бедно, и вместо детской кроватки малютка спала
в ящике от комода.
   - У них же девочка, да?
   - Она родилась калекой.
   - Они всегда говорили о ней очень неохотно...
   Долго в таком тоне они говорить не будут.  Разговор  быстро  перейдет  на
вина, на только что поданное блюдо, на пьесу Жюльена  Мареля  или  последнюю
защитительную речь Клабо, на скорые выборы в Академию, куда прочили  Бессона
д'Аргуле за его книги о Флобере, Золя и  Мопассане,  хотя  он  уже  является
членом Парижской Академии наук.
   Стоит ли ради всего этого  жить?  Жить  для  чего?  Ради  газеты  и  двух
еженедельников,  которые  угождают  низменным  вкусам  публики,  ради  поста
председателя административного совета на радио?
   Ради воскресных приемов в Арневиле, которые очень похожи  на  завтраки  в
"Гран-Вефуре", только не такие интимные и на них больше говорят о политике и
финансах?
   Ради апартаментов в отеле  "Георг  V",  несмотря  на  роскошь,  таких  же
безликих, как какой-нибудь вокзал или аэропорт?
   Пользуясь тем, что м-ль Бланш еще не вернулась, Мигра продолжает мысленно
перелистывать свой альбом с картинками и снова наталкивается на  изображение
деканского порта в утро  прибытия  "Святой  Терезы  -  черно-белую,  вернее,
черно-серую картинку. В альбоме есть и цветные, но  сегодня  к  нему  упорно
возвращается именно эта набережная Бериньи - быть  может,  потому,  что  она
особенно важна для него и после многих лет все еще очень  близко  связана  с
его теперешней жизнью. Его жизнью? Если бы слушались лицевые мускулы, он  бы
попробовал улыбнуться. И вовсе не обязательно с иронией. Скорее, с нежностью
к молодому человеку в грубом пальто, который отпустил усики, чтобы  казаться
значительнее.
   Сцена кажется ему совсем близкой. Время  промелькнуло  быстро,  и  теперь
хотелось бы выяснить, что все же у него осталось.
   В большой палате завтракают. Впечатление довольно внушительное: никто  не
разговаривает, и слышится лишь звяканье вилок и ложек о тарелки.
   Медсестры в своей комнате, должно быть, болтают о больных, а поскольку он
человек в Париже известный, наверное, расспрашивают м-ль Бланш.
   Жалуется  ли  она,  что  он  не  выказывает  ни  желания  ей  помочь,  ни
признательности? Посвящает ли она их в некоторые интимные подробности насчет
его тела или поведения?
   "К чему? - думает он снова, как когда-то на пристани в Фекане.
   Впрочем, под одеялом хорошо; солнечный луч  уже  дошел  до  угла  палаты,
через форточку врываются струйки свежего воздуха.
   Но радости, увы, приходит конец.  Он  узнает  шаги  медсестры.  Она  чуть
приостанавливается, чтобы закурить сигарету,  и  еще,  вероятно,  для  того,
чтобы придать лицу веселое выражение, что тоже входит в лечение.
   Войдя в палату, она шутит:
   - Ну как вы без меня не скучали? Вам ничего не понадобилось?
   Не спрашивая, она снимает салфетку, закрывающую судно, поднимает одеяло и
ставит сосуд ему между бедер. Даже это теперь от него не зависит!
   Первый сеанс  пассивных  упражнений,  предписанных  профессором  Одуаром,
разочаровал. Он не ждал никаких терапевтических  чудес,  но  все  упражнения
заключались в том, что сестра приподняла его плечо на несколько  сантиметров
над постелью и опустила на место, потом проделала то же самое с предплечьем,
кистью и парализованной ногой. Поначалу в  его  глазах  невольно  появляется
испуг перед неизвестностью, но м-ль Бланш его успокаивает:
   - Не бойтесь, я обещаю, что ничего плохого с вами не случится.
   Она садится на край кровати и начинает заниматься его правой  ногой.  При
этом она откидывает одеяло, и его член оказывается  на  виду.  Его  смущение
усугубляется тем, что, несмотря на полное отсутствие каких-либо  эротических
мыслей, начинается эрекция  -  вероятно,  по  чисто  механическим  причинам.
Сестра делает вид, что ничего не замечает. Словно преподаватель  гимнастики,
она считает движения:
   - Пять... шесть... семь... восемь...
   После двенадцатого раза она снова укрывает его одеялом.
   - На сегодня достаточно. Вы не устали?
