вас мучить  не
будет.
   Страдает ли профессор из-за того, что заставляет страдать других? Судя по
его смущенному виду, да. Он берет сигарету,  которую  протягивает  ему  м-ль
Бланш. Она, видно, знает, когда ему нужно закурить.
   - Не тревожьтесь, если  почувствуете  себя  хуже,  чем  вчера.  Это  лишь
небольшое осложнение.
   Сиделка уже говорила об этом, хотя и не имела права. Врач должен  решать,
что нужно сообщать больному, а что не нужно. Субординация в этом мирке  даже
строже, чем за его пределами.
   - Теперь, когда  ваши  дыхательные  пути  очищены,  дышать  будет  легче.
Наверное, вас часто лечили пенициллином? Если так, то понятно, почему  после
первого укола была такая реакция.
   Если ему снова ввели пенициллин, то почему же  он  немного  осоловел?  Но
Могра слишком измучен, чтобы думать  об  этом.  Он  больше  ни  на  кого  не
смотрит. Слышит дробь дождя о стекла, журчание воды в желобе,  и  постепенно
эти звуки, словно монотонный стук колес, превращаются в мозгу в незатейливую
мелодию.
   Как он устал! Кажется, устал уже многие годы, целую  вечность  назад,  но
все равно продолжает идти, несмотря на  искушение  остановиться,  прекратить
сопротивление, отказаться от всего раз и навсегда.
   А они все говорят. Но  вот  голоса  начинают  удаляться.  Хлопает  дверь.
Неизвестно почему, они на сей раз не оставили  ее  приоткрытой.  Может,  это
дурной знак? Но Могра даже не знает, все ли они ушли.
   Они поступили с ним очень плохо и, главное,  сильно  напугали.  И  отняли
остатки веры в возможности человека.
   В течение пятнадцати минут, показавшихся бесконечными,  его  прижимали  к
постели чужие руки, а он был не кем иным, как обезумевшим животным. Если  бы
мог кусаться, то непременно кого-нибудь укусил.
   От этого Могра чувствует себя еще несчастнее. За все время, что он  лежит
здесь, его впервые охватывает подобная тоска.
   Теплая рука гладит лоб.  Но  немного  раньше  эта  же  рука  помогала  им
удерживать  его  на  кровати.  Рука  человека,  который  ухаживает  за  ним,
зарабатывая тем самым себе на жизнь.
   Он хочет спать.


   Глава 6

   Спал  он  немного,  неоднократно  впадал  в  забытье,  сны   путались   с
реальностью, но большую часть времени Рене  пролежал  с  закрытыми  глазами,
сознательно отгораживаясь от внешнего мира, как бы наказывая тем самым  м-ль
Бланш.
   В палату приходили убирать две итальянки, и, подметая,  задели  за  ножку
кровати.  Вскоре  после  того,  как  часы   пробили   одиннадцать,   забежал
практикант, постоял в метре  от  постели,  глядя  на  него,  и  молча  ушел.
Заходила и  медсестра  -  ее  Могра  узнал  по  запаху  и  ощущению  чего-то
массивного рядом, - поставила капельницу с глюкозой и тоже ушла
   О парикмахере не шло даже и речи. И теперь, лежа с грязно-серыми щеками и
подбородком, Могра по какому-то  прихотливому  пути  добирается  мыслями  до
отца, деда и друзей по "Гран-Вефуру".
   Достаточно самой пустячной отправной точки, чтобы ему начали приходить  в
голову мысли, которые в нормальной обстановке он счел бы нелепыми.
   У него хватает чувства юмора подумать,  что  сейчас  он  обладает  точкой
зрения человека, лежащего головой вниз. Однако  совершенно  не  обязательно,
чтобы в эту голову лезла только всякая ерунда. Ну что ж, посмотрим!
   В сущности, люди его возраста успели узнать три разных мира. На каком  бы
социальном уровне они ни родились, у каждого обязательно был дед  с  длинной
бородой, в рединготе и цилиндре, и бабка, в платье с буфами  на  рукавах  Их
матери носили длинные платья и собирали  волосы  в  узел  на  затылке,  отцы
носили усы, и у каждого  был  по  крайней  мере  один  дядюшка,  чрезвычайно
гордившийся роскошными бакенбардами.
   Мужчины  не  выходили  из  дома  без  трости.  Когда   появились   первые
автомобили, меж булыжниками мостовой  еще  зеленели  трава  и  мох;  женщины
украдкой выбегали из дома и сметали на совок свежие конские яблоки.
