да не ходил) -  витрина  колбасной
лавки.
   В целях экономии Могра чаще всего ел у себя, в номере отеля  -  ел  хлеб,
колбасу, сыр, иногда рубец, который разогревал на спиртовке, выставляя ее за
окно на подоконник, чтобы в комнате ничем  не  пахло,  так  как  готовить  в
номерах запрещалось.
   Он делал так и позже, уже вместе с Марселлой. В отеле не  они  одни  были
такие.
   В витрине колбасной были выставлены готовые блюда: медальоны из  заливных
лангустов, жареные цыплята, креветки под соусом, паштеты в тесте, и все это,
как правило, с гарниром из трюфелей.
   Возвращаясь  вечерами  домой,  Рене  останавливался  и  разглядывал   эти
недоступные лакомства, прижавшись лбом к холодному стеклу, которое  медленно
запотевало от его дыхания.
   Через это прошел и Марель,  и  романист  Куффе.  Позже  они  охотно  и  с
умилением вспоминали об этом на завтраках в "Гран-Вефуре".
   Но Могра не умилялся. Он и сейчас думает об этом серьезно, словно пытаясь
найти таинственную связь между прошлым и настоящим. В чем, к примеру,  смысл
его встречи с Пилар? Это был первый опыт такого рода. Он сбил его  с  толку,
особенно поначалу. Насколько он помнит, унижения он тогда не ощущал.
   А позже все происходило уже не так - ни с его  первой  женой,  Марселлой,
которая родила ему дочь, ни с Элен Порталь, отказавшейся выйти за него, ни с
Линой.
   Что же он ищет в светящемся тумане своей дремы? Он чувствует,  как  дверь
отворяется,  потом  бесшумно  закрывается,  а  не  остается,   как   обычно,
приоткрытой, и м-ль Бланш на цыпочках издали смотрит на него  и  садится  на
свое место у окна.
   Интересно, если бы он решился чистосердечно с ней  поговорить,  рассказал
бы, что происходит у него в голове, пока он притворяется спящим, не сочла бы
она все это за бред, вызванный болезнью?
   Ему кажется вполне естественным,  что  закупорка  сосудов  бесследно  для
мозга не проходит. Но тогда почему же еще  задолго  до  больницы,  когда  он
вполне твердо стоял на ногах, ему доводилось вечером,  улегшись  в  постель,
гоняться за этими тенями?
   Нет, это не совсем точно. Тогда он не гонялся за  ними,  как  сейчас.  Он
убегал от них, относил на счет бессонницы или скверного пищеварения...
   - Отец мой, я согрешил против шестой заповеди...
   - В мыслях?
   - В мыслях и делом...
   В первые разы мягкий голос за решеткой исповедальни спрашивал:
   - В одиночку, сын мой?
   - В одиночку...
   Лина не позвонила утром, как обещала, хотя он ее об этом не  просил.  Она
должна была уже вернуться домой. Только бы ей не взбрело в голову  навестить
его без предупреждения, как в субботу!
   Но он сердится на нее меньше, чем на кого бы то ни было, просто  лежит  и
гадает, о чем думает м-ль Бланш, неподвижно сидящая у окна и наблюдающая  за
неизлечимо больными стариками, которые  с  трубками  в  зубах  прогуливаются
небольшими группками на солнышке или сидят на скамейках.
   Рене долго боялся стать неудачником, каких много. Комнаты редакции словно
притягивают их - точно так же, как и всяких психов. Одного от  другого  даже
не всегда можно сразу отличить, тем более что все они любят выкладывать свои
фантастические идеи.
   Разница в том, что неудачники уже смирились с судьбой, не верят в то, что
говорят, и в конце концов просят одолжить им несколько  франков.  Так  часто
поступают старые друзья, изображая при этом полное добродушие.
   - Понимаешь, сейчас у меня трудная полоса, но на той неделе...
   Куда подевались те из них,  которые  давно  перестали  появляться?  Стали
обитателями приютов для престарелых?
   Он тоже вполне мог бы стать неудачником. Начинал точно так  же,  как  они
все. Когда Рене бросил лицей Ги де Мопассана, не дожидаясь экзаменов, потому
что знал, что не сдаст их, у него не было никаких планов, никаких  замыслов,
ни малейшего понятия о том, что он собирается делать.
   Он чуть было не поступил на службу к  г-ну  Ремажу,  где  его  задала  бы
карьера отца.