   Могра отрицательно качает головой.
   - Хотите, я дам вам бумагу и карандаш?
   Он покорно соглашается, не  испытывая  при  этом  ни  малейшего  подъема.
Придется делать все, что от него требуется, но он в это не верит.  Когда  же
они перестанут обращаться с  ним  как  с  ребенком?  Но  сиделка  продолжает
радостно щебетать, а Рене с любопытством на нее смотрит.
   - Сейчас мы с вами немного побеседуем. Я  буду  задавать  вопросы,  а  вы
пишите ответы на бумаге. Вот увидите, как быстро вы научитесь  писать  левой
рукой.
   Она кладет на постель блокнот и дает карандаш.
   - Со вчерашнего дня вам непрерывно несут сюда цветы. Но я велела  держать
их внизу, пока не посоветуюсь с вами. Некоторые пациенты любят, когда у  них
в палате цветы, некоторые нет. Но я предупреждаю: цветов очень  много,  хоть
торгуй. Так как вы решите?
   Первую линию он выводит неловко, криво, вторая получается уже лучше, и  в
конце концов ему удается написать печатными буквами: "НЕТ".
   - А хотите, я принесу вам визитные карточки, оставленные с цветами?
   Ему неинтересно, кто прислал цветы. Со вчерашнего дня Могра  ни  разу  не
взглянул на шесть желтых гвоздик, оставленных женой. Он отрицательно  качает
головой, но м-ль Бланш этого мало, и он выводит на бумаге то же слово.
   - Что же мне делать с карточками? Сохранить и отдать вам позже?
   Он колеблется, начинает писать букву "М", но  выводить  целую  фразу  ему
лень, и, зачеркнув "М", выражает свою мысль одним словом: "ПЛЕВАТЬ".
   Это означает, что на карточки ему наплевать.
   Сестра начинает хмурить брови, потом разражается смехом.
   - Занятный вы человек. Не знаешь, с какой стороны к вам подступиться.  Вы
всегда такой?
   Внезапно он настораживается, встревоженный таким же топотом на  лестнице,
который уже слышал утром, когда проснулся. Но на сей раз кроме шагов  слышен
еще и громкий разговор, и в своем неосознанном страхе Могра вдруг становится
понятно, какая паника может охватить сидящую на цепи собаку. Он было  решил,
что уже знает распорядок жизни в больнице, и этот шум сбивает его с толку.
   - Это пришли навестить больных, - успокаивает сестра.  -  Родственники  и
друзья могут приходить сюда каждый день после двух.
   Мужчины, женщины и дети, пришедшие сюда из той жизни с жестами и голосами
людей той жизни, проходят мимо его двери и растекаются по залу. Часа два ему
придется их слышать и наблюдать,  как  они  будут  прогуливаться  со  своими
больными.
   - Продолжим нашу маленькую игру. Так, какой же вопрос мне вам  задать?  А
может, вы хотите спросить меня о чем-нибудь?
   Нет! На этот раз Могра ничего не  пишет,  а  просто  отрицательно  качает
головой. В любом случае вопросы, которые он мог бы ей задать,  оказались  бы
слишком сложными. Сестра еще вообразит, что его интересует лично она, а  это
не совсем точно.
   Она интересует его лишь в той мере, в какой  ее  ответы  совпадали  бы  с
ответами на вопросы, которые он задает самому себе.
   Пока она сидела на краю постели и делала с ним гимнастику, он, к примеру,
задумался, почему она решила провести жизнь среди больных.
   Рене редко доводилось встречать женщин  таких  свежих,  уравновешенных  и
жизнерадостных, как м-ль Бланш. От  нее  исходило  ощущение  чистоты  -  как
нравственной,  так  и  физической.  Она   буквально   дышала   здоровьем   и
опрятностью.
   Ей было лет двадцать пять - средний возраст молодых женщин, работающих  у
него в газете, и он невольно стал сравнивать своих сотрудниц с м-ль Бланш.
   Даже самые привлекательные из них лишены непосредственности, словно живут
в каком-то навязанном извне ритме. Они никогда не бывают  в  ладу  с  собой.
Лихорадочные и перевозбужденные, они живут в какомто искусственном мире.
   Почему же м-ль Бланш выбрала такую профессию?  Ему  понятно,  почему  это
сделала его дочь  Колет.  А  с  этой  медсестрой  он  теряется  в  догадках.
Интересно, что же она представляет собой на самом деле, куда отправляется  в
половине седьмого вечера, когда покидает Бисетр на маленькой машине, которой
он снабдил ее в своем воображении.
