на
солнце.
   - Вы едете до Тур Фондю?
   Он не стал вылезать, а на конечной остановке у подножия  скалы  уже  ждал
белый пароходик с желтой  трубой,  отправлявшийся  на  остров  Поркероль.  У
капитана на голове был колониальный шлем. На палубе стоял штабель клеток,  в
которых кудахтали куры.
   Когда суденышко отошло от причала, Могра прошел на нос  и  склонился  над
прозрачной водой. Морское  дно  различалось  довольно  долго,  и  в  течение
получаса он словно жил в музыке, в самом сердце какой-то симфонии.
   Ничего похожего на то утро в его жизни потом не  было.  Он  открывал  для
себя новый мир -  яркий,  безбрежный,  с  яркими  красками  и  возбуждающими
звуками.
   Силуэты  на  краю  причала.  Домики-красные,  голубые,  желтые,  зеленые.
Веселая суматоха, сопутствующая швартовке, потом залитая солнцем деревенская
площадь, игрушечная церквушка, террасы,  на  которых  люди  лениво  попивают
белое вино.
   Но Могра был пьян и без вина. Он  ликовал  всем  своим  существом.  Здесь
захотелось прикоснуться к воде, и он пустился в путь по пыльной дороге.
   Он  был  в  восторге  от  очертаний  приморских  сосен  на   фоне   почти
темно-синего неба, от неизвестных ему цветов,  кактусов,  опунций,  каких-то
кустов с одуряющим  ароматом,  чьи  малиновые  плоды  наводили  на  мысль  о
клубнике.
   Позже Могра узнал, что эти крупные кусты были мастиковыми  деревьями:  их
ветки жгут рыбаки, когда коптят рыбу.
   Потом он не раз бывал на берегах  Средиземного  моря.  Видел  другие,  не
менее синие  моря,  еще  более  необыкновенные  деревья  и  цветы,  но  того
очарования уже не было, от новых открытий почти не осталось следа.
   Как и в Клери, он чуть было не заблудился,  пока  шел,  оскальзываясь  на
гладких камнях и хватаясь за кусты. И опять-таки как в Клери, море открылось
перед ним внезапно - медленно и глубоко дышащее сладострастное  море,  такое
непохожее на море в Фекане.
   Так же как когда-то Марселла, Могра разулся  и  стал  бегать  босиком  по
обжигающему песку, удивляясь, что оказался вдруг на длинном пляже меж  двумя
скалами, вдоль которого росли сосны.
   Он бегал, словно ребенок, однако в детстве  никогда  не  испытывал  такой
легкости. Потом вступил в воду. Волнистое песчаное дно напоминало золотистый
муар. Раздевшись до трусов, пошел прямо вперед, потом поплыл.
   В ушах звучал целый оркестр, ритмично и победно гремели тарелки...
   А потом...  Потом,  опять-таки  как  на  берегу  Луары,  все  закончилось
неудачно. Нет, небо осталось ясным, а вода прозрачной. Но,  окинув  взглядом
горизонт, Могра внезапно почувствовал себя очень одиноко в этом просторе  и,
охваченный паникой, изо всех сил поплыл к берегу, как будто боялся утонуть в
окружавшем его сиянии.
   Обратно шел гораздо быстрее; на деревенской площади рыбаки играли в шары.
Он съел порцию буйабеса, выпил местного белого  вина,  но  контакт  был  уже
утрачен, тонкие нити оборвались...
   - Уже пора, господин Могра...
   Он вздрагивает, потому что совершенно позабыл о м-ль Бланш и Бисетре.
   - Что пора?
   Медсестра понимает, что он был очень далеко.
   - Пора ставить градусник. Потом пюре. Я скоро ухожу. Но обещаю не  забыть
про записную книжку.
   Записная книжка? Ах да. Что он записал бы в нее сегодня вечером, будь она
под рукой? Как подвести итог под этими двумя погружениями в прошлое?
   "Клери. Поркеролъ".
   Оба раза вода, солнце, тепло, новые запахи. И оба раза безотчетный  страх
и тоскливое возвращение.
   Быть может, для обоих поездок достаточно одного слова?
   "Невинность".
   Но достаточно ли всего двух раз, за всю жизнь?
   Вторник начинается со звона  колоколов  к  утренней  службе;  прошла  уже
неделя, о которой было столько разговоров:
   - Самая мучительная - первая неделя...
   - После первой недели вы сами увидите, как пойдете на поправку...