   Для Могра эта эпоха сливается с мировой войной,  погасшим  маяком,  серой
канонеркой, стоящей на якоре у  пирса,  газовыми  фонарями,  стекла  которых
замазаны синей краской.
   Следующий период длился вплоть до Второй мировой войны. Он более  светлый
и солнечный. Платья стали короче, женщины свободнее. Он тогда  открывал  для
себя Париж, медленно пробиваясь наверх и без устали любуясь  жизнью  Больших
бульваров.
   Сейчас кажется, что тогда они не придавали такого значения жизни и личным
проблемам. Быть может, просто потому, что были молоды? Не казалось  ли,  что
они просто играют в игру и их поступки никого ни к чему не обязывают?
   1940  год  раскидал  всех   по   свету.   Многие   разъехались:   кто   в
неоккупированную зону, кто в Англию, кто в Соединенные Штаты.
   А  когда  войска  союзников  продефилировали  по  Елисейским  полям,  они
произвели поверку. Их ряды поредели: некоторые  погибли  в  концентрационных
лагерях, одного расстреляли  участники  освободительного  движения;  кое-кто
вышел в герои, другие, которых считали коллаборационистами, не  осмеливались
показываться на глаза.
   Большие бульвары перестали быть сердцем Парижа.
   Эстафету переняли  Елисейские  поля,  машины  заполонили  даже  тротуары,
человек мог по любому пустяку слетать в Нью-Йорк или Токио.
   Но почему жизнь снова стала более мрачной? Из-за  атомной  угрозы,  из-за
бешеного ритма? Девушки носят такие  же  джинсы,  как  парни,  те  и  другие
утверждают, что любовь для них - лишь своего рода гимнастика.
   Те из его друзей, кому удалось удержаться на  поверхности,  стали  людьми
заметными и даже знаменитыми. Они охотно  встречаются  раз  в  месяц,  чтобы
посмотреть друг на друга, обняться, но никогда на их завтраках не идет  речь
о чем-то действительно серьезном.
   Значит, их связывает лишь то, что они пережили три эпохи и  вспоминают  о
них с некоторой тоской?
   Но, может, и всегда было так. Люди, которые в середине XIX века были  уже
в возрасте, тоже  видели  не  менее  поразительные  перемены  в  политике  и
экономике, равно как и в стилях одежды.
   Донимает Могра вот что: как ему отделить  его  собственную  эволюцию,  за
которую он несет ответственность, от эволюции всего мира?..
   Какая-то женщина подошла к двери и  разговаривает  с  м-ль  Бланш.  Через
четверть часа дверь снова отворяется, и  до  Могра  долетает  почти  забытый
запах тушеного мяса. Медсестре принесли завтрак, и  она,  усевшись  у  окна,
молча ест. По звукам, звяканью  ножа  и  вилки  Могра  пытается  следить  за
процессом.
   Апельсинового сока ему  сегодня  не  дали.  Около  часа,  перед  тем  как
отправиться домой обедать, заглядывает профессор. Когда тот  направляется  к
двери, Могра приоткрывает глаза и видит, что Одуар одет в костюм некрасивого
темно-коричневого цвета, скроенный ничем не лучше, чем костюмы  в  магазинах
готового платья.
   Двумя часами раньше Могра злился на них за то, что они  прижимали  его  к
кровати, а он не мог сдержать панического ужаса. Теперь же  начинает  пенять
на самого себя. Он вел себя глупо, даже не пытался  совладать  с  физической
болью, перетерпеть маленькие неудобства, как они это называют.
   Он вел себя не умнее человека, который, дрожа, входит в кабинет к зубному
врачу, садится в кресло и, не успев открыть рот,  уже  начинает  паниковать.
Могра не исключение, такое случалось и с ним. И каждый  раз,  оказавшись  на
улице, он забывал о своих страхах и нескольких мгновениях боли.
   И с другими врачами дело у  него  обстоит  точно  так  же.  Он  всегда  с
гордостью утверждал, что никогда не болеет, словно это от него  хоть  как-то
зависело. Но, поразмыслив, теперь обнаруживает, что каждый год  проводил  не
один день в постели, - не считая операции аппендицита и юношеских  сердечных
недомоганий.
   Сотни раз, проходя из приемной врача в кабинет,  он  покрывался  холодным
потом  при  мысли  о  том,  что  вот  сейчас   ему   поставят   какой-нибудь
неутешительный диагноз, и, снимая сорочку, гадал: не пришел  ли  и  его  час
перейти в больные.
