмахер добавил:
   - Здорово, правда? Я видел таких, которые от радости буквально обливались
слезами.
   Могра не уверен, что это были слезы радости. Разве другие не  испытывали,
так же как и он, страха, когда барьер внезапно исчез? Это  ведь  первый  шаг
насильственного возвращения к людям. А что  еще  они  будут  заставлять  его
делать?
   В палату широким  шагом  входит  вчерашний  врач  с  глазами-шариками  за
толстыми стеклами очков и обращается сперва к сиделке:
   - Ну, как прошло воскресенье? Окрестили?
   - Да, было очень весело.
   - А как вы сегодня себя чувствуете?
   У Могра плохое настроение, которое после прихода  врача  испортилось  еще
больше. Чуть раньше, когда  м-ль  Бланш  рассказывала  о  своей  сестре,  он
спросил у нее:
   - А вы? Не подумываете насчет того, чтобы выйти замуж?
   - Ну, во-первых,  для  брака  нужны  двое.  Да  и  обстоятельства  должны
позволять...
   Когда она говорила это, в глазах у нее таилась грусть,  и  теперь  Могра,
кажется,  понял  ее  причину.  Ему  почудилось,   что   между   девушкой   и
студентом-практикантом существует некая близость, которую  нельзя  объяснить
только тем, что они работают в одной больнице. Он обращается к ней на  "вы".
Она тоже. Но это напоминает игру. Могра готов поклясться, что взглядами  они
сказали друг другу примерно следующее:
   "Не показался ли тебе день слишком длинным? Ты хоть иногда вспоминала обо
мне?"
   "Все время, дурачок. А ты? У тебя было много работы?"
   Могра не уверен, что прав. Ему уже доводилось встречать подобные пары  на
улице, и он всегда был ими очарован. Они не держатся за руки, идут как  все,
и тем не менее с первого же взгляда чувствуется, что эти  двое  находятся  в
полной гармонии и образуют словно бы ядрышко в гуще толпы. Могра иногда  шел
вслед за такой парой, следил завистливым взглядом, будто желая проникнуть  в
их секрет, но раньше или позже они скрывались в метро или кинотеатре.
   - Теперь от вашей афазии остались лишь неприятные воспоминания. Вы рады?
   Все они почему-то считают, что он должен этому радоваться. Будет  ли  это
ложью, если ответить им утвердительно? Сумеет ли объяснить, как обстоит дело
в действительности?
   Впрочем, в каком-то смысле  он  и  впрямь  рад.  И  тем  не  менее  будет
продолжать защищаться, не позволит им вытолкнуть его в жизнь раньше времени.
Рене пока не уверен даже, хочется ли ему туда возвращаться.
   - Профессор осмотрит вас позже, сейчас он очень  занят.  Один  за  другим
прибыли два очень тяжелых больных.
   Они переглядываются над его постелью, и Могра  всякий  раз  кажется,  что
сердца их ликуют. Но ему-то какое до этого дело, ведь он не влюблен  в  м-ль
Бланш? Ее личная жизнь его не  касается.  Он  убежден,  что  у  Жозефы  есть
любовники, но и это его не волнует, хотя  решил,  что  если  поправится,  то
непременно займется с ней любовью.
   - Он ел что-нибудь?
   - Поел каши, безо всякого труда.
   - Отлично! Тогда мне лишь остается пожелать  вам  обоим  хорошо  провести
день.
   Она провожает студента до двери, но  в  коридор  не  выходит,  по  мнению
Могра, намеренно: она явно поняла, что  он  разгадал  их  тайну.  Потому-то,
вернувшись к постели, м-ль Бланш  выглядит  немножко  не  так,  как  обычно,
исподтишка поглядывает на Могра и в конце концов произносит:
   - Славный парень. Профессор Одуар считает его своим лучшим ассистентом.
   И достойным похвалы! Он же работает, чтобы было  чем  платить  за  учебу!
Будущий профессор! Анжель все это уже рассказала. Но ему-то что? Он ведь  не
собирается разводиться и жениться на м-ль Бланш.
   "Для  брака  нужны  двое",  -  сказала  она.  Их  и  есть  двое.  "Да   и
обстоятельства должны позволять..."