   И в результате у него возникла пугающая мысль, что  в  этот  день  второй
недели все сразу переменится. Ночи стали немного короче, за окнами  светлеет
уже раньше. Жозефа спит беспокойно, держа руку не на  животе,  а  на  груди.
Вчера вечером она высказала опасение, что у нее начинается простуда.
   По привычке Могра  прислушивается  к  окружающим  звукам  и  почти  сразу
возвращается мыслями к Марселле. Он недоволен ее образом, который  нарисовал
себе накануне. Создается впечатление, что он от безделья  начал  придираться
по всяким мелочам. Не становится ли он  похож  на  своего  отца,  который  с
важным видом вечно считал и  пересчитывал  тюки  трески  и  мешки  с  солью,
постоянно боясь ошибиться?
   Могра в двадцать два года женился в первый раз не для того, чтобы не быть
одному. Чтобы добраться до истины, от него требуется полная  искренность.  В
сущности, приехав в Париж и зная жизнь лишь по Фекану, Гавру и Руану, он вел
себя, как всякий провинциал, привлеченный светом и суматохой. Не зря  же  он
часами ходил по Большим бульварам и чувствовал чуть ли не упоение,  когда  с
наступлением вечера город вспыхивал множеством огней.
   Именно ради света и людской сутолоки он часто ходил на балы в "Мулен-Руж"
на площадь Бланш. В длинном вестибюле с  зеркальными  стенами  сияли  тысячи
огней.  В  определенный  час  у  окошка  кассы  появлялась  надпись:   "Вход
свободный".
   В  глубине  вестибюля  раздвигались  красные  шторы,  и   взгляду   Могра
представал громадный гулкий зал, где размещенные  на  балконе  два  оркестра
сменяли друг друга, чтобы не дать остыть атмосфере в зале.
   За сотнями столиков, потягивая что-нибудь из  стаканов,  сидели  парочки,
компании, одинокие мужчины и женщины, люди беспрерывно двигались по залу,  а
с танцевальной площадки доносилось неумолчное шарканье ног.
   Могра мог сидеть за столиком часами, присматриваясь, слушая, наблюдая  за
лицами и позами. Сколько раз  хотелось  ему  заговорить  с  какой-нибудь  из
девушек, сидевших  в  ожидании  кавалеров  и  автоматически  встававших  при
приближении мужчины.
   Примерно в половине одиннадцатого барабанная  дробь  возвещала  о  начале
представления, люстры гасли, и прожекторы высвечивали танцевальную площадку,
на которую с радостными возгласами, полоща юбками, вылетали  исполнительницы
канкана.
   Сколько их было? Кажется, около двадцати,  каждая  была  одета  в  платье
своего цвета, и все они, в окружении замерших подруг, по  очереди  исполняли
свой номер.
   В красном танцевала пышногрудая брюнетка с  соблазнительными  губками,  в
желтом - длинная девица с невыразительным лицом, в фиолетовом  -  акробатка,
откалывавшая одно сальто-мортале за другим.
   В  течение  двадцати  минут  на  сцене  царил  разгул  музыки,  движений,
развевающихся разноцветных шелков, черных чулок на фоне белых бедер.
   В зеленом танцевала Марселла - худенькая и  анемичная,  ее  номер,  самый
простой, всегда встречали прохладнее других.
   Будь у него возможность  выбора,  он,  может,  предпочел  бы  брюнетку  в
красном, с пухлыми губками? Скорее всего, нет. С нею он чувствовал  бы  себя
не в своей тарелке. Она внушала ему страх.
   Вечер за вечером Могра смотрел на танцовщицу в  зеленом  с  нежностью,  к
которой примешивалась жалость. Потом стал выходить  на  улицу  к  служебному
входу и ждать выхода танцовщиц. В первый раз увидев их в обычной одежде,  он
почувствовал разочарование-все они казались не соблазнительнее  продавщиц  и
машинисток, посещавших эти балы.
   Некоторых ждали, но не богатый любовник в машине, а какой-нибудь  молодой
человек,  который  выныривал  из  тени  и  удалялся  под  ручку   со   своей
избранницей. Остальные, среди них и Марселла, спешили к метро.
   Она носила черный берет, из-под которого выбивались белокурые  локоны,  и
черное плюшевое пальто. Могра шел за ней следом и садился в тот же вагон. Он
смотрел на нее, и ему казалось, что она не думает ни о чем.
   Выходила Марселла  на  станции  Бастилия.  Словно  боясь  ночи  и  редких
прохожих, чуть ли не бегом устремлялась на улицу Рокетт, звонила в  дверь  и
исчезала.