   Это его собственное выражение. Он себя понимает. Можно ведь быть больным,
не зная этого, в течение  долгих  лет  носить  в  себе  какую-нибудь  тяжкую
хворобу и оставаться при этом нормальным человеком.
   А потом из-за какого-нибудь пустяка-прыщика, боли в горле, покалывания  в
груди-человек идет к врачу. Он входит в кабинет здоровым.  Следит  во  время
осмотра за лицом врача. А после  произнесенного  смущенным  тоном  приговора
человек сразу переходит в больные и уже никогда не увидит  жизнь  в  прежнем
свете.
   Произошло ли это теперь и с ним? Сперва ласково, потом не без раздражения
Бессон д'Аргуле пытался доказать,  что  его  мысли  и  ощущения  свойственны
различным этапам развития болезни и в них нет ничего необычного.
   Почему от Бессона его мысли вдруг перескочили  на  отца,  который  так  и
продолжал жить - теперь ему было восемьдесят - в доме на улице Этрета?
   Много раз Могра предлагал переселить его поближе к Парижу, купить, раз уж
отец ушел на пенсию, маленький домик с  садом  в  какой-нибудь  деревне  или
снять в Фекане  благоустроенную  квартиру,  где  прислуга  могла  бы  о  нем
заботиться.
   Но отец всякий раз отказывался, продолжая сам вести хозяйство и готовить,
как в те времена, когда Репе был еще ребенком.
   Возвращаясь из школы-с собственным ключом, поскольку  в  доме  никого  не
было,  -  Рене  находил  на  кухонном  столе  написанный  карандашом  список
продуктов, которые нужно купить.
   Прежде чем приняться за уроки, он чистил картошку, другие  овощи,  ставил
вариться суп.
   Ему и в голову не приходило завидовать приятелям, которые играли во дворе
до самого вечера.
   Отец тоже никогда не жаловался. Может, время было такое?  Смиренные  люди
покорялись судьбе, потому что знали - они ничего не могут изменить?
   Его отец никому не завидовал. Не стремился подняться хоть на ступеньку по
социальной лестнице. Пока позволял  возраст,  продолжал  заниматься  всякими
бумажками, считал разгружаемые тюки трески, отмечал, сколько  продовольствия
погрузили на судно перед выходом в море.
   Они вели вдвоем серенькое существование  в  доме,  где  все  вещи  всегда
оставались на своих местах.
   Немного позже - когда именно, Могра теперь вспомнить трудно -  отец  стал
возвращаться домой немного позже, и от его усов попахивало можжевеловкой.
   Вскоре они стали ужинать на час  позже,  так  как  отец  заходил  сыграть
партию в карты к Леону, содержавшему кабачок у пристани.
   Пьяницей  он  не  стал,  но  часы,  проведенные  в  кабачке,   постепенно
приобретали первостепенное значение, и в конце концов он уже приходил  домой
после ужина.
   Взгляд отца понемногу стекленел. Разговаривая,  он  иногда  запинался  на
каком-нибудь слове. Временами на него  накатывала  сентиментальность,  и  он
принимался плакать, глядя на плетеное кресло.
   Рене научили никогда не судить своих родителей. Ему вбили в голову,  и  в
первую очередь аббат Винаж,  идеальный  образ  семьи,  сладенькую  картинку,
какие встречаются в детских книжках.
   Конечно, он любил  отца.  Но  постепенно  мальчик  не  без  тревоги  стал
обнаруживать, что его отец неумен, живет в крайне ограниченном мире, что его
покорность и мягкость, скорее всего, от глупости.
   Когда Могра уехал из Фекана, отец стал пить все больше и больше, и  когда
Рене его навещал, ему не раз  приходилось  раздевать  отца  и  укладывать  в
постель, а тот все бормотал:
   - Понимаешь, твоя мать... Если бы Господь не отнял ее у меня...
   Это был его единственный протест.
   - Почему она? Господи, да что ж я такое сделал?
   В шестьдесят восемь лет его еще держали из жалости на службе, хотя фирмой
заправлял уже зять хозяина, и тут с отцом случился  приступ  белой  горячки.
Могра узнал об этом поздно - к тому времени отец уже три недели  пролежал  в
больнице - и сразу же поехал в Фекан.
   В большой общей палате он увидел перед собой тщедушного  старика,  вид  у
которого был еще более упрямый, чем прежде.