   Может, практикант женат? Могра не посмотрел, есть ли  у  него  на  пальце
обручальное кольцо. У м-ль Бланш нет. Быть может, они  ждут,  когда  молодой
врач обретет прочное положение? Они любовники или нет?
   Сегодня утром все идет очень быстро. Сразу видно, что уже не воскресенье.
Можно  подумать,  что  все  вокруг  стараются  возместить   свое   вчерашнее
отсутствие и принимаются за дела с  удвоенной  энергией.  Все  везде  кипит.
Хлопают двери, по коридору чуть ли не бегом спешат медсестры. А вот и Одуар:
он тоже спешит, но держится естественнее, чем прежде.
   - Как вы себя чувствуете?
   - Хорошо, доктор.
   - Вы, кажется, уже сидели на краю кровати? Замечательно.  Радует  меня  и
то, что  воспаление  дыхательных  путей  прошло  довольно  быстро.  Это  вам
позволит поскорее приняться за восстановление нарушенных функций.  Наш  друг
Бессон еще не заходил?
   М-ль Бланш по привычке отвечает вместо Могра:
   - Пока нет.
   Должно быть, и Бессон у себя в Бруссе наверстывает упущенное время.
   - Я вижу, вы уже начали питаться обычным способом. Теперь  вам  будет  не
так противно здесь лежать. У вас хороший аппетит?
   - Не очень.
   Отвечает Могра не слишком уверенно.  До  сих  пор  его  мнения  никто  не
спрашивал. А теперь, когда обратились к нему, он сбит с толку, ему  неловко,
хочется привести в порядок свои мысли, однако оставлять  его  в  покое  пока
никто вроде не собирается.
   Окружающие уже кажутся иными.  Одуар  превратился  в  обычного  человека.
Теперь это уже такой же врач, как и все другие,  который,  наклонив  голову,
машинально щупает пульс, выслушивает с  помощью  стетоскопа  и  безразличным
голосом произносит слова, которые ему приходится повторять  по  сто  раз  на
дню:
   - Покашляйте... Дышите... Еще покашляйте... Хорошо...
   Одуар тоже желает Могра хорошо  провести  день  и  отправляется  помогать
другому больному, потом следующему - и так вплоть до возвращения домой.
   Уже полдень, а у Рене  не  было  еще  ни  минуты  покоя.  По  коридору  с
металлическим  грохотом  провозят  тележки  с  кастрюлями.  М-ль  Бланш   на
несколько секунд выходит и возвращается  с  тарелкой  бледно-зеленого  пюре,
которым, присев на краешек кровати, начинает кормить с ложечки Могра.
   Именно этот миг и выбрал Бессон для своего появления;  Могра  сердит:  он
ощутил такую же неловкость, как утром, когда сестра его обмывала.
   - Ну, что я тебе говорил, мой милый Рене?
   Разумеется, говорил, а теперь торжествует!
   - Надеюсь, ты понимаешь, почему я не был  у  тебя  вчера.  Ты  же  знаешь
Ивонну... Если она проводит воскресенье вдали от "Мельницы" и своих  внуков,
то буквально заболевает... Теперь, когда ты снова обрел дар речи, твоя жизнь
изменится. Я, например, не вижу ничего плохого в том, чтобы твой заместитель
со смешной фамилией, которую я вечно забываю...
   - Колер.
   - ...чтобы этот твой Колер приходил к тебе каждый день на несколько минут
посоветоваться. Мадемуазель Бланш присмотрит,  чтобы  он  не  сидел  слишком
долго и тебя не утомлял. Я знаю, как ты страстно предан газете...
   Не знает он этого и потому ошибается.
   - Разумеется, речь не идет о том, чтобы ты принимал посетителей с утра до
вечера и чтобы твоя комната превратилась в редакцию, но человека  два-три  в
день...
   Какие два-три человека? Зачем? Бессон что, имеет в  виду  Лину?  Она  ему
снова звонила?
   - У тебя тут рядом с  кроватью  телефонная  розетка.  Думаю,  сюда  можно
поставить аппарат. Я поговорю со старшей медсестрой.
   Могра отрицательно качает головой, потому что рот у него набит пюре.  Это
напоминает ему недавние времена, когда он только так и мог выразить какое-то
желание.
   - Не хочу, - наконец выдавливает он.