   Рене не талантлив, и его сотрудники  знают,  что  он  не  может  написать
действительно хорошую статью. Не потому ли с самого начала  он  инстинктивно
стал специализироваться на хронике?
   Интересовался жизнью видных людей, задавал себе возникавшие  на  их  счет
вопросы. И пытался на них отвечать.
   Широкая публика разделяла его интерес, и благодаря  хронике  он  вышел  в
люди.
   Многие считают, что у Могра очень верный нюх, но  некоторые  считают  это
просто дурным вкусом. Наверное, правы и те, и другие. Ведь он и в самом деле
начинал с того, что подбирал всякие сплетни, копался в мусоре...
   Нет, это уж слишком. Он начинает добираться до малопривлекательных вещей,
чувствует, что увяз, и, не открывая глаз, произносит:
   - Я хочу пить.
   Это неправда, но  ему  очень  нужно  всплыть  на  поверхность  и  увидеть
навевающее успокоение лицо м-ль Бланш.


   Глава 9

   Могра суждено прожить этот день, понедельник,  8  февраля,  седьмой  день
пребывания в больнице, даже  не  предполагая,  что  он  знаменует  окончание
целого периода в его  жизни.  Окружающим  это  известно,  и,  может,  именно
поэтому он чувствует себя не в своей тарелке: что-то носится в  воздухе.  По
каким-то неуловимым признакам он понимает, что готовится какая-то перемена -
так отец семейства догадывается, что жена и дети готовят ему сюрприз.
   Он неспокоен, встревожен. Глядя на м-ль Бланш, Могра  уже  несколько  раз
был готов спросить у нее, в чем дело, убедить ее быть с ним откровенной, как
со взрослым. И уже почти решился на это, но тут в коридоре  звонит  телефон.
Спрашивают м-ль Бланш. Он уверен, что это Лина, и поздравляет  себя  с  тем,
что отказался от аппарата рядом с постелью.
   - Звонит ваша жена. Просит ее извинить, что не позвонила  утром.  Она  за
городом, простудилась и была вынуждена лечь. Боится, не заболела ли гриппом.
   Могра не удивляется, слушает  совершенно  спокойно.  Почти  всегда  после
поездок к Мари-Анн Лина дня два проводит в постели и всякий  раз  говорит  о
гриппе или бронхите.
   - Она спрашивает, не нужно ли вам чего-нибудь, она может прислать.
   - Быть может, смену белья?
   - Вам уже принесли целый чемодан белья, я все разложила в  шкафу.  У  вас
есть даже халат и домашние туфли.
   Могра колеблется: не попросить ли красную записную книжку,  что  лежит  у
него на столе в отеле.
   - Тогда денег, - говорит он наконец.
   - У вас есть деньги, они в нашей канцелярии. Об  этом  позаботилась  ваша
газета, для вас внизу открыт счет.
   - Не сообщайте жене, что я уже говорю...
   М-ль Бланш улыбается с заговорщицким  видом.  Она  все  поняла.  То,  что
касается Лины, вообще  понимает  с  полуслова.  Она  выходит  в  коридор,  а
вернувшись, взглядом дает понять, что он может не беспокоиться насчет звонка
жены. Но он думает не о жене, а о записной книжке.
   Могра нельзя назвать педантом,  он  не  любит  всякие  бумажки,  заметки,
записки на память. Несмотря на всю сложность своей  работы,  он  никогда  не
носит с собой ни ручку, ни записную книжку. Все хранится у него в голове.
   И между тем, с тех пор как он попал сюда, у него не раз возникало желание
- нет, не вести дневник, а  записать  иногда  несколько  слов,  чтобы  иметь
возможность потом восстановить в памяти этапы своего выздоровления.
   На первый взгляд это кажется претенциозным. Но на самом  деле  все  очень
просто. В тишине больничной палаты Рене набрел на столько тем, что рискует в
них потеряться. Многие из них очень важны, он это понимает, хотя и не знает,
каким образом и почему. Впервые он  испытывает  желание  конкретизировать  с
помощью слов кое-какие впечатления, кое-какие проблески.
   Он уже неделю что-то ищет. Не для того, чтобы оправдаться, как это  может
показаться, просто готов признать свою вину. Но в чем он виноват?
   Поначалу ему нравилось это медленное движение, оставлявшее в мозгу  след.
Но потом все слишком быстро переменилось. И он  подозревает,  что  его  ждут
дальнейшие перемены.
   - Когда вы  пойдете  домой,  если  вам  попадется  открытый  канцелярский
магазин, то не будете ли вы любезны купить мне записную книжку?