   - Зачем ты  приехал?  Столько  беспокойства...  У  тебя  ведь  есть  дела
поважнее...
   Сегодня Могра  спрашивает  себя:  не  был  ли  отец  втайне  уязвлен  его
успехами, вместо того чтобы гордиться ими? Приезжая  по  настоянию  сына  на
несколько дней в Париж, он с безразличием, а то и  со  скрытым  неодобрением
осматривал обстановку, в которой тот жил.
   - Ты ведь счастлив, верно? Тем лучше для тебя. Должны же  быть  на  земле
счастливые люди.
   Через некоторое время у отца случился рецидив. Целую неделю он  находился
на грани между жизнью и смертью. Выжив буквально чудом, бросил пить.
   Теперь он занимается лишь своим хозяйством, покупками, гуляет каждый день
у моря. Его врач - не Валаброн, который  уже  давно  умер,  -  разрешил  два
стакана вина в день, и он часами ждет момента, когда будет можно их выпить.
   Что его держит в этой жизни? Что дает ему  силы  отказываться  от  своего
единственного удовольствия, тем более что он знает: жить все равно  осталось
недолго?
   Это не дает покоя Могра, который, попав сюда, ждет смерти  без  страха  и
сожаления.
   У него есть все, а  у  его  отца  нет  ничего.  Но  именно  отец  в  свои
восемьдесят лет цепляется за жизнь и может жить еще годы и годы. Почему?
   У м-ль Бланш забрали поднос. Она  подходит  к  кровати.  Удалось  ли  ему
обмануть ее? Догадывается ли она, что он не  спит,  а  только  притворяется?
Может, по нормам, о которых  говорил  Бессон,  так  и  должно  быть?  Может,
паралитики принимаются на пятый день жульничать?
   Да, сегодня уже  пятый  день,  как  он  свалился,  и  это  кажется  Могра
невероятным. У него такое впечатление, что прошла уже вечность  с  тех  пор,
как некий Могра рухнул на мокрый пол туалета в "Гран-Вефуре".
   Сегодня суббота, и он гадает, навестит ли его Бессон.
   Маловероятно. Утром в субботу его друг обычно лишь наскоро  пробегает  по
палатам Бруссе, пока в машине его ждет жена.
   Они живут в просторной квартире на улице Лоншан, в двух  шагах  от  авеню
Фош и Булонского леса. На стенах у них висят Ренуар, Гоген,  два  Сезанна  и
одна из лучших работ Моне.
   Самому Бессону даже не пришлось их  покупать.  Его  тесть  Года,  смолоду
страстно любивший живопись, приобрел за бесценок эти полотна, которые  стоят
теперь целое состояние. Он вообще дружил с художниками. Часто  после  работы
заходил к ним в мастерские. Чтобы  поддерживать  с  ними  еще  более  тесный
контакт, даже купил старую мельницу на реке Луэн, близ Барбизона.
   Бессон расширил ее, превратил в настоящий загородный дом, пристроил к ней
крыло. Сейчас они с женой, должно быть, уже едут по автостраде N 7.
   Ивонна Бессон - одна из самых веселых и терпимых женщин, известных Могра.
Она знает о любовных интрижках мужа и о том, что он не может  пропустить  ни
одной  женщины.  Возможностей  у  него  предостаточно,  и  с  возрастом  это
превратилось в навязчивую идею.
   Неужели из-за своей болезни Могра начал искать недостатки, уязвимые места
у людей, которые его окружают? О любовных похождениях  Бессона  ходит  много
разговоров. Поговаривают, что он пропускает  через  себя  большинство  своих
пациенток, что это стало чуть ли не главным предметом его забот  -  как  два
стакана вина у Могра-старшего.
   Рене тоже приходилось страдать из-за  того,  что  он  не  может  обладать
какой-то женщиной. Не то же ли самое чувствует и Бессон  -  разумеется,  при
прочих равных условиях. Не кажется ли ему, что это его унижает? Разве это не
стало для него драмой, с тех пор как его  физические  способности  пошли  на
убыль?
   Однажды вечером, после ужина, когда их жены отправились попудрить  носики
и они остались вдвоем, Бессон доверительно сказал ему:
   - Понимаешь ли, мой милый Рене, с тех пор как  я  не  уверен,  что  сумею
дойти до конца, я предпочитаю заниматься этим  в  местах,  где  можно  найти
предлог внезапно прекратить наши игры.