   На самом деле у него получилось другое:
   - Не коту...
   И надо же, чтобы такое произошло именно в присутствии Бессона!
   Наконец-то он один. М-ль Бланш завтракает вместе с  другими  медсестрами.
Уходя, она сказала:
   - Отдыхайте. У вас выдалось утомительное утро. Я постараюсь войти потише,
чтобы вас не разбудить.
   Спать Могра не собирается. Но он не хочет и лежать с  открытыми  глазами,
уставившись за залитую солнцем крышу за окном. Он точно знает, в какого рода
легкую дрему ему хотелось бы впасть, но это не получается.
   Перед самым уходом Бессон вдруг вспомнил:
   - Угадай, кто напросился на завтрак к нам на "Мельницу"? Марель и  Надин!
Они испытывали свою новую машину...
   Могра был на генеральной репетиции первой пьесы  Жюльена  Мареля  в  1928
году и помнит  ее  лучше,  чем  некоторые  недавние  события.  Чем  ближе  к
настоящему, тем меньше следов оставляют месяцы и годы в его  памяти,  в  ней
образуются провалы, и время,  когда  произошел  тот  или  иной  эпизод,  ему
удается установить лишь с точностью до двух-трех лет.
   С тех пор Марель стал писать по одной пьесе в год. В сущности, это одна и
та же пьеса, одна и  та  же  формула,  которой  он  пользуется  постоянно  и
благодаря которой стал академиком.
   Уже двадцать лет он живет в своей квартире на улице Клиши, неподалеку  от
"Казино де Пари", и  очередная  подруга  жизни  почти  всякий  раз  решающим
образом влияет на его новую пьесу. Или  он  живет  с  актрисой,  исполняющей
главную роль, или пишет роль для  своей  новой  любовницы,  вечно  терзаемой
роковыми страстями. Все эти женщины, сменяя  одна  другую,  уходят  и  вновь
приходят, невероятно осложняя ему жизнь.
   Могра не думает о Лине, отказывается думать. Он знает, что  еще  займется
этим, и тогда раз и навсегда исчерпает тему, дойдет до самой сути.  Но  пока
время для этого еще не пришло.
   Не хочется думать и о газете,  о  Колере  и  тем  более  о  трех  братьях
Шнейдер. Картинки, проплывающие перед его мысленным  взором,  совершенно  не
обязательно соответствуют ходу мыслей, но это, если  можно  так  выразиться,
"правильные" картинки. Могра убежден, что именно они,  так  же  как  и  сны,
являются  отражением  того,  что  подсознательно  его  заботит.  Он   смутно
припоминает какой-то спор относительно снов и человека, выдвигавшего на этот
счет весьма соблазнительную теорию.
   Но он не может понять, почему сейчас на этих картинках почти  обязательно
присутствуют женщины. Почему так заботит м-ль  Бланш,  почему  из-за  нее  и
студентапрактиканта в очках  с  толстыми  стеклами  у  него  все  утро  было
скверное настроение и он  даже  был  настолько  нелюбезен  со  своим  другом
Бессоном, что тот ушел в полном недоумении?
   Рене не был влюблен в Пилар. Женщины всегда играли второстепенную роль  в
его жизни. Можно сказать, что они не оказали никакого влияния на него  и  на
его судьбу и что его занимала и увлекала только работа.
   Он не юбочник, как Бессон. Не смог бы вести, как Жюблен,  двойную  жизнь,
возвращаясь от друзей в кабачках в душную квартиру на улице Рен. Нет желания
следовать примеру Мареля и каждый год создавать себе новую великую любовь.
   За все время, что Могра лежит здесь, он ни разу не  вспомнил  себя  ни  в
своем кабинете, ни в печатном цехе, ни в каком-либо другом месте,  связанном
с работой.
   А между тем карикатура, опубликованная недавно в одном из еженедельников,
очень верно отражала истинное положение дел.  Он  был  изображен  на  ней  с
телефонной трубкой в каждой руке, напротив сидит посетитель, который  что-то
рассказывает, секретарша пишет под  диктовку,  а  в  дверях  стоит  Колер  и
спрашивает, можно ли ему войти.
   Могра подумал о редакции единственный раз  -  когда  вспомнил  о  Зюльме,
машинистке, которую и видел-то раза три.