   Обручального кольца у нее нет. А есть ли у нее жених или любовник?  Живет
она с родителями или одна, в квартирке, которую убирает, приходя с работы?
   Ходит ли в кино, на танцы? Встречается ли с друзьями и подругами?
   Пока м-ль Бланш убирает блокнот  и  карандаш,  в  голову  Могра  приходит
странное воспоминание.  Года  два  назад  в  редакции  работала  молоденькая
машинистка - узколицая, таинственная  и  вместе  с  тем  заурядная,  немного
напоминавшая гипсовую статую Пресвятой Девы в церкви Сен-Сюльпис.
   У  нее  было  забавное  имя  Зюльма,  она  сторонилась  других   девушек,
работавших в редакции, которые  прозвали  ее  Мадонной  и  не  скупились  на
колкости в ее адрес.
   Могра знал  девушку  мало,  лишь  несколько  раз  диктовал  ей  письма  в
отсутствие своей секретарши. Сперва он поглядывал на нее с любопытством, как
сегодня на м-ль Бланш, но потом и думать о ней забыл.
   В те времена в некоторых кабачках Монмартра было  модно  два-три  раза  в
неделю предоставлять сцену для  стриптиза  любительницам.  И  однажды  после
какой-то премьеры друзья затащили его в  один  из  этих  кабачков,  и  вдруг
третьим номером на сцене появилась Зюльма, редакционная Мадонна, - в строгом
костюме, бледная, она начала раздеваться,  с  отсутствующим  видом  глядя  в
пространство.
   Могра спрятался в тень, чтобы ее  не  смущать.  Но  эта  предосторожность
оказалась излишней: девушка ничего не замечала и, уйдя  в  себя,  постепенно
выставляла напоказ свое бледное тело.
   Предыдущие номера были встречены  смехом.  Но  Зюльма  раздевалась  среди
всеобщего молчания, весь зал охватила какая-то  нервозность,  даже  тревога,
словно каждый предчувствовал что-то недоброе.
   Ее движения были резкими и неуклюжими. По  ее  отсутствующему  взгляду  и
бесстрастному лицу можно было подумать, что она совершает  какой-то  ритуал,
чуть ли не магический обряд для себя самой.
   Могра не знал, снабжают ли девушек, перед тем как выпустить их на  сцену,
какими-нибудь аксессуарами. Но когда Зюльма избавилась от  остатков  одежды,
он  увидел  у  нее  внизу  живота  треугольник  из  серебристых   пластинок,
напоминавших рыбью  чешую.  На  кончиках  грудей  тоже  сверкали  серебряные
звезды.
   Она проработала в газете еще с месяц, а  потом  взяла  расчет.  Никто  не
знал, что с ней стало потом.
   Почему он вспомнил о Зюльме, ведь у нее нет ничего общего с  м-ль  Бланш?
Ему нравится рот медсестры, ее пухлая нижняя губка, нежные очертания  щек  и
затылка.
   Он не хочет ее. Будь он способен  в  его  состоянии  желать  женщину,  то
предпочел бы заняться любовью с Жозефой, которая поотбивалась бы немного  со
смехом, а потом раздвинула колени.
   Что было бы, если бы лет восемь назад он встретил не Лину, а м-ль  Бланш?
Обратил ли он на нее внимание в обычной жизни? Он задает себе  эти  вопросы,
но найти ответы особо не стремится.
   В коридоре звонит телефон. Кто-то снимает трубку.
   В приоткрытой двери появляется голова какой-то женщины.
   - Это вас, - говорит она сиделке.
   Могра задумчиво следит за нею взглядом, недовольный тем,  что  его  снова
вырвали из медленного течения мыслей. Сиделка тут же возвращается.
   - Звонит госпожа Могра: она хочет  узнать,  можно  ли  ей  навестить  вас
сегодня?
   В редакции было то же самое! Она никогда не приходила к нему, не  спросив
прежде по телефону разрешения.
   Он лежит совершенно  неподвижно  и  размышляет.  Лина  терпеть  не  может
больничных палат, похорон и даже свадеб. Она считает своим долгом приехать в
Бисетр, поскольку так принято - навещать прикованного к постели супруга.
   Накануне она не спрашивала его разрешения, но зато спросила его у врачей.
Если она придет и сегодня, это войдет у нее в привычку, и он будет  видеться
с ней каждый день.
   В конце концов Могра отрицательно качает головой.
   - Вы уверены?