   В кого же он все-таки был влюблен - в  нее  или  в  огни  "Мулен-Руж"?  А
может, в контраст  между  взлетом  юбок  под  гром  оркестра  и  растерянной
девочкой в школьном берете, которая нервно  нажимает  кнопку  звонка,  спеша
попасть под крылышко к родителям?
   Наиболее достоверным Могра  кажется  последнее  предположение,  когда  он
рассматривает его с высоты прожитых лет. Все дело в том, что Марселлу нельзя
было назвать пышущей здоровьем, ее хотелось пожалеть и защитить.
   В конце концов он заговорил с ней, но не на площади  Бланш,  а  в  вагоне
метро. Сперва она смотрела на  него  раздраженно  и  недоверчиво,  но  потом
улыбнулась его неловкости.
   Несколько недель он  вел  себя,  словно  шестнадцатилетний  мальчишка,  и
каждый вечер покупал букетик фиалок у старой цветочницы, всегда  стоявшей  у
"Мулен-Руж".
   Мать Марселлы служила привратницей в  доме  на  улице  Рокетт,  отец  был
полицейским. В двенадцать лет девочку  отдали  учиться  танцам,  потому  что
несколько лет назад одна из их юных соседок по кварталу вдруг стала  звездой
Оперы.
   Останавливаться на варьете  Марселла  не  собиралась.  Она  хотела  стать
настоящей актрисой и по утрам ходила на курсы к Шарлю Дюллену.
   В течение двух месяцев между ними ничего не было. Но однажды  днем  Могра
привел Марселлу в свою комнату на улице Дам.
   Он гадал, не девственница ли она  -  эта  мысль  приводила  его  в  ужас.
Марселла спокойно разделась и, обнаженная, с отсутствующим  видом  легла  на
кровать.
   Уже потом он спросил:
   - И часто с тобой такое случается?
   Она не поняла вопроса и нахмурилась.
   - Что ты хочешь этим сказать?.. Ах вот ты о чем! Не пройди я через это, я
не была бы сейчас в "МуленРуж".
   - Ас кем?
   - Сперва с Гектором, зазывалой... Мы  зовем  его  зазывалой.  Это  комик,
который объявляет номера и рассказывает всякие истории.
   Плешивый толстяк, от которого несло глупостью и самодовольством.
   - Потом с дирижером оркестра, хотя он и боится своей жены.
   - А еще?
   - Ты словно священник. Какая тебе разница? Если бы я не переспала  с  кем
надо, то не была бы здесь.
   - Это было тебе противно?
   - Не знаю...
   - А со мной?
   - Это правда, что тебя  печатают  в  газетах?  Может,  ты  соврал,  чтобы
произвести на меня впечатление? Почему же  ты  тогда  не  подписываешь  свои
заметки?
   После этого она стала приходить на улицу Дам два  раза  в  неделю.  Могра
ждал этих дней с нетерпением и мало-помалу начал подумывать о  женитьбе.  Не
торчать же одному в своей комнате. Есть, сидя рядышком, и плевать на то, что
стол покрыт кошмарной скатертью в коричневых разводах...
   Однажды, когда они вдвоем вышли из отеля и направились к метро,  путь  им
преградил краснощекий мужчина с темными усами.
   - Ты - марш домой. А вам я хотел бы кое-что сказать.
   Это был ее отец, полицейский, человек на вид упрямый и грозный.
   Почему они двинулись к бульвару Батиньоль, поднялись между  двумя  рядами
деревьев к площади Клиши, сделав полукруг, спустились к  железной  дороге  и
снова направились к  площади?  Каким  образом  между  ними  в  конце  концов
завязался задушевный разговор?
   - Может, это и специальность, но сколько вы зарабатываете?
   Могра плутовал, округлял цифры в большую сторону.
   - Все это прекрасно, однако постоянное место надежнее...
   А вдруг это была ловушка? Не мог же Могра рассказать о плешивом комике  и
дирижере оркестра? Зачем? Чтобы отец  нашел  их  и  выразил  свое  отцовское
негодование?
   По правде говоря, он воспринял происшедшее с облегчением. Ему и в  голову
не приходило увиливать. Напротив, Могра отстаивал свою правоту и  уже  через
час пил с полицейским аперитив в каком-то баре.
   Вот так он и женился на огнях, на "Мулен-Руж", на  зеленом  платье  и  на
бедности,  которая  давала  ему  ощущение   собственного   превосходства   и
ответственности.
   И довольно о Марселле. Он проник тут  в  самую  суть,  дальше  некуда.  И
гордиться особенно нечем.