   У себя в кабинете, между двумя дверьми, в приемной, которая есть у него в
Бруссе... А м-ль Бланш уже прошла через его руки? Или еще пройдет?
   Бессон д'Аргуле  знаменит.  Он  обладает  всем,  что  хоть  как-то  может
польстить самолюбию человека. Не  проходит  ни  одного  года,  чтобы  он  не
получил диплом почетного  доктора  какого-нибудь  зарубежного  университета,
сидит в президиумах конгрессов, приводящихся в самых разных уголках света.
   Выходит,  что  самое  важное  для  него  -  это   уступчивость   случайно
встреченной женщины, задранная юбка, обнаженная грудь,  ритмичные  движения,
которые он всякий раз боится не довести до конца.
   Могра ошибался, полагая, что его друг для самоудовлетворения стремится  к
почестям. Ему гораздо важнее  лишний  раз  доказать  свою  мужественность  и
вместе с тем убедиться, что его очарование еще действует...
   Могра уже сожалеет, что стал  размышлять  об  этом,  поскольку  теперь  в
голову пришли не слишком приятные воспоминания. Сам он никогда не  отличался
особой мужской силой. Он узнал это еще юнцом,  когда  вышел  из  дома  между
двумя доками в Фекане. Он помнит  устремленный  на  него  взгляд,  когда  он
беспорядочно  задергался,  потому   что   боялся   неудачи.   Женщина   была
молоденькая, со смазливой мордашкой и приятным телом.
   - Это все потому, что слишком уж ты стараешься.
   Если б ты столько об этом не думал...
   Он не был импотентом. Во всяком случае, не  был  им  еще  несколько  дней
назад, хотя способности у него и впрямь ниже средних. Однако он и в этом  не
уверен: ему никогда не хватало смелости расспросить на сей счет  кого-нибудь
из своих друзей, а когда те  начинали  рассказывать  о  своих  подвигах,  он
подозревал их в бахвальстве.
   Единственным критерием было отношение к нему самих женщин.
   В принципе он им нравится. Поначалу они с  любопытством  посматривают  на
него, словно он не такой, как другие.
   Действительно ли он не такой, как другие? Он готов  в  это  поверить.  Но
разве каждый не считает себя не таким, как другие?
   Почему  большинство  женщин  очень  скоро  начинают  относиться  к   нему
покровительственно, порой даже поматерински? В Фекане это было  понятно.  Он
тогда был просто юнец, которого один  вид  нагого  женского  тела  буквально
приводил в дрожь.
   Но теперь-то? От него зависят сотни людей. Он занимает  в  городе  весьма
видное  положение,  ежедневно  принимает  важные  решения,   которые   имеют
серьезное влияние на  общественное  мнение,  когда  речь  идет  о  политике,
театре, литературе и даже бирже.
   Почему же тогда Лина не чувствует себя рядом с ним,  словно  за  каменной
стеной? Почему он не может сделать ее счастливой? И  почему  такая  женщина,
как м-ль Бланш, проявляет к нему сочувствие?..
   Нельзя  же  лежать  вечно  с  закрытыми  глазами.  Это  несправедливо  по
отношению к медсестре. Ухаживая за  ним,  она  зарабатывает  на  жизнь,  это
верно, но при этом отдает ему частичку своей души. К тому же изо рта у  него
начинает течь слюна. Он чувствует, что  подбородок  стал  влажный  и,  кроме
того, очень хочется пить.
   Могра бесшумно, едва заметно шевельнулся под одеялом, и она уже  тут  как
тут.
   - Хорошо поспали?
   Своим лукавым видом сестра дает понять, что ее не проведешь,  но  она  на
него не сердится.
   - Где вы витали мыслями на этот раз?
   Она знает, что ответить он не может, но продолжает говорить, одновременно
вытирая ему лицо и освежая одеколоном:
   - Могу поспорить, очень далеко... Но в вашем путешествии были и  приятные
моменты - я видела, как вы несколько раз улыбнулись.
   А он об этом и  не  подозревал  и  теперь  пытается  сообразить,  что  же
заставило его улыбаться.
   - Звонил профессор Бессон, извинялся, что не может сегодня вас навестить.
Он в курсе ваших утренних неприятностей и советует вам не волноваться...
   Бессон проезжал в сотне метров от больницы, направляясь  в  сторону  леса
Фонтенбло. Бросил ли он хоть взгляд на корпуса из серого камня, говорил ли о
нем с Ивонной?