   Неизвестно почему припомнились самые первые шаги в  его  профессиональной
карьере. Он выходит из поезда на  перрон  вокзала  Сен-Лазар,  в  руках  два
чемодана, один почти развалился и стянут ремнем.
   Было холодно и пасмурно. Когда поезд подъезжал к городу, Могра  неприятно
поразили уродливые окрестности. Он знает, что так было, но сейчас  этого  не
видит. Этой картинки в памяти нет. Он таскал свои чемоданы из отеля в отель,
не нашел ничего, что было бы по  карману,  и  в  конце  концов  оказался  на
площади Клиши.
   Нет, память молчит, даже  не  шелохнется.  Напротив,  словно  в  качестве
иллюстрации к этому отвратительнейшему периоду  своей  жизни  он  вспоминает
Пилар, окно на улице Обер, сцену в отеле.
   Если аббат Винаж был прав, это вроде случайно всплывшее из глубин  памяти
происшествие имеет свой смысл. На эту картинку, как и  на  дом  между  двумя
доками, он  смотрит  невесело:  она  для  него  унизительна.  Разве  это  не
показательно?
   Это случилось на следующий день после Рождества, его первого Рождества  в
Париже, которое он встретил, бродя по улицам и  завидуя  парочкам,  радостно
спешившим в рестораны и кабачки.
   Друзей тогда еще не было.  Рене  лишь  однажды  встретился  с  Марелем  в
приемной газеты на  улице  Круассан,  их  разговор  ограничился  несколькими
словами.
   Проводя большую часть времени на Больших бульварах и Монмартре, где тогда
помещались редакции многих газет, он жил еще в отеле "Босежур" на улице Дам,
в квартале Батиньоль, где в течение трех лет занимал одну комнату  -  сперва
один, потом со своей первой женой, Марселлой; их  дочь  тоже  чуть  было  не
родилась там.
   Уезжая из Фекана, Рене взял с собой денег на два месяца, и теперь эти два
месяца подходили к концу.  К  этому  времени  удалось  опубликовать  лишь  с
полдюжины заметок, за которые он получал то ли по десять, то ли по  двадцать
франков, сейчас уже не вспомнить.
   Быть может, он так цепляется за  эти  подробности  потому,  что  лежит  в
постели,  потому  что  чуть-чуть  не  умер  и  не  уверен,   что   полностью
выздоровеет, хотя все вокруг уверяют в этом?  Да  нет!  Он  преодолел  самую
трудную часть  пути,  на  которой  сломался  репортер  Арто.  Арто  умер  на
четвертый или на пятый день, а он здесь уже седьмой.
   Из того вечера под Рождество запомнился ресторан на улице  Фобур-Монмартр
с большим плакатом: "Праздничный  ужин-оркестр-бал-маскарад".  Занавески  на
окнах были задернуты. На них лишь мелькали тени, как здесь, на  застекленной
двери, из дверей доносились музыка и смех.
   Он пешком вернулся в Батиньоль. На следующее утро встал поздно. Город был
покрыт серой морозной дымкой, словно вот-вот пойдет снег. Рене и сейчас  мог
бы нарисовать это ровно-серое матовое небо, дома, на которых была ясно видна
даже малейшая трещинка, острые коньки крыш.
   Он где-то то ли позавтракал, то ли  просто  съел  рогалик  -  как  теперь
вспомнишь? В три часа - на уличных часах было ровно три - он, сунув  руки  в
карманы, стоял у длинной витрины на улице Обер: это была витрина  судоходной
компании, и в ней была выставлена модель трансатлантического лайнера.
   Почему Рене смотрел  словно  зачарованный  на  это  метровое  суденышко-с
иллюминаторами, несколькими палубами, зачехленными спасательными шлюпками?
   На улицах было пустынно. Вдали вышагивали лишь несколько семейных  пар  с
разряженными детьми, которых вели в гости к бабушке или тетке.
   В какой-то момент кто-то остановился рядом с ним -
   Могра разглядел расплывчатое отражение в стекле.  Это  была  черноволосая
молоденькая девушка, которая явно не изнывала  от  жары  в  легком  пальтице
ядовито-зеленого цвета.