   Медсестра удивлена и немного смущена.
   - Тогда я скажу, что вы устали... Хотя нет, она  может  встревожиться.  Я
скажу, что вы ждете профессора.
   Она возвращается, вид у нее задумчивый. Сев на свое  место  у  окна,  она
долго смотрит во двор, потом спрашивает:
   - Вы давно женаты?
   Он показывает ей на левой руке пять пальцев, потом еще два.
   - Семь лет?
   Заметила ли она вчера, что его жена пьет? Почувствовала ли как медик  эту
слабину, поняла ли, что возбуждение Лины неестественно,  что  в  ее  взгляде
сквозит скрытое беспокойство, словно она нигде  не  ощущает  себя  на  своем
месте?
   После нескольких минут молчания м-ль Бланш задает следующий  вопрос,  все
еще глядя во двор:
   - Вы ее любите?
   Неужто она забыла, что он не может говорить? Озадаченная  его  молчанием,
она поворачивается к нему, и он снова утвердительно кивает.
   На самом деле это так и вместе с тем не так. Ни Лина, ни он не знают, что
с ними происходит. Два месяца назад  между  ними  разыгралась  дикая  сцена,
когда они вернулись домой после одного из  тех  редких  ужинов,  на  которых
бывали вместе.
   Лина была пьяна. Он тоже выпил больше обычного,  хотя  и  гораздо  меньше
нее, и чувствовал себя совершенно спокойным.
   Не важно, что они тогда говорили друг другу.  Слова  не  имеют  значения.
Просто каждый был убежден, что другой исковеркал ему жизнь.  Но  мысль  Лины
приняла немного иное направление, она стала обвинять  себя  в  том,  что  он
страдает из-за нее, вызывая таким окольным путем жалость к самой себе.
   Утром он уехал в редакцию в обычное время. Завтракать домой Рене  никогда
не ездил. Они обычно  встречались  лишь  вечером  в  каком-нибудь  баре  или
ресторане, а в отель заезжали только тогда, когда им нужно было переодеться.
   В восемь вечера она лежала в постели, в  спальне  было  полутемно,  рядом
сидела медсестра из отеля. О прошлой ночи они не вспоминали. Однако Могра не
мог забыть, что тогда слово "развод" было произнесено  в  первый  раз  и  он
впервые увидел в глазах жены ненависть.
   - Ты командуешь большой газетой, некоторые люди готовы лизать тебе пятки,
поэтому ты мнишь себя крупной шишкой и думаешь, что тебе все позволено...
   Она старалась выбрать слова пообиднее. А несколько минут  спустя  ползала
на коленях, просила прощения и обвиняла себя во всех смертных грехах.
   В такие ночи можно из-за любого пустяка решиться на самоубийство. Будь  у
него под рукой револьвер, он, возможно, застрелился бы. Жизнь  казалась  ему
такой же пустой, такой же абсурдной, как в то утро в Фекане.
   После того серенького утра, когда  вернулась  "Святая  Тереза",  он  стал
трудиться так яростно, что напуганный Бессон д'Аргуле советовал  ему  всякий
раз  не  принимать  всего  так  близко  к  сердцу  и  снять  с  себя   часть
ответственности, которую он на себя взвалил.
   Но что у него осталось бы, если не принимать вещей близко к сердцу, пусть
даже в них не веря?
   Это немного напоминало вопрос м-ль Бланш: "Вы ее любите?"
   Ничего, кроме "да", он ответить не мог. Наверно, так оно и есть. Наверно,
только на такую любовь и способен мужчина.
   В течение двух  месяцев  они  с  Линой  избегали  оставаться  наедине  и,
главное, обсуждать свои отношения. Она пила все больше. Он тревожился, боясь
новой депрессии, которая могла оказаться  серьезнее  первой.  Его  пугал  ее
взгляд-взгляд человека, загнанного в угол или одержимого навязчивой идеей.
   Казалось, она убегает от мысли, которую изо всех сил  старается  от  него
скрыть. Но разве сам он не убегает от чего-то всю жизнь? Еще с Фекана. С тех
пор как впервые ощутил окружающую его пустоту.
   Интересно, о чем так задумалась м-ль Бланш? Быть может, о Лине?  Они  оба
неподвижны, и в конце концов Могра перестает замечать шум и шаги в коридоре.
Он уже далеко. Ему трудно было бы сказать, о чем он думает.  Он  забыл,  что
лежит на больничной койке, и вздрагивает, когда в палату входит элегантный и
непринужденный Бессон.