   С чувством облегчения Могра наблюдает, как вместе с рассветом просыпается
Жозефа. Он возвращается в настоящее.
   - С добрым утром! Хорошо спали?
   - А вы?
   - Просыпалась по привычке раза два, чтобы убедиться, что  с  вами  все  в
порядке. Вы спали как младенец.
   Она складывает раскладушку и засовывает ее в стенной шкаф.
   - Вы ведь рады, что пошли на поправку?
   Могра  встревожен:  ему  кажется,  что  Жозефа   сказала   это   каким-то
таинственным тоном. И почему, прощаясь, она сочла нужным пожать ему руку?
   - Всего вам доброго... Будьте здоровы...
   Вид у нее взволнованный. Она направляется к двери, потом оборачивается.
   - До свидания, - говорит она и машет ему рукой.
   Означает ли это, что он больше ее не увидит?  Дадут  ли  ему  кого-нибудь
взамен? Она не сказала ему "прощайте - это,  наверно,  запрещено.  Они  ведь
стараются не тревожить больных понапрасну. Гораздо проще поставить  больного
перед свершившимся фактом.
   "... Вы спали как младенец... ".
   А может, это означает, что ему  уже  не  нужна  ночная  сиделка?  Ведь  у
поворота коридора всю ночь дежурит медсестра. Могра не раз слышал  звонок  и
торопливые шаги, направляющиеся в сторону большой общей палаты.
   Он понемногу поправляется, и с ним  начинают  обращаться  как  с  другими
больными-Могра это чувствует и заранее напрягается, решив не  сдаваться  без
боя.
   - Доброе утро!
   Возбужденная и свеженькая м-ль Бланш принесла холодный воздух в  складках
своей  одежды.  Ночью  подморозило,  и  теперь  Могра  видит,   как   солнце
расправляется с остатками льда на шиферной крыше.
   - Спали хорошо? Чувствуете себя бодро?  Сейчас  поставим  градусник  -  я
почти уверена, что это в последний раз.
   Так он и думал. Его уже и термометра хотят лишить. Капельница с  глюкозой
исчезла, колют его лишь раз в день. А скоро и вовсе перестанут. А что у него
отнимут после этого?
   - Тридцать шесть и восемь. Пульс семьдесят. Да вы сегодня как огурчик!
   Сегодня утром его коробит от ее жизнерадостности.
   - Чуть не забыла купить вам записную книжку. Я выбрала такую, где  каждая
страничка рассчитана на два дня, и еще купила две шариковые ручки - черную и
красную...
   Во время утреннего туалета приходит  практикант,  который  ограничивается
лишь поверхностным осмотром - его взгляд и мысли где-то  далеко.  Могра  его
больше не интересует.
   - Доктор, вы согласны с тем, что  я  сказала  вам  вчера?  -  таинственно
спрашивает медсестра.
   - Полностью согласен. Я говорил об этом с профессором, и он тоже считает,
что пора.
   И старшая медсестра, конечно, тоже? Это касается Могра, но именно ему ни-
кто ничего не говорит. В какой-нибудь другой день он обрадовался бы, что ему
надевают не  только чистую пижамную куртку,  но и штаны тоже. Однако сегодня
утром он видит в этом очередную угрозу.
   - Пора пить апельсиновый сок и есть кашу,  скоро  придет  парикмахер.  Вы
знаете, что ваша  бритва  лежит  в  шкафу  вместе  с  другими  вещами?  Если
захотите, можете попробовать  бриться  сами,  левой  рукой.  Это  ведь  дело
привычки...
   Медсестра не добавляет, что это его отвлечет. Все  они  упорно  стремятся
его чем-нибудь отвлечь. Глядя на дверь, которая чуть колышется от сквозняка,
он вспоминает больного в фиолетовом халате, который несколько раз заглядывал
к нему в палату. В последнее время его что-то не видно. Могра заговаривает о
нем с м-ль Бланш.
   - Вы знаете, кого я имею в  виду?  Постоит  неподвижно  несколько  минут,
словно зачарованный, а потом бесшумно уходит.
   - А, Деревянная Голова! - со смехом восклицает  м-ль  Бланш.  -  Его  так
прозвали в палате. Его  уже  здесь  нет.  Нам  удалось  наконец  отдать  его
родственникам.
   - Он что, не хотел отсюда уходить?
   - Дочь и зять  отказались  от  него,  якобы  ради  детей.  Но  он  совсем
безобидный. Мне рассказывали, что в воскресенье он сбежал из Жуанвиля, где у
них есть маленький домик, и неизвестно  каким  образом  вернулся  сюда.  Его
обнаружили сидящим  на  своей  бывшей  кровати,  которую  уже  занял  другой
больной, и отправили назад...