   Старая книжка, которая лежит  сейчас  в  отеле  "Георг  V"  и  в  которой
множество записей, вовсе ему сейчас не интересна. Лучше начать новую.
   - Вы хотите взяться за работу?
   - Нет.
   И это она тоже, конечно же, понимает.
   - Вам книжку потолще?
   - Это не важно.
   Могра не собирается писать много -  по  несколько  слов  за  один  прием,
которые он  потом  сможет  разобрать,  тем  более  что  писать  левой  рукой
утомительно.
   - А вы знаете, что профессор Бессон д'Аргуле  восхищается  вами?  Он  мне
расхваливал вашу энергию, от  которой,  по  его  словам,  он  всегда  был  в
восторге, и утверждает, что вы невероятно работоспособны.
   Не более, чем сам Бессон,  у  которого  хватает  сил  вести  одновременно
несколько жизней.
   - Он еще сказал, что вы доводите своих сотрудников до изнеможения, но они
не сердятся, потому что очень вас любят. Это правда?
   - Не мне судить...
   - Он считает, что неподвижность для вас мучительнее,  чем  для  кого-либо
другого.
   Могра лишь бормочет:
   - Вы тоже так считаете?
   Он почувствовал, что м-ль Бланш сказала это не без задней мысли. Но  если
она намекает на паралич, не означает ли  это...  Что?  Он  этого  не  знает.
Улыбка сестры тревожит его.
   Еще раз ему хочется признаться ей, что он не стремится поправиться и  что
ему страшно. Но это было бы неблагородно по отношению ко всем,  кто  за  ним
ухаживает, а Могра просто не способен умышленно обидеть кого-нибудь.
   Это нечто вроде физического недостатка. Он  не  может  видеть,  как  люди
страдают. Такое свойство характера доводит порой Могра  до  трусости.  Когда
ему  нужно  уволить  какого-нибудь  сотрудника,  он  поручает  это   Колеру.
Унижение, растерянность действуют на него даже сильнее,  чем  истинная  боль
или отчаяние.
   Это не единственная причина, по которой он отказывается от долгой  беседы
с  медсестрой.  Хотя  еще  и  не  освоился  с  мыслью  о  выздоровлении,  он
внимательно следит за малейшими его признаками и время от  времени  пытается
украдкой шевелить под одеялом пальцами на руках и ногах.
   - Если вам понадобится что-нибудь в городе, просите меня, не стесняйтесь.
   - Благодарю...
   Но это на всякий случай, потому что он еще ничего  не  знает  о  грядущих
переменах. Рождественская история, которая недавно вспомнилась, быть  может,
и не мрачная, но как бы пронизана резким, неприятным светом.
   Наверное, из-за яркого солнца, залившего  комнату,  две  другие  истории,
которые вспоминает Могра в этот понедельник, полны приятного света и тепла.
   Первая, так же как и история с Пилар, относится к тем временам, когда  он
жил на улице Дам, и произошла на год-полтора  позже.  Вернее,  года  на  два
позже, потому что к тому времени он уже несколько недель как был женат.
   Рене тогда регулярно сотрудничал с "Бульваром", поставляя в газету больше
половины всей хроники. Марселла еще не была беременна и ходила на  актерские
курсы к Дюллену в театр "Ателье".
   Однажды вечером, когда они под ручку возвращались домой, он предложил:
   - А что если завтра нам съездить за город?
   Почему ему вдруг захотелось в  деревню?  Этого  Рене  не  помнит.  Может,
увидел по дороге какой-нибудь рекламный плакат? Он тогда  не  знал  деревни,
поскольку привык к галечным пляжам и скалам Нормандии.
   Даже сейчас, несмотря на то, что у него есть дом в Арневиле, он относится
к деревне безразлично, даже с некоторой  враждебностью,  исключая,  впрочем,
огород, в котором любит повозиться в воскресенье утром вместе с садовником.
   Как и в той рождественской истории,  Могра  и  здесь  не  может  отыскать
каких-либо "до" или "после - только Париж, пропахший пылью и аперитивами.
   Как они выбрали место для прогулки? Встав очень рано, на  заре,  сели  на
поезд до Орлеана - их притягивала Луара, где так много  связано  с  историей
Франции. Ничего еще не было решено. Выйдя на перрон, они увидели пригородный
поезд и поинтересовались, куда он следует.
   - В Клери...