   - Ну как? Что тут происходит? Совсем пал духом?
   Врач словно пытается пронзить его взглядом насквозь.
   - Я уже уходил из кабинета, когда позвонила твоя  жена.  Ее  встревожило,
что ты не захотел сегодня с ней видеться. Но я ее  успокоил,  объяснил,  что
еще с неделю у тебя могут быть резкие перемены настроения.
   Опять двадцать  пять!  Можно  подумать,  его  настроение  и  самочувствие
расписаны у них по дням. Почему бы им заранее не занести все это на  висящую
в изножии карточку, на которую Бессон мимоходом бросает взгляд,  прежде  чем
сесть у изголовья?
   При появлении профессора м-ль Бланш встала, немного помедлила на  случай,
если она понадобится, и потом вышла в коридор.
   - Ну, к делу, старина!
   Бессон бросает эту фразу притворно веселым тоном, как скверный  актер,  и
Могра разглядывает его с тем же холодком, с каким недавно смотрел на Одуара,
внезапно обнаруживая, что  этот  усыпанный  почестями  и  наградами  великий
человек - тоже довольно-таки гротескный тип.


   Глава 4

   - Для серьезного  разговора  ты  уже  чувствуешь  себя  вполне  прилично.
Недавно мне звонил Одуар...
   Могра сразу почувствовал, что его приятель  пришел  сюда  с  определенной
целью, и  эти  слова  подтверждают  его  догадку.  Оба  врача  обсудили  его
состояние по телефону. Лина тоже позвонила Бессону. Вокруг него  образовался
настоящий заговор, в который входят даже старшая медсестра и м-ль  Бланш.  А
он  беспомощно  лежит  в  кровати,  отданный  на  милость   людей,   которые
обмениваются мнениями по его поводу, беседуют и спорят о нем.
   Только что Бессон изображал из  себя  душу  общества,  рубаху-парня,  как
говорят в театре: он был фамильярен, сердечен и только что не похлопал Могра
по спине.
   Теперь же его тон сделался озабоченным, чуть ли не брюзгливым, и все  это
было подготовлено заранее. Он явно договорился со своим коллегой, что  будет
играть именно такую роль.
   Снова с  ним  обращаются  как  с  ребенком!  Если  матери  не  удается  в
чем-нибудь убедить ребенка, она говорит мужу: "Попробуй теперь ты.  Он  тебя
слушается лучше. Если ты встряхнешь его хорошенько..."
   И Бессон его встряхивает.
   - Если бы ты был идиотом, я  стал  бы  говорить  с  тобой  по-другому.  С
некоторыми пациентами нам приходится хитрить, потому что они ничего не могут
понять. Ты - дело другое.
   Могра не слишком-то интересно, что будет  дальше.  Он  смотрит  на  этого
человека новыми глазами, тридцати лет знакомства как не бывало.
   - Одуар тобой недоволен. Он считает, что ты ему не помогаешь, замкнулся в
себе, сосредоточился на своей болезни. А ведь  тебе  должно  быть  известно,
что, если больной не хочет, вылечить его очень трудно, если не невозможно.
   Когда Бессон ему лжет, а когда говорит правду?
   - Заметь, что мне твое поведение понятнее, чем Одуару, ведь я  знаю  тебя
давно. Мне нетрудно представить, как при  твоей  невероятной  активности  ты
можешь себя чувствовать.
   Он уже не прав, но это не мешает ему быть  весьма  довольным  собственной
персоной и строить гладкие фразы, словно на лекции в Медицинской академии.
   - Видишь ли, тебе следует зарубить на носу,  что  не  ты  первый,  не  ты
последний. У Одуара в этой палате перебывало  множество  пациентов,  у  него
огромный опыт в обращении с больными. Признайся, ведь ты не веришь  ни  ему,
ни мне.
   А что они говорили ему до сих пор?  Что  он  не  умрет?  Выздоровеет?  Не
останется до конца своих дней беспомощным. Что через несколько недель, самое
большее месяцев он снова займет свое место  среди  людей,  ведущих  там,  за
окном больницы, свою беспокойную жизнь.
   Но ему-то все это безразлично!
   - Вчера я попытался вкратце объяснить, какие бывают параличи. Но  тем  не
менее я убежден, что тебя терзает какая-то мысль. Ты случаем не вбил себе  в
голову, что у тебя опухоль мозга?
   Бессон ждет его реакции, но Могра остается  неподвижен,  и  у  профессора
появляется хитрова