   В  течение  трех  недель  он  стойко  сопротивлялся  искушению  пойти   с
проституткой, которых было полнымполно на бульваре Батиньоль. Может, поэтому
он повел себя так смело? Они с  девушкой  видели  друг  друга  в  зеркальной
витрине, а черно-бело-красный корабль стоял как раз за отражениями  их  лиц.
Кто-то из них улыбнулся первым.
   Рене совершенно не помнит, что они сказали друг другу, прежде  чем  пойти
рядом, не зная куда; на Больших бульварах в этот час почти никого не было.
   На плохом французском, немного пришепетывая, девушка рассказала, что  она
испанка, приехала в Париж с семьей южноамериканского  дипломата,  за  детьми
которого присматривает.
   Описать ее лицо сейчас довольно трудно. Она не  была  хорошенькой  в  том
смысле, который в те времена придавали этому слову.  Если  поразмыслить,  то
Лина чем-то на нее похожа.
   Ей пришлось несколько раз повторить  свое  имя,  которое  показалось  ему
неблагозвучным.
   Он и не подозревал,  что  тридцать  лет  спустя  будет  думать  о  ней  в
одиночестве больничной палаты. Тогда он никакого значения  этой  встрече  не
придавал.
   Сейчас Рене с трудом узнает себя в  молодом  человеке,  каким  был  в  те
времена. Денег не было, и он раздумывал, что  делать  с  девушкой  -  может,
пригласить в кино, мимо которого они как раз проходили? В конце  концов  они
зашли в кафе с запотевшими стеклами, там было по крайней мере тепло.
   А дальше - провал. Каким образом он привел ее в маленький отель на  улице
Бержер? До сих пор удивляется  собственной  смелости.  В  номере  первый  же
поцелуй Пилар оказался таким искусным, таким для  него  новым,  что  он  был
потрясен.
   Девушка расхохоталась.
   - Ты не умеешь?
   Они были примерно одного возраста, но она играла  роль  старшей.  Сколько
раз она спрашивала у него с забавным акцентом:
   - Ты не умеешь?
   Он следил, как она раздевается, но в памяти  не  осталось  почти  ничего.
Запомнилось лишь одно: она была очень худа, с острыми грудями. В первый  раз
в жизни Рене видел такие острые груди с темно-коричневыми сосками.
   Когда он попытался ею овладеть - так, как привык это делать  в  Фекане  и
Тавре, - она комично запротестовала:
   - Нельзя заниматься любовью, как звери, Рене...
   У  нее  получилось:  "свери".  Девушка  явно  забавлялась.   Чем   больше
неловкости или удивления он выказывал, тем больше она радовалась.
   - Ложись... Ложись и закрой глаза.
   Они пробыли три часа в номере, который к концу пропитался их запахом. Она
взяла инициативу в свои руки, хохоча над его смущением и стыдливостью. Когда
они оделись, она спросила:
   - Сколько ты заплатил за комнату?
   Он не понял, почему это должно ее  заботить.  Порывшись  в  сумочке,  она
достала деньги и протянула ему.
   - Вот... Твоя часть... Моя часть... Как на кровати...
   Он не осмелился рассердить ее отказом. Потом они снова бродили по улицам,
уже освещенным газовыми фонарями. Из конца в конец прошли Елисейские поля, а
он все раздумывал, что бы такое ей сказать.
   Был  уже  глубокий  вечер,  когда  они  добрались  до  авеню  Ош;   Пилар
остановилась возле особняка, на фасаде которого был герб и какой-то флаг.
   Она наскоро чмокнула его и быстро пошла, но не к  парадному  входу,  а  к
двери для прислуги, не потрудившись даже спросить у него, где  и  когда  они
снова встретятся.
   Да никогда! Ей, видимо, это  не  было  нужно.  Могра  дважды  приходил  к
особняку. Подвальные  окна  были  ярко  освещены,  и  во  второй  приход  он
разглядел Пилар в форменном платье, которая весело болтала с камердинером.
   Вот и все, что осталось в памяти от  первых  месяцев  жизни  в  Париже  -
именно это, а не ходьба по редакциям, не  ожидание  в  приемных,  не  первые
встречи с его теперешними друзьями.
   Хотя нет! Есть и другая картинка, и это снова витрина на бульваре  Клиши,
неподалеку от кафе "Граф" (тогда он еще ту