   Парикмахер бреет Могра. М-ль Бланш открывает шкаф и достает голубой халат
с белой каймой, который Лина положила в чемодан вместе с пижамами. Затем она
ставит у  кровати его домашние туфли, уходит и возвращается вместе с санита-
ром, которого Могра никогда не видел и который приветствует его, поднося ру-
ку к белой шапочке,  словно это форменное кепи. Наверно, какой-нибудь бывший
унтер-офицер. Во всяком случае, с виду похож на такового и с первого взгляда
вызывает у Могра антипатию.
   - А в чем, собственно?.. - пробует он протестовать.
   - Разве профессор не сказал вам вчера, что вам уже пора учиться стоять?
   Его облачают в халат, на ноги надевают тапочки. Санитар своей мускулистой
рукой обнимает его за плечи, м-ль Бланш помогает - и вот Могра уже стоит  на
полу, объятый ужасом,  испытывая  головокружение  от  того,  что  ему  нужно
опираться на собственные ноги.
   - Тверже, тверже... Не бойтесь... Упасть вы просто не можете...
   Дверь отворяется. Это старшая медсестра.  Вся  сцена  расписана  заранее,
если только это не процедура, обычная для всех парализованных.  Первый  день
второй недели!
   Теперь его поддерживают лишь под руки - санитар  с  одной  стороны,  м-ль
Бланш-с другой.
   - Умница! - изрекает старшая медсестра  таким  тоном,  словно  заставляет
пуделя служить. - Обопритесь хорошенько на обе ноги. Это очень важно...
   Для того чтобы она смогла поскорее от него избавиться? Могра  терпеть  не
может, когда к нему прикасаются мужчины, поэтому  присутствие  санитара  его
бесит. Злится он и на пожилую женщину, которая внимательно за ним  наблюдает
и даже начинает ощупывать его икры.
   Он стоит лицом к окну. В таком положении видны и другие  части  строений,
несколько деревьев в уголке двора.
   - Еще немножко, - говорит старшая медсестра.
   Затем  она  уходит,  оставляя  дверь  распахнутой  настежь.  Но  тут   же
возвращается,  катя  перед  собой  кресло  на  колесиках,  обитое   потертым
кожзаменителем, с сиденьем, продавленным задами множества больных.
   Так вот в чем заключается их сюрприз! Вот они, большие  перемены  первого
дня второй недели! Он старается ничем  не  выдать  своей  растерянности,  но
находящееся совсем близко лицо м-ль Бланш, которое еще миг назад  светилось,
словно готовое разделить его радость, внезапно темнеет.
   - Вы не рады, что выбрались из кровати?
   Санитар поднимает Могра, и вот он уже сидит в кресле: его руки  лежат  на
подлокотниках, полусогнутые ноги упираются в приступку.
   Должно быть, у них принято ставить кресло с больным у окна. Чтобы он  мог
отвлечься!
   М-ль Бланш смотрит на него чуть ли не с мольбой.
   - Я была уверена, что вы...
   Он благодарит ее взглядом и делает вид, что разглядывает двор, который на
самом деле почти не видит. Санитар уходит. Старшая медсестра,  похоже,  ждет
от него слов благодарности, но напрасно.
   Ему кажется, что он начинает крениться на правую сторону,  что  его  тело
наклоняется все больше  и  больше,  что  он  вот-вот  опрокинется  вместе  с
креслом.
   М-ль Бланш кладет свою ладонь ему на руку.
   - Вы скоро привыкнете...
   Он заставляет себя повернуть к ней голову и улыбнуться.
   - Благодарю.


   Глава 10

   Записная книжка не красная, как та, что лежит в отеле "Георг V".  Обложка
у нее из зеленовато-серого дермантина,  бумага  шероховатая.  Специально  ли
м-ль Бланш выбрала самую простенькую? Если да, то она молодчина,  он  ей  за
это благодарен.
   Могра сразу же  отыскивает  страничку,  на  которой  стоит:  "Вторник,  2
февраля",  и  рисует  на  ней  красный  крестик.  Колеблется,  добавить  еще
что-нибудь или нет, и в конце концов с  чуть  горькой  улыбкой  пишет  левой
рукой слово "судно". Слово, которое всегда было ему отвратительно. Не зря он
написал именно его, а не "уборная" или, скажем, "писсуар".
   Крестиками помечает он и следующие