   Они сели в него. Утром было прохладно, поэтому они  оделись  потеплее,  и
теперь, в этом тряском вагоне, стало жарко.
   В Клери осмотрели прохладную базилику, сложенную из серого камня. Поели в
ресторанчике, где на столах не было скатертей, особенно им понравился  сухой
козий сыр, которого раньше не пробовали.
   - А до Луары отсюда далеко?
   - Километра два, по дороге на Божанси.
   - А каких-нибудь тропинок нету?
   - Сколько угодно, но по ним дольше...
   Почему он, человек почти непьющий, купил бутылку местного  вина,  которая
оттягивала карман и била на ходу по ноге?
   Дорога не запомнилась. Они заблудились. У Марселлы устали ноги. Забрели в
какие-то тростники, под ногами хлюпало, оба раздражались, что никак не могут
выйти к Луаре.
   И вдруг она оказалась перед ними, прохладная и сверкающая, песчаный берег
был усыпан мелкими камешками. Со своего места им  была  видна  лишь  река  и
очень далеко - плоскодонка, в которой на складном стульчике сидел мужчина  в
соломенной шляпе и удил рыбу.
   Очень хотелось  пить.  Пришлось  глотнуть  теплого  вина  из  бутылки.  В
кабачке, куда заходили перекусить, они тоже пили вино. Разомлев от жары, они
улеглись на песке, среди шуршащих тростников.
   У Могра перед глазами картинка: бутылка стоит у  берега  в  воде,  торчит
только горлышко. Он снял  пиджак  и  галстук,  Марселла  -  туфли  и  чулки.
Пошлепав по воде и ополоснув туфли от пыли, она легла рядом с ним.
   Имеет ли все это какое-либо значение?  Достойна  ли  эта  картинка  того,
чтобы он хранил ее в памяти?
   От его кожи пахло потом, но приятно, как это обычно бывает в деревне. Все
казалось ароматным - тростники, земля, река. У охлажденного в воде вина тоже
появился удивительный вкус - такого вина он больше никогда не пробовал.
   Положив руки под голову и покусывая  травинку,  Рене  лежал  на  спине  и
смотрел в голубое небо, по которому изредка пролетали птицы.
   Задремал ли он? Вряд ли, просто все тело словно пропиталось  наслаждением
и покоем. Вряд ли они и говорили о чем-нибудь.  Могра  лишь  помнит,  как  в
какойто момент начал шарить рукой по  песку,  пока  не  наткнулся  на  бедро
Марселлы. Его охватила такая лень, что он долго собирался  с  духом,  прежде
чем наконец лечь на жену.
   Он не любил Марселлу по-настоящему. Женился на ней, просто чтобы не  быть
одному и,  возможно,  чтобы  у  него  был  человек,  о  котором  он  мог  бы
заботиться. Но это уже другой вопрос, в нем следует разобраться не спеша.
   Они долго лежали неподвижно,  словно  какие-то  спаривающиеся  насекомые;
Могра  чувствовал,  как  солнце  жжет  спину,  слышал  плеск  воды  и  шорох
тростника.
   Он не был пьян, но выпил достаточно, чтобы ощутить, как все тело с головы
до ног  вдруг  обрело  повышенную  чувствительность.  Запах  слюны  и  секса
смешался с другими.
   Вот и все. Потом они допили  бутылку.  Попробовали  снова  вытянуться  на
песке, вновь обрести недавнее ощущение благодати, но безуспешно.
   Очарование исчезло. Стало свежо. Солнце скрылось за облаками, и они опять
заблудились, возвращаясь в Клери. Усталая Марселла брюзжала, что  он  выбрал
не ту тропинку.
   Когда родилась дочь, Могра принялся за расчеты. Ему было бы приятно, если
бы она была зачата в тот день на берегу Луары.  Но  его  вычисления  это  не
подтвердили.
   И осталась лишь яркая картинка, один час - даже меньше -  того,  что  ему
хочется назвать безупречным, даровым счастьем, которое  человек  получает  и
испытывает, даже о том не подозревая.
   Если  порыться  в  памяти,  ему,  возможно,  удастся   отыскать   похожие
воспоминания. Он ведь прожил  одинаковое  количество  лет  и  зим,  примерно
столько же солнечных дней, сколько и ненастных. Но главное  тут  даже  не  в
свете, а в гармонии с этим светом и всей вселенной, даже в слиянии с ними.
   Такое слияние Рене познал еще однажды, но уже без Марселлы, без  эротики,
и чувство было таким сильным, что у него закружилась голова.
   И все же без Марселлы дело и тут не обошлось. Они  жили  тогда  на  улице
Аббесс. Из  их  окон  были  видны  белые  стены  театра  "Ателье",  лавочки,
бистро-словом, вся жизнь трудящегося Монмартра, которая становилась особенно
шумной по утрам, когда хозяйки осаждали торговок овощами.
   Колетта к тому времени уже родилась.  К  концу  первого  месяца  Марселла
завела разговор о том, чтобы отвезти девочку к  тетке  в  деревню.  Марселла
стыдилась ее кривой ножки, как  будто  была  в  этом  виновата,  и  пыталась
свалить вину на Могра.
   - Говорят, дети с  врожденными  недостатками  чаще  всего  встречаются  в
семьях алкоголиков. А ведь твой отец пьет, правда? А  твоя  мать  умерла  от
туберкулеза...
   Она  становилась  все  более  раздражительной,  особенно  когда   девочка
несколько раз за ночь принималась плакать. К ней вставал Рене и, взяв ее  на
руки, ходил по комнате, освещенной уличным фонарем.
   Марселла была неспособна растить ребенка. В конце концов Могра уступил, и
девочку отдали тетке.
   - Не говоря уж о том, что  воздух  в  деревне  гораздо  здоровее,  чем  в
зловонном Париже...
   Но он сердится на нее за это не больше, чем на Лину за то, что та  такая,
какая есть. И не пытается себя выгородить. Он сам совершил  ошибку,  значит,
он и виноват.
   Рене  взял  на  себя  заботу  о  семнадцатилетней   танцовщице,   которая
стремилась стать актрисой, и  счел,  что  сумеет  превратить  ее  сначала  в
женщину, потом в мать.
   - Ты полагаешь, мы подходим друг другу?
   Так же  решался  вопрос  с  отъездом  Колетты;  Марселла  действовала  по
принципу "вода камень точит". Роняла время от времени фразу, которая, словно
капля воды из крана, попадала в одно и  то  же  место.  Она  ни  на  чем  не
настаивала, но с каждым разом ее мысль выражалась все отчетливее.
   - Я уверена, многие удивляются, почему  мы  живем  вместе.  У  тебя  своя
работа, у меня своя. И освобождаемся мы в разное время.
   Так оно и было. Зачем возвращаться домой, если  вместо  ужина  тебя  ждет
записка, в которой сказано, что твоя жена вернется поздно?
   - А когда мы вдруг оказываемся вместе, нам не о чем говорить...
   Так продолжалось несколько месяцев. Могра сопротивлялся, делал  вид,  что
ничего не слышит. Он боялся за жену, за ее будущее.
   Ширя, потому что она сделала  вполне  успешную  карьеру.  Каждый  из  них
добился успеха. А встретились они в самом начале пути, где,  живя  на  улице
Дам, разыгрывали  влюбленную  парочку,  которой  приходилось  порой  сдавать
пустые бутылки, чтобы купить еды.
   - Почему бы нам не  попробовать?  Поживем  месяцдругой  отдельно.  А  там
посмотрим...
   Миниатюрная блондинка, она казалась  на  вид  тщедушной.  Как  выразилась
как-то ее мать, Марселла, танцуя кадриль на балу в  "Мулен-Руж",  напоминала
беззащитную птичку, а ее голубые глаза наводили на мысль о первом  причастии
или майском утре.
   На самом же деле Марселла обладала несгибаемой волей, а  ее  выносливость
была просто удивительной.
   Он оставил ей квартиру с мебелью и переехал на бульвар Монпарнас, в отель
"Англе".
   И снова провал, в котором все перепуталось - Большие бульвары, светящиеся
вывески, поток зеленых автобусов с серебристыми крышами, уличные кафе...
   Так же внезапно, как когда-то ему захотелось посмотреть на Луару, в мозгу
всплыли слова "Средиземное море", и, воспользовавшись тем, что у  него  было
немного денег, он сел в поезд на Лионском вокзале.
   Почему вышел в Тулоне? Почему отправился оттуда в Йер? Рене открыл  новое
для себя солнце, новое тепло, аромат эвкалиптов, надоедливый треск цикад  и,
наконец, пальмы, создававшие иллюзию тропиков.
   Совершенно случайно, как и тогда в Орлеане, он сел, но не  в  пригородный
поезд, а в разболтанный автобус, где все говорили с южным акцентом. Из  окна
видны были громадные соляные карьеры, белые  пирамиды  соли,  сверкавшие